Трипольская трагедия - Рубановский Илья Маркович

А теперь мы последуем за уходящим в Триполье нашим отрядом.

Настроение уходивших было все же не совсем спокойным. Действующий фронт представлял собой линию в несколько тысяч километров, и самые подготовленные военные части приходилось бросать на борьбу с белогвардейскими генералами на севере, востоке и юге. На «внутреннем» фронте — не менее опасном — приходилось использовать наскоро сколоченные отряды, в которых было немало подозрительных, недостаточно проверенных элементов. Их и должна была цементировать горсточка комсомольцев и рабочих.

Комсомольский отряд влили во 2-ой Киевский полк и распределили по ротам. Вскоре выяснилось, что политическое состояние полка не из блестящих.

Большинство его состояло из темных, несознательных красноармейцев, многие из них бывали раньше в антисоветских бандах. Они с самого начала похода почти не скрывали плохого отношения к советской власти и комсомольцам, находившимся в частях. Произошла одна из ошибок, которую трудно было предусмотреть на месте. В боевые способности такого отряда верить не приходилось, а между тем другие силы собрать в то время было почти невозможно.

Темная дума залегла в груди комсомольцев, шагавших по направлению к Триполью. Но назад пути уже не было: операция была срочной. Стиснув зубы, нужно выполнить боевой приказ.

Несколько сотен пар сапог мерно отстукивают торопливый марш. Десять, двадцать километров, тридцать километров отмерены и остались за спиной. Все ближе и ближе расположение противника, с каждой минутой возрастает опасность, все ближе и неотвратимей минута революционного боя.

— Ребята, сорок верст уже отмахали, вон там, впереди, местечко Обухово! — раздался чей-то оживленный голос. И в неуловимых нотках его сквозила уверенность в победе, презрение к врагу, боящемуся принимать бой и потому поспешно отступающему.

Вдали, на самом горизонте, показалось облачко пыли; оно росло и быстро приближалось, какой-то кавалерийский отряд скачет бешеным аллюром.

Прозвучали слова команды, отряд развернулся, готовясь принять первое крещение огнем.

Все ближе и ближе всадники… Кто они? Зеленовцы или…

— Ребята, свои!

Горстка кавалеристов остановила бешеный скок своих коней около командира.

Лучше было бы принять бой, сражаться, гореть в огне битвы, чем так вот, в привычном боевом строю, слушать страшный рассказ вестников горя, примчавшихся на взмыленных лошадях.

…— Вчера наш отряд из 150 коней въехал в Обухово. Бандитов — ни следа. Разместились по избам, легли спокойно спать. Под утро раздается громовое «ура» бандитов. Наши оказались захваченными врасплох… Не успели даже одеться, выбежать… Почти все перерезаны… Вот только мы из ста пятидесяти уцелели…

Спасшихся легко, слишком легко было пересчитать.

Налицо всего 8 человек.

Спаслось восемь человек…

Из ста пятидесяти.

Это — страшная расплата за неосторожность. Это — боевой опыт, правда, купленный слишком дорогой ценой. Было ясно, в местечке засели бандиты: спрятанные местным, в большинстве кулацки настроенным населением, вооруженные с головы до ног, они сумели обмануть бдительность нашего отряда.

Такова была обстановка борьбы в то время. Такова «техника» и «тактика» борьбы бандитской армии, дравшейся под эсеровскими «социалистическими» знаменами.

Однако для долгих размышлений и сетований нет времени: нужно двигаться дальше.

Смущен ли все же хоть немного дух молодых бойцов? Может быть, вернуться назад? Вспомнить о матери, о книжках, о друзьях, оставшихся там, на родине? Над этим задумался кто угодно, но только не комсомольцы.

Нет, они хорошо знали, что во имя отцов и матерей, во имя самих себя, во имя будущего своих братьев по рабочему классу нужно одно: не давать пощады бандитам. Дать друг другу комсомольское слово — драться до конца, на смерть, со стиснутыми зубами.

Каждый комсомолец дал себе это слово. Великий гнев их перелился в великое спокойствие и решимость.

