Светлана Волкова - Подсказок больше нет

— Ерунда. Забыли, — выдохнул Костик, морщась при слове «Добик».

— Буду с тобой предельно откровенна — мне ваше джибобство до фонаря.

— До фонаря? Так ты, Алиса, уже сама по себе сверхджибоб.

Она пропустила его реплику мимо ушей.

— Я хотела притвориться перед парнем.

— Я это понял.

— Понятливый джибобик. Умница, — она нежно опустила руку на его плечо. — Ты ведь не скажешь никому?

Костик наклонился, принялся собирать с пола рассыпавшиеся диски — скорее, для того, чтобы увернуться от её прикосновения.

— Можешь не переживать, никому не скажу. Слово дж… — он хотел было сказать «джибоба», но вдруг передумал, — Слово джентльмена.

На факультатив по истории Костик прибежал, опоздав на десять минут, чего никогда себе не позволял. Сергей Сергеич кивнул ему, улыбнулся.

— Можно, я посижу здесь, у окна? Вольнослушателем? — осторожно спросил Костик.

«Вольнослушателем» означало, что высказываться он не хочет.

— Конечно, — ответил Сергей Сергеич и поставил свой стул так, чтобы Костику было его видно. — Если захотите, в любой момент можете присоединиться к нашей дискуссии.

В тот день разбирали по косточкам «Дело врачей-отравителей». По основной школьной программе девятиклассникам ещё далеко было до сталинских времён, но факультатив на то и факультатив. Сергей Сергеич брал интересную ему самому тему, и тема эта оказывалась интересной всем. Здесь, в классе, сегодня сидели незнакомые Костику старшеклассники, некоторые его однокашники и даже два мальчика на год или два младше остальных. Никаких притеснений, пришёл — садись в кружок, слушай других, высказывай свое мнение.

Заговорили, зашумели. О «Деле врачей-убийц» он читал всё, что находил в книгах или в сети. Его прадед, дедов отец, замечательный в прошлом ленинградский хирург, был репрессирован одним из первых. Костик совсем недавно ездил с отцом в архив, просматривал документы, какие можно было, сканировал, оцифровывал чудом сохранившиеся фотографии и киноплёнки. Прадеда не обвинили напрямую в убийстве пациента, он проходил по делу «за пособничество и недоносительство». Тогда судили его коллегу, и многие из больницы выступали свидетелями. Прадед, которому в ту пору стукнуло всего двадцать семь, не мог не прийти на суд, в те времена отсидеться дома было невозможно. Но он вполне мог не защищать хорошего врача. Ведь мог, наверное, никто за язык-то не тянул. А дед взял слово, вышел к трибуне и объявил происходящее позором. Он не был джибобом.

Прадеда Костик не помнил, но его помнил Антоха, рассказы которого были ярки и торжественны. И, конечно, всегда помнил отец, для которого тот был кумиром; не забывал и гордился им дед, и профессию медика выбрал не случайно. Костик много раз спрашивал себя, как бы поступил он на месте прадеда? И сама собой в его голове складывалась яркая обвинительная речь. Так было всегда, пока не родился Доб Джибоб.

Девочка из выпускного класса несла какую-то чушь. Приплела зачем-то Ивана Грозного, Аттилу и ещё кого-то. Щеголяла знаниями, совсем не уместными при обсуждении этой темы. Сергей Сергеич молчал. Впрочем, он никогда не возражал ученикам, любое высказанное мнение было для него проявлением личности, чего он, собственно, и добивался. Костик тоже молчал, сидел насупившись в своём углу и лишь изредка ловил взгляд учителя. Девочка же упивалась собственным красноречием. Банальности типа «Сталин — тиран», «перегибы» и «трудное для всех время» Костик пропускал, стараясь понять её, девочкину, позицию. Позиция же была жёсткой: деспотия — деспотией, но, если мрут пациенты на операционном столе, значит, виноват врач, и режим здесь ни при чём.

Костик вспомнил, как однажды он, тогда ещё первоклассник, проснулся ночью и на цыпочках подошёл к приоткрытой двери кухни, поманившей его жёлтой полоской электрического света. Всего разговора родителей он не слышал, понял лишь, что у отца в тот день умер пациент. Печаль его была искренней и глубокой, и маленький Костик на всю жизнь запомнил отцовские слова: «Клянусь, я сделал всё, что мог».

Девочка вдруг замолкла на мгновение и, шмыгнув носом, произнесла:

— Эпоха была, конечно, вопиюще жестокая, история это давно признала. Но «Дело врачей» по-своему оправдано. Кое-что всё-таки разумно.

— Что же, что же, позвольте спросить? — с интересом повернулся к ней Сергей Сергеич.

— Ну, это… Евреев в медицине надо было дозировать.

В классе воцарилась тишина. Учитель нахмурился.

