Наталия Лойко - Женька-Наоборот

Алёша подоспел, когда разнимать уже было некого. Валентина Федоровна поспешно приводила в порядок растрепавшуюся прическу. А девочки, в том числе Таня, осаждали ее своими соображениями насчет поведения Женьки-Наоборот.

— Поглядите, — вдруг зашептала Вера. Эта вертушка всегда все успевала заметить. — Просто смех, до чего Касатка старается. Это назло Тане.

— Где? Где?

— Вертится перед Женькой. Ха-ха-ха! А то, бывало, открещивалась от старой дружбы.

Таня вспомнила день появления Жени в школе. Ира тогда с важностью сообщила, что она хорошо знает его родителей, очень приличных людей. Женька, однако, отшил ее чуть ли не в первую переменку. Сейчас Ира своей сладкой улыбочкой, вероятно и впрямь назло Тане, подчеркивала свое с ним знакомство.

— Пусть теперь Ирку к нему прикрепят, — решительно заявила Таня. — Я отказываюсь. Навсегда.

Дружный смех был ей ответом. Пока Таня провозглашала Ирину кандидатуру, сама Ира бросилась наутек от Жени. Похоже, и ей угрожала опасность очутиться за бортом. Спрятавшись за спину старичка пассажира, Ира набралась храбрости:

— Невежа ты, Женька! Слышали бы тебя родители. Вот уж урод в семье. На своих совсем не похож.

Таня встрепенулась:

— А какие они, скажите? — (Никто, кроме Валентины Федоровны, не должен был слышать ее расспросов.) — Вы ведь их вызывали. Неужели вправду совсем другие? Может быть, неродные, а?

— Видишь ли, матери я не знаю… Могу сказать, что внешне Женя просто портрет отца.

Таня задумчиво проводила глазами по-весеннему свежий лужок. Среди сочной травы ярко желтели цветы. Издали не узнаешь, что это — одуванчики пли мать-мачеха?

Тем временем Ира, удалившись от Жени на почтительное расстояние, рискнула пустить еще одну стрелу:

— Видно, ты и мамаше своей до смерти осточертел. Сплавила тебя на экскурсию в таком замызганном виде.

Таня насторожилась. «Осточертел… Сплавила», — отметила она про себя. Если бы такие слова вырвались у кого другого, а то у Иры, с которой Таня больше никогда в жизни не обменяется ни единым словом, она тут же проверила бы мелькнувшее подозрение. А так приходится попристальней вглядеться в самого Женю. Несомненно озлоблен, да еще как! Довела семейная обстановочка… Грозит кулаком не только Касатке, но и чуть ли не всему теплоходу:

— Пусть еще кто попробует сунуться!

Валентина Федоровна отозвалась так тихо, что ее услышала одна Таня:

— Сунемся! Завтра же, милый мой, буду у тебя дома.

На исходе следующего дня в новой квартирке Перчихиных было спокойно и тихо, как, впрочем, всегда в отсутствие Жени. Длиннолицый, лысеющий Петр Самсонович работал за большим двухтумбовым столом, сияющим, как рояль.

Поверхность стола, освещенная настольной лампой, отражала мраморный письменный прибор с двумя пустыми чернильницами и бледную руку Петра Самсоновича, которая то двигалась и о разграфленным листкам, то, онемев, отдыхала, выпуская на миг авторучку.

Во второй комнате, торжественно именуемой гостиной, трудилась его жена Надежда Андреевна. Эта немолодая, болезненно-полная женщина, не считаясь с одышкой, методичными движениями подправляла и без того зеркально гладкий паркет. Поводит по дощечкам суконкой, точно погладит, приласкает их, а затем остановится, полюбуется гостиной.

Хорошо сейчас в комнате, всему определено свое место. И мебели, и изящным вещичкам, расставленным на столе. Зато как появится Женя — все это словно бросится врассыпную. Занавеси и те всполошатся. А в поздний час… пропадает сон, когда Женя ложится спать. Тахта превращается в логово. Не в постель, а именно в логово, в берлогу дикого зверя. Одеяло дыбом. Вся жизнь дыбом!

Вздохнув, Надежда Андреевна распахнула балконную дверь. В комнату, которую освещала одна лампочка — к чему без гостей зажигать сразу всю люстру? — вторгся свет улицы. Запахло свежестью, слежеполитой землей. В ящиках, сколоченных знакомым плотником, уже цветут левкои и анютины глазки — первое убранство весны.

Далеко видна прямая, очерченная вереницей матовых фонарей, широкая магистраль. Вдали — недостроенные еще корпуса в окружении башенных кранов, вблизи — расцвеченные огнями новехонькие Дома. Квартиры приняли новоселов, каждый налаживает жизнь по-своему. Надежда Андреевна убеждена, что они, Перчихины, лучше многих иных устраивают свою жизнь. Очень прилично устраивают.

