Энн Файн - Список прегрешений

Мне бы пришлось притвориться, будто я целую ее руку. Ее ладони снова стали бы влажными и теплыми. Мне захотелось вновь почувствовать этот мыльный запах кожи — если бы она мне позволила.

Я лежал рядом с ними, глядел на яркие расплывчатые цветные узоры в солнечных лучах, просачивавшихся сквозь листву, и думал, думал. Прошло несколько часов, Касс, лежавшая между мной и спящей Лизой, перекатывалась вслед за солнцем все дальше и дальше по колючей траве. Мне было слышно, как пальцы Лизы скребут примятую траву, и был виден кусочек кожи у нее на спине — там, где расходилась блузка, он слегка поднимался и опускался при каждом вздохе.

Когда Касс оказалась достаточно далеко от нас, я поднялся и стал смотреть на реку, а потом повернулся и разбудил Лизу.

Она удивленно села. Я прижал палец к губам, и она торопливо оглянулась посмотреть, куда подевалась Касс. Мне это не понравилось. Я знаю: она хотела удостовериться, что Касс все еще была рядом, я же, наоборот, весь день мечтал, чтобы она оказалась подальше.

Лиза обхватила колени и уставилась на свои ступни. Она ничем мне не помогала. Я видел полоски грязи у нее на запястьях и ужасный красный лак на обгрызенных ногтях. Но не смел поглядеть на ее кожу. Приподнявшись на цыпочки, я склонился над ней, надеясь, что она поднимет голову.

Касс бы не сдержалась и отпихнула меня — прямо в реку. Лиза тоже ткнула меня в живот, только осторожно. Но я еще долго чувствовал ее удар.

Я чуть выставил вперед руку, чтобы Лиза мельком до нее дотронулась. Если из этой уловки ничего не выйдет — сделаю вид, что просто пытался удержать равновесие.

— Почему ты сегодня так долго не приходила? — спросил я. — Что, работы было много? Ты опоздала.

— Ничего я не опоздала, — ответила она. — Просто пришла позже и все.

Лиза такая скрытная. Ясное дело — приходится, когда живешь с Джемисоном. И так над ней в школе насмехаются, вот она и старается не привлекать внимания и не рассказывает никому, что у них в любой день могут отключить электричество, что пятна на новеньком учебнике французского — из-за того, что в ее комнате протек потолок, и что социальный работник, зачастивший к ним после того, как сбежала ее мама, приходил вновь накануне. Лиза даже Касс не обо всем рассказывает. Я догадываюсь о многом по мельчайшим ее обмолвкам, тому, что слышу дома, и по злобному перешептыванию за моей спиной в автобусе, едущем во Фретли.

Не следовало мне расспрашивать ее.

— Но что-то же ты делала.

— Ну нет, Том. Пожалуйста!

— Точно, делала.

— Нет, не делала.

— Конечно делала. Если бы ты не была занята, то пришла бы раньше, верно? Так что же это было?

Она меня просто бесила. Полдня не появлялась, а когда наконец-то пришла, единственное, что из нее удается вытянуть, это то, что из-за позирования Халлорану она не сможет проводить со мной столько времени, сколько прежде. Она даже не попыталась изобразить сожаление!

— Отойди, Том. Отстань! Ты мне не указ. Я могу задерживаться, сколько захочу.

Я вскочил и принялся расхаживать по берегу.

— Футы-нуты, — поддразнила она меня, не вставая с травы. — Фу-фу, футы-нуты!

Я догадывался, что кажусь ей похожим на моего отца. Он тоже ходил вот так, когда сердился, и они с Касс и его бывало передразнивали — ходили за ним следом и нарочно попадались под ноги, когда он поворачивал.

Тут бы мне и остановиться, прекратить сердиться и улыбнуться. Если бы я мог! И тут — уж не знаю, какая меня муха укусила, — я вдруг перестал вышагивать, как отец, а заковылял, как ее папаша — медленной неуклюжей походкой, передразнивая Джемисона. Мы с Касс тренировались в этом долгие годы — там, где никто не видел, в леднике, но никогда не показывали этого Лизе.

Я проделал все его ужимки: как он собирает крошки с куртки, усмехается и смотрит в сторону, когда говорит вам всякие гадости, или ковыряет пальцем в ухе, а потом рассматривает то, что там выудил.

И все это время я продолжал злобно бурчать — стараясь не разбудить Касс, но чтобы Лиза услышала и поняла: так я передразнивал ужасный рык ее папаши. Я долго тренировался и страшно гордился своим достижением.

— Ну, сделала работу, Лиза? Пора уже, девочка. И не вздумай убежать! Прежде чем пуститься к леднику, скакать с этой егозой Касс и ее полоумным братцем, тебя ждет еще немало работы по дому.

Я стал загибать пальцы, перечисляя — точь-в-точь как он. Я чувствовал, что Лиза, разинув рот, неотрывно глядит на меня, но не унимался.

