Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

Вернулся Мотька, протянул Проньке три пирога. Пронька взял их будто равнодушно, но есть стал быстро, жадно, словно неделю голодал. В этот момент на него налетел разгоряченный игрой Серьга. Пронька молча поддал ему ногой так, что Серьга промчался шагов пять на четвереньках. Это очень развеселило Проньку, а вместе с ним и Мотьку, который снова принялся хохотать и издеваться над ребятами.

— Ловко ты его, Проня! Аж козлом пропрыгал!

Польщенный похвалой, Пронька выждал момент и тем же манером поддал ногой Спирьке. Однако Спирька устоял.

— Чего пинаешься? — спросил он с закипевшими на глазах слезами боли и обиды.— А то вот звездану биткой...

Пронька состроил испуганное лицо.

— Ой, ой, забоялся! Держи меня, Матюша, а то упаду.— А потом качнулся в сторону Спирьки и, как бы случайно, сунул ему кулаком в скулу. Спирька ойкнул и присел, схватившись за щеку.

Артемка вдруг швырнул в сторону битку и бабки и, набычив голову, медленно двинулся на Драного.

Потом, некоторое время спустя, он сам удивлялся, как решился схватиться с Пронькой. Но сейчас Артемка не думал об этом, шел, не сводя потемневших серых глаз с длинного губастого Пронькиного лица.

Мотьку так и обдало жаром: «Ну, начинается!» А Пронька чуть растерялся от неожиданности. К драке он не успел приготовиться и стоял озадаченный, вытирая о штаны обмасленные ладони. В этот момент Артемка сильно хлестанул его по щеке. И Пронька сразу пришел в себя. Он легко и стремительно отскочил от Артемки. Потом еще стремительнее шагнул к Артемке и коротким взмахом ударил его в лицо. Артемка качнулся. Пронька почти в то же мгновение ударил с левой. И Артемка упал под восторженное Мотькино улюлюканье. Однако он тут же вскочил и опять пошел на Проньку. Потом все повторилось снова и снова. Все поняли: не одолеть Артемке Драного, тот изобьет его. Но никто не решился вступиться: ни Спирька, ни Серьга. Стояли бледные, растерянные. Только Мотька крутился вокруг дерущихся и кричал:

— Вот так его, краснопузого! Ишо разок, ишо! Молодец, Проня!

Гнутый молча наслаждался зрелищем.

Драка продолжалась. Артемка падал, вставал и снопа, будто слепой, лез на костистые кулаки Драного. Тот уже устал бить.

— Довольно,— вдруг хрипло проговорил Пронька.— Заработал свое — и валяй!..

Однако тут же получил такой удар между глаз, что круги пошли.

— Ах вот ты как! Значит, мало еще? — и снова кинулся на Артемку. Тот не отступил, не побежал, а молча, сжав челюсти, продолжал отбиваться и упрямо шел и шел напролом.

Пронька видел вздутое, все в багровых пятнах лицо Артемки, его распухшие окровавленные губы, его глаза, темные, холодные, немигающие. И что-то похожее на робость вдруг шевельнулось в сердце. «Да что он, каменный, что ли? Ведь бить уже некуда...»

Пронька стал заметно слабеть. Его удары следовали все реже и были теперь не так сильны и точны. А конца драке не предвиделось.

Такого в Пронькиной жизни еще не случалось. Почти всегда стоило раза два-три дать противнику по морде, и тот или просил пощады, или бежал домой, ревя на всю улицу.

На этот раз получилось что-то непонятное: его бьешь, а он еще пуще лезет. Что за дьявол! Двужильный, что ль?

Чем бы кончилась драка — неизвестно. Из ворот неожиданно выбежал старик Филимонов, Мотькин отец, и разогнал сцепившихся ребят, притом жестоко пнул Артемку под «дыхало».

— Марш отседова, пес шелудивый! — рявкнул он.— Ишь, нашел, где свару заводить. Бегом беги, не то добавки дам.

Ваньку и Серьгу словно ветром сдуло. Пронька, вытирая рукавом пот, зашел во двор к Филимоновым, а Артемка, согнувшись, охватив руками живот, еле брел вдоль улицы, поддерживаемый Спирькой. Чтобы хоть немного утешить друга, Спирька сказал:

— А ты тоже здорово Проньку-то...

Но Артемка остановил его, выдавив с трудом:

— Ладно, брось...

Зашел к Спирьке, передохнул на чурбачке возле сеней, умылся и отправился домой:

Мать, увидев Артемку, ахнула:

— Кто это тебя так?!

Артемка хмуро бросил:

— Подрался.

— С кем? 

— Да тут...— и махнул рукой.— Пройдет.

Мать было закричала на Артемку, что он такой да разэтакий, что не помощник он в доме, а ее, материно, горе.

Потом внезапно стихла, тяжело села на лавку и заплакала, прикрыв ладонью лицо.

У Артемки сердце сжалось.

— Ну не буду, не буду больше,— заторопился он.— Не буду. Только не плачь...