И все-таки… Она не склонна к философии, но ей бы хотелось знать поточней, как человеку следует правильно жить. Хоть бы кто-нибудь ей объяснил, почему в ее милой уютной квартирке не прижилось счастье. Ведь все, кажется, есть. Почти все… Сразу всего не приобретешь, но они с мужем стараются. Он, где только можно, достает дополнительный заработок — экспертизу проектов, смет. Она тоже совсем не щадит себя. И работает, и выхаживает дом, как ребенка.

Зато не стыдно перед людьми.

Обойдя комнату, поправив складки на занавесях, на плюшевой скатерти, Перчихина разрешила себе небольшой отдых. Малиновое кресло полагалось беречь — оно особенно красит гостиную. Лучше сесть в это, простенькое. Села, задумалась…

Последнее время она часто задумывается, мучительно хочет понять, почему ее сыновья перестали любить свой дом. Всегда казалось — растут хорошими мальчуганами… Вот они оба стоят перед пей в обнимку, в рубашечках, которые она сама вышивала. Славная фотография, и рамочка в самый раз. Сразу видно — дети из приличной семьи. Пуговки все застегнуты, вихры приглажены щеткой, улыбаются, как положено, в объектив. Женька немного подпортил, измял обе рубахи. Увидел фотографа и повис, оробев, на плече у брата.

Анатолий смотрит спокойно, весело, а у младшего улыбка получилась несколько жалостной. Может быть, оттого, что накануне выпал передний зуб. Из-за этого мальчик кажется каким-то незащищенным.

Зато теперь зубаст, не знаешь, как от него защититься. Отчего перемена, не поймешь. Ведь и с Толиком что-то стряслось. Покладистый, добрый, и вдруг, почти перед самым переселением: «До свидания, дорогие родители, адрес скоро пришлю». Не посчитался с тем, что большой семье квартиру могли дать побольше.

Без Толи, признаться, тоскливо… Да и младший после его отъезда вовсе замучил, совсем отбился от рук. Давно бы надо поговорить с отцом, но Петр, бедняга, и без того потерял сон, ворочается до рассвета. И в какой хорошей, новой постели ворочается!

Неслышно ступая разношенными, мягкими шлепанцами, которые берегли не только навощенный пол, но и усталые ноги с набухшими венами, Надежда Андреевна вошла в соседнюю комнату.

— Петя, не пора отдохнуть?

— Нельзя, Наденька! Сама понимаешь: срок есть срок.

— Тогда, может, чаю покрепче? — Было бы неразумным экономить на чае, хотя его в последнее время уходило невероятно много. — Ну как, налить горяченького?

— Пока погоди… Да, Надюша, Евгений еще не пришел?

— Женя? — почему-то виноватым голосом переспросила жена. — Видишь ли, Женя в кино. На двух сериях. Помнить, Морозовы очень хвалили «Чрезвычайное происшествие»?

— Я помню, как выглядит его школьный дневник. Что ни страница, то чрезвычайное происшествие. А мы с тобой потакаем! Вчера, вместо того чтобы наказать за дерзость, отпустили на прогулочку по каналу. Сегодня, извольте, кино!

Мать возражает отцу, правда, не слишком уверенно:

— За вчерашнее он извинился. Вот я и послала его немного развлечься.

Поневоле отправишь: две серии — это более трех часов тишины в квартире. Часы домашнего покоя необходимо оберегать. Ради мужа, который набрал столько срочной работы. Ну, что он сердится? Будто она не желает ему добра…

— Позовешь, коли понадоблюсь, — сказала уходя Надежда Андреевна и тут же вернулась, чтобы достать из новой полированной тумбочки пузырек с сердечными каплями: пусть стоит на виду возле чернильниц.

Не успела она снова взяться за уборку гостиной, как раздался звонок. Короткий, отчетливый — Женя так не звонит, да ему и не время. Кого же могло принести? Вроде некому быть. Господи, лишь бы не помешали Петру!

— Зоя Леонидовна! Вот сюрприз! — Надежда Андреевна приходит в волнение всякий раз, как видит жену Касаткина, бывшего сослуживца Петра Самсоновича. Она и радуется и чего-то пугается. — Входите, входите… — Хозяйка дома спешит повернуть выключатель. Четырехламповая люстра вспыхивает, заливает светом гостиную. — Только уж не взыщите за беспорядок…

Так всегда: увидит Касаткину — и «не взыщите»!

— Где же беспорядок? Это с вашими-то неутомимыми руками, — говорит хорошенькая гостья, удобно располагаясь в малиновом кресле. — Хорошо у вас, тишь да гладь…

Хозяйка дома тем временем спешит убрать суконку, желтую от мастики, и поправить на столике фотографию сыновей. Несколько минут назад она сама, задумавшись, сдвинула ее с места. Касаткина, прищурясь, смотрит на снимок: