Румия - Виктор Владимирович Муратов

— Заткнись, Помидор, — одернул друга Мишка, — туточки усе честно. Тики шо мы зараз робытимо?

— Не огорчайтесь, ребята, — улыбался мастер. — Это очень кстати, что нет пока работы. Вот сдадим заводу насадки и начнем сборку дождевальных установок.

— А зараз шо робыть?

— Воевать с Днестром.

В эти дни начала лета, когда приднестровские сады сбрасывают цвет и на яблонях завязываются кислющие плоды, Днестр разливается. У Тернополя и Хмельницка набухают маленькие речушки Стрыпа, Сирет, Ушица. Они несут с Гологор талые воды.

Днестр мутнеет и вздувается. На резких поворотах пенистая вода подмывает и обрушивает высокие кручи вместе с фруктовыми деревьями. Огромные груши и яблони, похожие на зеленые островки, медленно плывут вниз по течению.

На противоположных отлогих берегах вода заливает огороды.

У Тирасполя Днестр особенно свирепеет. Вода пенится возле берегов, клокочет тысячами водоворотов. Тираспольчанам это запоздалое половодье приносит много хлопот. Чтобы сдержать воду, почти каждую весну жители насыпают вдоль берега огромные земляные валы.

Ремесленники пришли на берег с песнями, на плечах, будто винтовки, лопаты. Следом лохматый Фердинанд тащил повозку, груженную носилками и пустыми ведрами.

— Ревет стихия, бушует! — подходя к обрыву, крикнул Сашка.

— Стихия, хай ей бис, — пробурчал Потапенко, втыкая лопату в сырую землю. — Возись туточки с ней, колы станки стоят.

— Качанов, отойди сейчас же от обрыва! — потребовал Владимир Иванович. — Рухнет!

За работу принялись дружно. К полудню солнце стало сильно припекать. Гимнастерки у ребят потемнели от пота. А земляной вал на участке пятой группы рос медленно.

— Хлопцы, как бы не догнала нас вода, — беспокоился Владимир Иванович. Он разделся до пояса и носил землю в паре с Борисом Цобой. Сашка грузил землю на носилки. Земля была мягкая, легко поддавалась лопате.

Спирочкин снял майку, смочил ее, намотал на голову, будто чалму, и подошел к мастеру.

— Что-то голова болит, — жалобно заговорил он, усиленно растирая лоб.

— Пойди, Аркадий, в тень, отдохни, — предложил Владимир Иванович.

— Голова у его болыть, — усмехнулся Мишка. — Чи забули, як у него на кирпичиках у животи резало?

Аркашка равнодушно махнул рукой и, затянув ремнем гимнастерку потуже, скрылся в саду.

Минут через пятнадцать он вернулся. Гимнастерка сильно отдувалась.

— Дывись, хлопцы, — рассмеялся Мишка, — як Помидора разнесло. Мабуть, у него и вправду заворот кишок, га?

— Тихо, Медведь, — озираясь по сторонам, зашептал Спирочкин. — У тебя у самого заворот мозгов. Мастера нет?

— Ни, пишов до директора, а шо?

— Пацаны, налетай! — крикнул Аркашка и расстегнул ремень. На траву посыпались мелкие зеленые яблоки. — Ешьте сколько влезет!

— Гостинец принес? — сжимая кулаки, подошел Брятов. — Когда же ты гадить не будешь? Когда из-за таких, как ты, воришками румовцев считать перестанут? Собирай яблоки!

— Тю! — удивился Аркашка. — Спятил гвардеец. Для себя я, что ли, принес яблоки? Обо всех пекусь.

— Живо!

Аркашка покосился на кулаки своего старосты, нагнулся и медленно стал собирать яблоки в пустое ведро.

— Давай сюда, — Игорь вырвал из рук Спирочкина ведро и направился к обрыву.

— Зачем высыпаешь? — взмолился Аркашка. — Чем добру пропадать, пусть лучше пузо лопнет.

Но Игорь был уже на краю обрыва. Вдруг он испуганно вскрикнул. Еле заметная щель в земле расползалась. Затрещали порванные корни травы. И Брятов вместе с огромной глиняной глыбой полетел в воду.

