Энн Файн - Список прегрешений

В роще прохладно. Солнечный свет, просачиваясь сквозь ветви и листья, покрывает пятнами, словно брызгами, землю и речку, Касс и меня. Здесь никогда не бывает жарко как в печке, не то что в поле. Мы слышим рокот трактора за большими сараями и как перекрикиваются время от времени отец и Джемисон. Мы устроились на берегу у излучины реки — это за ледником у старого моста. Здесь наше место — маленький овальный клочок примятой травы, а всего в нескольких шагах прохладное темное дупло в прогнившем пне, куда можно спрятать провизию.

Касс, раскинув руки, укладывается на полотенце лицом вниз, она зубами вытягивает из него нитки, пережевывает их в маленькие мокрые шарики и сплевывает в воду. Я сижу рядом и смотрю, как эти шарики уплывают прочь, скрываясь за поворотом, и высасываю сок из одной травинки за другой. Одежда кажется тяжелой, жаркой и неудобной. Насекомые раздражают меня жужжанием и постоянным пикированием. Я отмахиваюсь от них и жду, когда появится Лиза.

Она приходит каждое утро, как только переделает все те дурацкие поручения, которые заранее придумывает для нее папаша, перед тем как отправиться на ферму. Мой отец хотя бы посылает меня чистить свинарник, кормить свиней и смазывать машины — это настоящая работа, если я ее не выполню, придется делать кому-то другому, без этого не обойтись. А Джемисон оставляет Лизе всякие дурацкие задания: смести сучки с тропинки, по которой никто не ходит, или подсчитать, сколько кочанов салата будут готовы на продажу к следующей неделе, — как будто от этого что-то зависит!

Мама говорит, что лучше бы Джемисон попросил Лизу приготовить себе еду посытнее, подшить подолы у платьев или сделать уроки. Но Джемисону, похоже, до всего этого нет дела. Порой мне кажется, что до сучков на тропинке и кочанов салата ему тоже дела нет, хоть он и поднимает страшный шум, если Лиза не выполняет его поручения. Может, ему просто хочется хоть изредка самому отдавать распоряжения, а не только выполнять чужие? Это ему нравится: раз и Лизе приходится работать — пусть она и выполняет совсем ничтожные задания, — его собственная жизнь не кажется ему уже такой тоскливой.

Так что ее частенько приходится долго ждать. Но в тот день, когда мы поссорились, Лиза пришла позже обычного. Уже перевалило за полдень, когда она наконец-то появилась. Я ждал и ждал, часами прислушиваясь к каждому шороху и каждому треску сучка, и уже почти отчаялся, а Касс тем временем лежала рядом и безмятежно спала.

Лиза выступила на солнце из низких кустов, что растут у реки возле моста. Она шла тихо, я ничего не услышал. Сначала я заметил лишь белую вспышку — это была ее школьная блузка. Касс скорее умрет мученической смертью, чем лишний час проходит в школьной форме, но Лизу это нисколько не беспокоит. Она носит форменную блузку по выходным и праздникам, будто это самая обычная рубашка. В тот день она надела ее навыпуск и наполовину расстегнула, но рукава не закатала. В руках она держала видавшую виды соломенную шляпу моего отца — широченное сооружение с обвислыми полями. Лиза выпросила ее у него во время прошлогоднего сенокоса, да так и не вернула.

Она шла так легко и неторопливо и казалась такой свежей и счастливой, что на миг я почувствовал себя еще более разгоряченным и сердитым — я столько ее прождал! Я следил за ней: она протянула руку и потрясла деревянный настил, словно хотела проверить, насколько он надежен.

Мост давным-давно прогнил насквозь. Отец постоянно твердит, что он вот-вот обрушится, но Джемисон порой пользуется им, когда в плохую погоду хочет срезать путь домой. Чтобы перебраться по этому мосту, надо точно знать, куда можно ступать, а куда нет, — такое рискованное это дело.

Подгнившие перила накренились над водой под опасным углом, так что на них не обопрешься, если застрянешь на пол пути. И надо глядеть в оба до самого конца, иначе не разберешь, на какие доски можно наступать, а какие могут разлететься в щепки под твоим весом.

Лиза замешкалась на первой доске, но не как я — для того чтобы прочитать придуманную Касс хитроумную считалку и быть уверенным, что начал путь «с той ноги». Вместо этого Лиза с размаху ступила на ненадежный шаткий парапет и застыла — босая, вытянувшись в струнку и разведя руки в стороны.

Я боялся, что если окрикну ее, чтобы предупредить об опасности, она испугается и упадет. У меня перехватило горло от страха. Но Касс услышала меня. Она подняла голову и, прикрыв глаза рукой от солнца, следила вместе со мной, как Лиза медленно, словно канатоходец, шаг за шагом скользила по парапету, такому пугающе узкому и к тому же так опасно прогибающемуся в самой середине, где доски, перекосившись, вздыбливаются корявой аркой.