Отряд двинулся дальше, пыля по нагретой палящими лучами солнца дороге.

Обухово занято. Бандиты отступают — у них, видимо, нет шансов устоять перед наступательным маршем красных. Ночлег. Забрезжило утро. Бойцы поднимают головы, еще налитые свинцовой усталостью.

Бах, бах, ба-бах! — гулко разрываются тяжелые снаряды.

— Наши палят с бронепарохода, — расцветают радостными улыбками лица комсомольских бойцов. В самом деле, канонада раздается со стороны Днепра.

— Вперед! Враг в Триполье, оно должно быть взято!

Слова боевой команды. Застрекотали пулеметы, зачастили винтовочные выстрелы. И вот, через несколько часов непрерывного наступления наши отряды у самого Триполья.

Шаг за шагом, пядь за пядью сдают свои позиции отступающие зеленовцы.

У самого села бой разгорается с утроенной силой. Сопротивление бандитов возрастает. Все чаще грохот ружейных выстрелов и гулкие разрывы снарядов над Трипольем. Вот взвилось над селом оранжевое пламя пожара, сиреневый дым колеблется в небе.

Разогретый, как кипяток, воздух, нестерпимый зной, палящее солнце, жаркая канонада.

Дело ясно — еще немного и деревня будет сожжена. Бандиты должны сдаться.

Враг это, очевидно, понял хорошо и поспешно отступил. В Триполье воцарилась подозрительная тишина.

Соблюдая все необходимые военные предосторожности, красные отряды входят в село. Оно пусто.

Ушел не только враг — бандиты, но и почти все население. Только старики, больные и дети испуганно прятались по сараям и погребам.

Зачем, от кого они бегут?

Дело ясно: это — плоды провокаторской работы эсеров и петлюровцев, сумевших уговорить крестьян, что Красная армия — сплошь грабители и насильники, руководимые «жидами-коммунистами».

Но так или иначе, Триполье — зеленовская крепость — занято, оно стало красным Трипольем.

Недолго длилась радость блестящей победы!

«Продовольствие из Киева не получено, — гласило официальное сообщение, — его надо доставать самим…»

Среди красноармейской массы — как мы уже указывали, в большинстве сырой и политически неразвитой — начался ропот.

Они разбрелись по селу беспорядочными группами. Вспыхивали зловещие болотные огни недовольства.

Мучило горькое сознание: если бы в село вошла зеленая банда, кулаки накормили бы ее, свою защитницу. Но Красная армия — их враг, она несет власть рабочим и бедноте.

— Ничего нема, — единственный ответ, который получали красноармейцы в домах, куда они заходили просить поесть.

— Отправляют драться, а жрать не дают…

— Только пули насчет «социализма» отливать умеют жидочки — комиссарики наши!

— Что нам, плохо, что ли, у батьки Григорьева жилось?..

— Да, вспомнишь поневоле наших атаманов…

Такие разговоры шепотком и даже открыто, делая вид, что не замечают комсомольцев, вела между собой часть красноармейцев. И в самом деле, многие десятки этих «революционных» бойцов побывали в кулацких отрядах бесчисленных левоэсеровских атаманов и атаманчиков, как вши, бродивших тогда по телу Украины. Попадая в плен к красным, перебегая с места на место, эти кулацкие сынки только в тылу притворялись преданными советской власти.

Теперь они показывали свое настоящее лицо.

Недовольство измученных, проголодавшихся людей переходило в озлобление. И если комсомольцы, в которых жило чувство революционного долга, терпеливо сносили лишения — ведь они шли в бой совсем не для сытного обеда, — то большая часть красноармейцев перестала стесняться. Они начали делать повальные обыски, подозрительно смахивавшие на простые грабежи. Уговоры не помогали, попытки комсомольцев наладить отношения с оставшейся частью населения также оказались тщетными. Появились кабаны, куры, свиньи, заискрились веселые костры, огонь которых мог оказаться опаснее тяжелых артиллерийских снарядов.