Нина Артюхова - Светлана

Ребята-ремесленники с веселым топаньем прошли по мостовой и подхватили:

Юра говорил, что он, Витя и другие ребята, которые вместе с ним ремесленное кончали, где-то в этом районе работают. Может быть, вон тот большой дом строят… Что это будет: школа, больница, просто жилой дом?

Светлана и Костя дошли до угла и остановились.

Легкий белый дымок кудрявился над белым лотком. Девушка в белом фартуке сообщала радостным голосом:

— Есть сливочное мороженое!

Неизбежная кучка ребят около девушки и лотка. Светлана сказала:

— Пойдемте сюда, хорошо? Здесь никого нет.

Они свернули, не доходя до моста, и пошли вдоль набережной.

Широкая река неслась им навстречу, сжатая светлыми каменными берегами. Смотреть на воду никогда не бывает скучно. Ее волнение успокаивает, ее спокойствие волнует.

— Вам еще сколько осталось до поезда?

— Часа два.

— Давайте тут посидим.

Они сели на скамейку.

— Светлана, — сказал Костя после паузы, — у меня к тебе просьба есть…

Он хотел заговорить об этом еще дома, потом в поезде, но все откладывал, не зная, как начать, чтобы вышло подипломатичнее.

Светлана почувствовала неуверенность в его голосе и полувопросительно ответила:

— Да?..

— Видишь ли, я сейчас получаю кучу денег…

Светлана как-то вся насторожилась:

— Что ж, это очень хорошо!

— Но ведь я очень мало трачу, мне они совершенно не нужны!

— Мне тоже.

Костю всегда поражало ее уменье угадывать еще невысказанные мысли. У него было ощущение человека, обманутого тем, как спокойно и гладенько лежат все опасные колючки на спине ежа, и протянувшего руку — погладить. И вдруг при первом прикосновении все иголочки встают дыбом под неосторожной рукой, и никакие дальнейшие попытки уже невозможны.

Костя все-таки решил попытаться:

— Светлана, ты мне сделаешь огромное удовольствие, если согласишься, чтоб я тебе посылал сколько-нибудь! Я бы знал, что ты можешь спокойно учиться.

— Я и так могу спокойно учиться.

— Послушай, Света, я очень привык к тебе за эти годы, а тем более именно сейчас… Ты мне как младшая сестренка стала. А о младшей сестренке, естественно, хочется позаботиться. Необходимое у тебя есть, но мало ли что вам, девчатам, может потребоваться… Ну, какие-нибудь лишние чулки или туфли…

Она поймала его невольный взгляд и с ярким румянцем на щеках вызывающе ответила:

— Может быть, вам неприятно, что у меня не шелковые чулки и туфли не модельные? Может быть, вам неудобно сидеть со мной рядом?

— Ну, знаешь!..

Он достал портсигар, но папирос уже не было. Костя с досадой защелкнул крышку и, облокотившись о колени, яростно завертел пустой портсигар. Через минуту за его плечом послышался кроткий голос:

— Костя, вы на меня не обижайтесь. Я вас не хотела обидеть. Только вы мне никогда не предлагайте таких вещей!

— Каких вещей? Ну что, что я тебе предложил такого ужасного?

Она ответила так же кротко:

— Деньги.

Маленькая рука осторожно и ласково завладела портсигаром и водворила его в карман.

— Вы не сердитесь, Костя!

— Я не буду сердиться, если ты обещаешь мне одну вещь.

— Обещаю.

— Как ты можешь обещать, когда не знаешь, о чем я хотел тебя просить?

— Я уже догадалась.

— Ну, скажи, если такая догадливая.

— Вы хотели просить, чтобы если мне нужны будут… ну, эти самые деньги… так чтобы я вам об этом сказала. Да? Хорошо, скажу… Так прямо и напишу: «Костя, мне нужны лишние чулки… шелковые!» Обещаю. Теперь не сердитесь?.. Костя, ведь у меня есть шелковые чулки, я их надевала, когда вы приезжали зимой, а вы и не заметили!

Мир был восстановлен. Светлана сказала первое, что пришло в голову, просто чтобы переменить тему:

— Неловко вышло, я не успела вчера попрощаться с Александрой Павловной, хотя, может быть, ее и дома не было…

— Не знаю, я к ним не заходил.

Не заходил, но пошел именно в ту сторону и порядочно долго пробыл там. Значит, просто походил около Надиного дома. Может быть, в беседке посидел… Что-то у них было связано с беседкой, судя по намекам Александры Павловны.

Светлана опять замолчала, смущенно и сочувственно. Напрасно сказала, не нужно было про Зиминых.