— Во-первых, полей морковь. Ну что с того, что дождь лил все утро, никогда нельзя знать наверняка, достаточно этого или нет. Потом смахни паутину в кроличьих клетках, да смотри, чтобы ни один не убежал и не сожрал мой салат. А затем расставь склянки с ядами по порядку, начиная с самых смертоносных и мучительных. Да начисти все ловушки до блеска, слышишь? И уж когда переделаешь всю эту работенку, приведи в порядок компостную кучу, а то она развалилась, столько на нее набросали. И еще — прежде чем уйдешь…

Я понял, что натворил, только когда услышал Лизин всхлип. Я бы остановился раньше, если бы только знал!

Так, по крайней мере, я себя убеждал. Зачем вообще я это начал? Хотел посмотреть, значу ли я что-нибудь для нее? Если я могу заставить ее плакать, то могу и рассмешить. Или я проверял, могу ли я причинить ей боль — прежде чем дать ей шанс причинить ее мне?

Я не знал, что она заплачет. Я не виноват, что никак не мог остановиться. Понимаете, я ведь никогда не смотрю на Лизу. Уже давно. Не могу. Я смотрю на ее колени, локти, руки, а иногда мельком на краешек головы, когда она занята разговором с Касс и не замечает этого. Но я никогда не смотрю ей в лицо, в глаза, разве что только на отражение в автобусном окне. Я не могу — а вдруг она заметит?

Вот я и не знал, что ее щеки залиты слезами, а плечи вздрагивают, до тех пор пока она не издала тот ужасный звук. Дурак несчастный! Как я себя порой ненавижу! Я сразу остановился и попросил прощения. Но Лиза вскочила на ноги и замотала головой, а потом размахнулась и ударила меня по лицу, изо всех сил.

Я пригнулся, не смог сдержаться, и она промахнулась, потеряла равновесие, упала и ободрала колено, так что сразу потекла кровь. Мой желудок сжало судорогой — еще и еще.

Я протянул руку, чтобы помочь ей подняться.

— Лиза, — окликнул я. — Лиззи!

Она вырвала свою руку, словно я обжег ее, и метнулась прочь сквозь рощу — за ледник, к тропинке, которая вела к ее дому.

Больше она не вернулась. И с тех пор я ее не видел, ни разу. Джемисон говорит, что и не увижу, все лето. Говорит, она уехала.

Я ждал ее вчера весь день. Был уверен, что она придет. Я дал Касс возможность улизнуть сразу после завтрака, а потом поспешил сюда один и слонялся у реки — ждал, когда Лиза закончит позировать Халлорану, придет на наше место и увидит меня. Я не взял с собой ни еды, ни книги: слишком торопился выскочить из дому. Но и на берегу мне не сиделось. А вдруг Лиза, не заметив меня в высокой траве, решит, что я не пожелал прийти, и повернет назад, а я даже не услышу ее?

Я прождал целый день. Бесконечно сплетая косички из травы. Я мучил муравьев и прочих ползающих по земле тварей, попадавшихся мне на глаза, городил им на пути всякие препоны, какие выискивал на берегу и в роще. Я пытался насвистывать разные песни и гимны, которые меня заставляли учить, и в конце концов совсем выбился из сил и уже не только не справлялся с мелодией, но и не мог свистеть вообще.

Лиза не пришла, хоть я и начинал свистеть всякий раз, когда мне казалось, что я слышу тихое ровное шуршание, с которым она пробиралась обычно через рощу. Я все ждал и ждал, хотя у меня живот сводило от голода. Ждал и тогда, когда понял: она не придет — уже слишком поздно.

Я все еще высматривал ее, когда Халлоран собственной персоной прошел с присущим только ему треском сквозь густую поросль, задевая за каждое дерево, встречавшееся ему на пути, холщовым мешком, в котором носил свои художнические принадлежности. Он то и дело ойкал и чертыхался на каждую притаившуюся в засаде кусачую крапиву, жалившую его сквозь носки, и с причитаниями отлеплял от своей драгоценной куртки одну ежевичную колючку за другой. (Отец говорит, что Халлоран так ходит по нашей земле, что способен испугать даже трактор.)

Придя в себя от неожиданности, когда я выскочил прямо перед ним из травы, он напустился на меня:

— Что ты тут делаешь? Уже так поздно. Одиннадцатый час! Ты должен был вернуться домой к ужину много часов назад. В это время ты уже давно лежишь в постели. Вот погоди: они устроят тебе страшную-престрашную головомойку, когда вернешься!

Халлоран был прав. Так и вышло, да я и сам это знал. Просто пока я не услышал это его прорицание, мне было как-то все равно. Но теперь я взял свитер и побрел прочь, мне было так тошно, что я не мог говорить или даже задаться вопросом: а что это Халлоран бродит вокруг ледника в странных летних сумерках?