— Игорь! — Забыв про опасность, токари подбежали к краю обрыва. Из сада спешил мастер.

Цоба сбросил фуражку и сиганул с обрыва. Прыгнул Борька неудачно. Брятов уже подплывал к берегу, а Цоба еще не вынырнул. Наконец показалась его голова. Лицо Борьки было все в ссадинах, он что-то крикнул и снова окунулся в мутный поток. Теперь уже Цобу спасал Игорь. Он поймал Бориса за волосы и с трудом подплыл с ним к берегу. Токари вытащили своих друзей на сушу.

Цоба был бледен. Губы у него дрожали. На ссадинах выступила кровь, правая рука висела плетью.

— Машину! — крикнул срывающимся голосом Владимир Иванович. — Вон самосвал. Эге-ей! Стой!

Машина подрулила к толпе ремесленников.

— Рука. Ух-х-х, рука, — тихо стонал Цоба.

Ребята осторожно усадили Борьку в кабину. Рядом на подножке встал мастер.

— А я? — крикнул Сашка.

— Нельзя! Некуда. Продолжайте работу!

Шофер поднял кузов, высыпал глину, и самосвал быстро покатил в город.

Ну, конечно, — останется Качанов на берегу, когда его друга повезли в больницу! Сашка догнал машину и на ходу влез в кузов.

Во дворе больницы он спрыгнул с кузова и открыл дверцу кабины.

Кровь текла у Борьки по лицу, грудь была в багровых пятнах.

— Как же ты, а, Борь?

— Коряга там, — тихо прошептал Борис.

Владимир Иванович то и дело вытирал с лица Бориса кровь и приговаривал:

— Потерпи, потерпи, Бориска.

Сейчас они были похожи друг на друга. Оба худые и черноглазые.

* * *

Только на четвертый день ребятам разрешили навестить больного.

Облачившись в белые халаты, ремесленники с интересом разглядывали себя в зеркало.

— Дывы, Спир, як дохтор!

Борис лежал неподвижно. Глаза его на бледном лице казались теперь особенно черными, но были все такие же горячие, живые. Радостная улыбка пробежала по его лицу, когда токари на цыпочках вошли в палату, выложили на тумбочку гостинцы.

— Здорово, хлопцы, — тихо проговорил Цоба.

Ребята обступили Борькину кровать.

— Ну, как, не очень больно? — спросил Сашка.

— Сейчас не очень, — ответил Борька. — А вот когда кость на место ставили…

В окно врывались веселые солнечные лучи. На стенах и потолке палаты играли зайчики.

— Купаетесь уже? — спросил Цоба.

— Вчера сезон открыли. На «острове папуасов» раков ловили.

— Это да! Вот бы раков половить, — мечтательно проговорил Цоба. — Ну, а как с этой установкой, что дождь делает, интересная машина?

— Чудна якась! Громадна труба на колесах, наче чудовище.

— Древнее ископаемое, — подсказал Спирочкин, — помесь жирафа с водопроводом.

— А шефы как? Ходят? — спросил Цоба, покосившись на Сашку.

— Экзамены у них скоро. Редко бывают, — грустно проговорил Сашка.

— Теперь всё больше к ним ходят, — пояснил Спирочкин. — Качанчик твой в поэзию ударился. Говорит теперь только стихами даже с Фердинандом.

— Не ври, Помидор.

— А что, не правда? Мишенька, скажи, так ведь?

— Га?

— А ну тебя. Вспомни, что Сашка шептал ночью.

— Шо?

— Ну говори, говори, Помидор, — беззлобно разрешил Сашка. — Вот брехун.

— Постой, как же это? — Спирочкин задумался. — Ага, вот:

Ребята засмеялись.

На шум прибежала няня. Строго посмотрела на посетителей. Но едва она вышла, как Спирочкин наклонился и зашептал, поглядывая на Мишку:

— Видишь, Медведь какой грустный?

Все посмотрели на Потапенко. Тот действительно уставился в окно, хмурился и ждал, какую еще легенду о