— Светлана, — вдруг сказал Костя (он сам не мог понять, как это вышло), — хочешь, я тебе покажу Надино последнее письмо? Я его еще весной получил.

Он протянул ей конверт, нетерпеливо разорванный сбоку, сложенный пополам и уже немного потертый на сгибе.

Светлана нерешительно вертела в руках конверт:

— Мне… можно прочесть?

— Ну да, я же говорю тебе.

Он встал и пошел к реке, облокотился о каменные перила.

Сейчас она прочла письмо до половины… Теперь, должно быть, перевернула страницу… А теперь второй раз перечитывает…

Светлана перечитывала второй раз.

«Костя, тебя удивит мое длинное письмо. За последние годы мы привыкли уже писать друг другу коротенькие — не обижайся! — какие-то официально-родственные письма.

Я начну с самого трудного, но очень тебя прошу: прочти все до конца, потому что мне хочется, чтобы ты понял.

Костя, я выхожу замуж за Алешу Бочкарева. Я люблю его давно, а он меня полюбил еще раньше. Но ведь тебя я тоже любила и люблю, не думай, что мне было легко. Я долго не могла понять, как же это случилось. Я думала всегда, что если любовь настоящая, она бывает в жизни только раз, по крайней мере я думала, что у меня так будет. Так оно и есть: настоящая любовь у меня только одна, а то, что было у нас с тобой, еще не настоящее. Нас связывала детская дружба, я любила тебя как брата, а принимала это за другое чувство. Может быть, я поняла бы раньше свою ошибку, если бы не война, если бы мы не разлучились надолго».

Прямое, честное письмо. И даже ласковое. Надя старается смягчить… Она совсем не такая, как думалось про нее.

«Костя, милый, мне кажется, для каждой девушки наступает время, когда ее сверстники начинают казаться ей недостаточно взрослыми.

Я почувствовала это в сорок пятом году, когда ты приезжал летом. Ты не понял тогда, тебе показалось, что я смотрю на тебя свысока, потому что я студентка, а у тебя был такой большой перерыв в ученье. Может быть, и какие-нибудь мамины неосторожные слова тоже добавили тебе огорчения…»

Можно не сомневаться, Александра Павловна сумела добавить!..

«Как раз летом сорок пятого года я начала понимать, что ко мне пришло настоящее, что я люблю Алексея. Но любит ли он меня, я не знала, он относился ко мне по-товарищески, никогда за мной не ухаживал, как говорится. Он знал, что у меня «жених» на фронте. Костя, не обижайся, что я ставлю слово «жених» в кавычках — ведь мы были совсем детьми, когда оно было произнесено в первый раз».

Должно быть, она поняла, что любит Алешу, именно в тот день, когда Костя уезжал на Дальний Восток. Она сидела на окне и думала… И вдруг такая взрослая-взрослая стала. Она сказала: «Глупая девочка! Вот если я поеду провожать Костю, это будет действительно нехорошо!»

Ведь он-то принял бы все по-прежнему, а она уже не та!

Надя не знала, что он опять на фронт. Когда узнала, приехала сразу. Потому что, когда человек уезжает на фронт, нужно, чтобы у него было спокойно на душе. Может быть, Алеша тогда что-нибудь резкое сказал — первый раз в жизни! Ведь он-то думал, что они просто поссорились, что это каприз.

А потом он видел, как Костя целовал ее на платформе… и Надя знала, что он видит. Так и осталось у нее с Костей как будто все по-прежнему. А Алеше Надя не могла простить, что он сам заставил ее приехать…

«Когда мы кончали институт, Алексей просил — я случайно узнала об этом, — чтобы его не посылали туда, куда посылают нас, всей группой».

Александра Павловна рассказывала. Даже она заметила, как это обидело Надю…

«Больше года мы не видели друг друга, да и перед этим были как чужие. А потом я почувствовала, что больше так жить не могу, и написала ему. Теперь он переводится к нам на завод.

Костя, милый, я не знаю, рассердишься ты на меня, обидишься или огорчишься, но, когда к тебе придет «настоящее» — ты поймешь».

Рассердился? Обиделся? Или… огорчился?

«Алексей тоже хочет тебе написать.

Надя»

Костя постоял еще с минуту не оборачиваясь. Сам не ожидал, что будет так волноваться. Ведь это отболело уже давно, а теперь заслонилось новой болью. Все было понятно и раньше, задолго до Надиного письма. Надино письмо было ножом хирурга, вынувшим осколок, засевший в ране. Операция проходила без наркоза, пришлось поскрипеть зубами… но рана стала заживать.

Почему же опять так колотится сердце? Неужели потому, что Надино письмо в руках у девочки, которая стала другом, близким человеком, сестрой?