Мы молча следили, пока Лиза не добралась до прибрежных зарослей тростника. На самом деле река неопасная и даже не очень глубокая, разве что после дождей; но все же у меня вспотели ладони, и мне все время чудилось, будто роща, Касс и я вдруг исчезли и Лиза осталась на мосту одна-одинешенька.

Она спрыгнула на надежный берег. Перебралась по мосту в два раза быстрее и проворнее, чем я или Касс, и так и не выпустила из рук свою шляпу.

— Воображала! — услышал я голос Касс у себя за спиной.

Лиза помахала нам и, пробираясь сквозь высокую траву, крикнула:

— Видели? Видели меня?

— Нет, — сказал я. — Ничего я не видел.

Я был зол, как и Касс.

— Я видела, — ответила Касс и нарочно, чтобы позлить меня, будто это не она прошептала только что «воображала», добавила:

— Это было здорово, Лиза! Просто класс!

Лиза улеглась рядом с Касс. Мы еще немного повалялись на солнышке, пока Лиза вдруг не выпалила:

— Знаете что? У меня есть работа на лето, я буду позировать Халлорану.

— Работа? Ты хочешь сказать, что Халлоран станет тебе платить за то, что ты будешь ему позировать? Мне он никогда не платил.

— Сколько? — спросила Касс.

— Четыре фунта в час, начиная с завтрашнего утра, ну и… пока не будет готово.

— Четыре фунта в час! — Касс сплюнула в воду. — Мне он никогда не платил четыре фунта в час.

— Да мне он не заплатил ни пенни!

Мы с Касс лопались от злости, а Лиза, мурлыча себе под нос, преспокойно ждала, когда мы успокоимся. Мы все позировали Халлорану. Да вся округа ему позировала, хотя бы разок — даже животные, из тех, что поспокойнее. И он никогда нам не платил. Говорил, что у него нет денег. Отец называл его скупердяем и держался с ним так, словно Халлоран прокаженный. Кидался в ближайшую канаву, едва его завидит, и предупреждал всякого, заприметив его яркую куртку в лесу:

— Не ходите той тропинкой. Лучше обойдите сторонкой, а то повстречаете Халлорана.

Халлоран — художник. Отец говорит, что такие есть в каждом приходе, ничего необыкновенного. Но у Халлорана были выставки на Старой Саксонской мельнице во Фретли, а самая большая Картинная галерея графства уже купила три его картины. Первая — мой портрет. «Печальное пугало», так ее назвал Халлоран. Не больно-то приятно было для нее позировать: он не позволял мне присесть ни на минуту! Заставлял стоять, опершись спиной о какой-то столб, который не позаботился далее как следует вкопать в землю. Тот все время качался, и это страшно действовало мне на нервы. Я спросил: может, я лучше обопрусь о дверь, но он сказал: нет. Вдобавок мне надо было стоять, растопырив руки, и не шевелиться, а ладони опустить. Халлоран настаивал на этом. Вот сами попробуйте. Это труднее, чем кажется, особенно когда длится день напролет.

— Ничего, это окупится, — успокаивал меня вечно Халлоран, когда я жаловался. Так оно и вышло — для него. Ему заплатили кругленькую сумму за эту картину, но мне он не дал ни пенни.

Говорят, потом миссис Уилер-Аркварт, купившая «Печальное пугало» для Картинной галереи, заявила по местному радио, что это лучшее изображение распятия, которое она видела с тех пор, как ее дорогой супруг, полковник Уилер-Аркварт, выставлял свое собственное полотно «В третий час»[1]. Халлоран бродил по округе, грозя выкупить назад «Печальное пугало» у филистимлян, но поскольку он уже потратил почти все денежки, сделать этого не смог. Вот я до сих пор так и вишу в том длинном зале, справа от дамской комнаты. Старшеклассников регулярно водят на экскурсии полюбоваться на меня. Не знаю, может, когда я закончу школу, им это и надоест.

А маме Халлоран нравится. Она говорит, что он надоедливый, но милый. Он высокий и худой, а взгляд у него настороженный. Халлоран лет на десять моложе отца, который утверждает, что впервые услышал его нытье, когда тот заблудился в длиннющем коридоре старой школы во Фретли. Отец говорит, что это из-за Халлорана он бросил учебу в пятнадцать лет, но мы не очень-то этому верим, хотя Халлоран любого может допечь, упрашивая ему позировать. У него есть своя тактика, как уговорить вас позировать задаром. Он подкарауливает вас и заставляет согласиться. Просто не дает проходу, пока не уступишь. А если вы попытаетесь уйти, он поплетется за вами, будет ныть и ныть, как вы ему нужны, пока вы не дадите слабину или не увидите, как за зеленой изгородью мелькнет, приближаясь, ваш автобус. Тут даже самые стойкие все же быстренько назначают время, поскольку известно, что Халлоран способен вскочить за жертвой в автобус, а потом еще и попросит заплатить за него.