— Есть у меня ощущение, что это не ваши слова, Ирина, вы повторяете их за кем-то из взрослых.

Девочка недовольно хмыкнула и откинулась на спинку стула, скрестив руки. Костик заметил на её запястье краешек банданы, робко выглядывающий из-под рукава жакета.

Сергей Сергеич взглянул на Костика:

— А что нам скажет будущий историк?

Так иногда бывает в кинофильмах: зритель видит, что герой реагирует на ситуацию дерзко и бесстрашно, смело выступает, высказывает всё, что думает, даже бьёт морду антигерою. А потом, в следующем кадре, зритель видит вновь его задумчивое лицо и понимает: герой лишь подумал, как мог бы поступить, но не поступил так.

Вот и Костик на какие-то доли секунды увидел себя говорящим всё, что думает по этому поводу. Он легко отвечал оппонентам, высказал своё мнение. Поведал присутствующим о прадеде, о деде и об отце, о том, как он сам понимает то страшное время. Речь его была эмоциональной, но кто придумал, что историк обязан быть объективным? Вот Костик считает, что, наоборот, историк иногда должен быть субъективным, иначе повторится то, что произошло с прадедом и его коллегами, со всей страной. Сергей Сергеич же всегда говорит: «История повторяется». Отчасти, возможно, потому, что есть такие вот юные девушки, как эта Ирина, и мысли в их хорошеньких головках повторяют траекторию мысли взрослых, принимаемых за абсолютный авторитет.

Конечно, как и в кино, Костик лишь подумал об этом, но ничего не сказал. Почему? Неужели Доб Джибоб, которому пофиг, всё ещё крепко сидел в нём, цеплялся лапками за его сердце, питался изнутри соками совести, как полип?

Костику вдруг стало так плохо, что и не вспомнить, когда было подобное. Возможно, лет в десять, когда он сильно отравился. Сознание выбросило ошмёток воспоминания о том дне: Костика отвели на детский праздник, и он выпил, наверное, литр сладкого лимонада. Лимонада!

Костик встал, извинился перед Сергеем Сергеичем и вышел из класса.

Просидев на подоконнике полночи и глядя на мигающий жёлтый глаз приятеля-светофора, Костик размышлял о том, что произошло с ним за эти три месяца. Думы были невесёлыми.

Теперь необходимость найти Главного джибоба стала для него настолько очевидной, что Костик всерьёз задумался о том, не нанять ли частного детектива. Сколько он может стоить? Наверняка недёшево. Поисковик в Интернете вывел его на предложение подобных услуг. Минимальный пакет, включающий в себя наружное наблюдение и сбор данных о персонаже, тянул на такую сумму, что Костик протёр глаза: а не привиделся ли ему ненароком от усталости лишний ноль.

Вариант отпадал.

Где же ты, Бёс, как найти тебя? Может, ты и сам не представляешь, какие топкие болота в королевстве, присвоенном тобой?

Компьютер молчал.

Костик снова написал Бёсу, попросил о встрече, на этот раз приврав, что пойдёт до конца и наймёт детектива. Впрочем, какой в этом толк? Средств, которые он умудрился скопить за год, ему не хватит даже на самого дешёвенького Шерлока Холмса. А просить у Антона или родителей не позволит совесть, и так уже семья раскошелилась на новый мобильник взамен украденного.

Осторожно открылась дверь, показалось сонное лицо брата.

— Вижу в щели свет. Чего не спишь?

— Знаешь, Антоха, лучше бы я с самого первого дня не дрейфил, не пытался из себя изображать невесть кого. Ну обозвали бы меня Рыбником. Или Скрюченным. Или ещё как, мне по барабану.

Сказал и сам засмеялся от этого набившего оскомину «по барабану».

— Я же историком буду, — Костик взглянул на брата. — А историку пофиг быть не должно.

Антон зевнул, взял стул, сел на него верхом и потёр кулаками глаза.

— Ну что, братец, давай поговорим.

Наконец-то наступил долгожданный день, когда Костику сняли брекеты! В коридоре зубной клиники он наблюдал, как парнишка, его ровесник, только что вышедший из кабинета врача, строил рожицы зеркалу, скалился, репетировал голливудскую улыбку, в общем, всем своим видом показывал, что большего счастья в жизни и быть не может. Всего-то уберите лишнее и поймёте, что вы чертовски обаятельны и привлекательны!

Костик вышел от доктора с хладнокровным достоинством, без обезьянничанья перед коридорным зеркалом, но отметил, что очередь ждёт от него именно этого. Лица детей и подростков, ожидающих приёма, повернулись к нему, все пытались считать с Костика хоть какую-то эмоцию. Ну уж нет! Джибобы равнодушны к внешности, они красивы внутренне. Так, кажется… Костик поймал себя на том, что неимоверно устал от правил. Любых правил.