Вышел из избы, присел на колесную ступицу за сарайчиком. Долго сидел безучастно, глядя на Густое, потом провел пальцами по лицу — вспухло, губы не шевелятся. И больно. Голова тоже трещит. «Подходяще отделал, гад,— подумал. И кулаки сжались.— Ну, погоди. Не в последний раз встретились...»

Артемка не любил Драного и прежде, теперь ненавидел. Противно было смотреть, как тот увивается возле богатеев, словно пес, выглядывает: не бросят ли подачку; как с их сынками всегда игры-забавы водит. Где уж там кого-то из них пальцем тронуть! Он задирал и бил вот таких, как сам, бедняков. А за что?

Жил Пронька без отца-матери, со своей теткой, пожилой хворой женщиной. Их избушка стояла далеко на отшибе, за мостом. Во дворе, заросшем травой, не то что скотины — курицы не было. Целыми днями бродил Пронька по улицам и дворам села, высматривал: нельзя ли чем поживиться. И если что лежало плохо — уносил не задумываясь. Ругали Проньку, драли за уши, били жестоко, но все без толку.

Однажды зашел Пронька в винокуровский магазин, увидел жмых, стащил полплитки. Только хотел шмыгнуть в дверь, приказчик поймал за ворот. Снял с Проньки портки и во дворе магазина всыпал ему розог. С той поры и стали звать Проньку Драным.

В последнее время Пронька околачивался в волостной дежурке. Что его тянуло туда, никто не знал. Если бы там кормили или угощали Проньку, а то нет: был у кулаков-дружинников на побегушках. Они раза два брали его с собой на облаву — дезертиров ловить. И это было противно Артемке. Однако черт с ним, с Пронькой: как знает, так пусть и живет, с кем хочет, с тем и дружбу водит. А вот сегодняшнее Артемка не забудет, Драный за все расплатится. Но назавтра случилось такое, что Артемка и думать забыл о Проньке.

Управившись по хозяйству, он зашел к Спирьке Гусеву. Тот сидел в горнице, влипнув в окно.

— Что увидел?

Спирька на секунду повернул встревоженное лицо, просипел:

— Тсс! Айда сюда скорее!

Артемка с ходу бросился к окну, но, кроме прокопченной бани да приречных кустов за ней, ничего не увидел.

— Что? Где?

Спирька снова мельком глянул на Артемку и, будто боясь, что кто-то подслушает, зашептал:

— Сижу я это у окна, гляжу вон туда, на реку, вдруг из кустов дядька. Не нашенский, в картузе смешном. Огляделся и — шасть в баню. И сидит там. Давно. Я слежу все. А тятьки нет: с мамкой на мельницу уехали.

Спирька вытер рукавом со лба пот и вопросительно уставился на Артемку. Тот молчал, не зная, что и подумать. Наконец Спирька сипло выдавил:

— Не вор ли? Ночью прилезет и порежет всех. Позвать бы кого?..

Артемка еще раз, теперь уже настороженно, глянул в окно. Было тихо, безмолвно. «Конечно, вор. Кому бы еще придумалось сидеть днем в темной бане?» Он решительно повернулся к Спирьке:

— Ты глаз не спускай, а я побег. Народ созову.

К кому идти — придумал сразу. К Мотьке. У него брат Кузьма в кулацкой дружине служит. Здоровенный детина с револьвером в желтой кобуре на боку. Тот кого хошь поймает.

Подошел Артемка к калитке, приоткрыл осторожно: нет ли поблизости свирепого, чуть ли не с теленка, волкодава — и прошмыгнул через двор в сени.

Филимоновская семья была в сборе: сам хозяин, суровый, обросший широкой бородой, Мотькина мать, маленькая, юркая, Кузьма и Мотька. Они сидели за столом и пили чай из ведерного медного самовара.

Мотька так и вытаращил глаза на Артемку: зачем краснопузый пришел? Не без удивления встретили Артемку и остальные.

— Чо зашел, как в сарай? — недружелюбно произнес Филимонов.

Артемка торопливо перекрестился на десятка два икон, развешанных в красном углу.

— Ну?

Слушали молча, отставив чашки. Филимонов и Кузьма быстро переглянулись. Нехорошо переглянулись: так и сверкнули в, глазах злые искры. Потом так же молча встали, оделись. Филимонов снял со стены двуствольное ружье:

— Айда!

К бане подошли так тихо, что ни одна веточка не хрустнула. Артемка оглянулся: в окне избы белело испуганное лицо Спирьки. Филимонов осторожно стал у двери, рядом Кузьма с револьвером. Филимонов резким рывком распахнул дверь, и оба разом ввалились в баню.

Что там произошло, Артемка не видел. По всей вероятности, бродяга спал, потому что мужики без особой возни скрутили ему руки и выволокли на свет.

Это был рослый молодой парень с бледным, усталым лицом. Карие глаза его все еще непонимающе смотрели то на Филимонова, то на Кузьму, то на Артемку, который чувствовал себя настоящим героем, будто сам скрутил бродяге руки.