Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь

Это была девочка – чуть выше Лиды и заметно полнее. Но всё-таки девочка, а значит, ничего страшного…

Много по воде не пробежишь. Теперь она шла навстречу Лиде, тяжело дыша и… Она плакала. Остановилась, протянула мокрую руку, которую Лида довольно неловко пожала.

– Я… извините! – Она и улыбалась, и всё ещё плакала. – Вы не скажете, в какой стороне берег?

– Что?!

– Я, понимаете, слепая… Ну, без очков плохо вижу. Плавала-плавала, и вот… Я, видите ли, близорука!

Так странно было думать, что человек не видит всего на километр… Даже меньше!

Лида недоверчиво улыбнулась и показала рукой:

– Вон он, берег… там…

– Я, в общем, тоже так думала, – сказала девочка, – но знаете, когда не видно… – Она виновато улыбнулась: – Вдруг не туда плывёшь, понимаете?.. Страшно! – Потом она опять протянула руку: – Вы извините, я не представилась. Надя Старобогатова… Давайте поплывём вместе.

– Давайте, – неловко ответила Лида. Никогда ещё она не говорила "вы" девочкам своего возраста…

Так началось их знакомство. Надя говорила: "Теперь мне осталось только в вас влюбиться". – "Почему?" – удивлённо улыбалась Лида. "Ну так обычно бывает. Спасённая девушка влюбляется в своего спасителя".

У Лиды сердце вздрагивало, и, сама не зная почему, она волновалась от этих шутливых Надиных слов.

Надя была старше её всего на год с хвостиком. И думалось: двенадцать, тринадцать – какое имеет значение. Но оказывается, огромное! Или просто Надя была таким особенным человеком?

Каким это – особенным?

Вечером, лёжа в палатке и глядя через распахнутую дверь на море, на две яркие звезды, висящие у самого горизонта, Лида вспоминала их разговоры, Надины зеленоватые глаза… Нет, дело не в том, что она много знала, хотя и это тоже. Главное, что она про всё говорила как-то необычно, по-своему.

Однажды Лида пришла к ней (в ту самую палаточную деревеньку за Молочной рекой), Надя, сидя на брезентовой табуретке, писала в блокнот. Увидела Лиду, улыбнулась и спросила:

– Ты пишешь дневник?

Лида смущённо покачала головой.

– А я так и думала, – ободряюще сказала Надя. – Я сейчас почти что про тебя пишу.

– Про меня?!

Вместо ответа Надя стала читать:

"Зачем пишут дневник? Чтобы не забыть. Но то, что я пишу, мне кажется, я и так никогда не забуду. Ну, а если и забуду – что из этого? Почему надо не забывать?"

Лида в точности не запомнила эти слова. Только осталось удивление в душе и последняя фраза: "Почему надо не забывать?" Особенно волнующая. И сейчас, глядя на низкие звёзды, слушая звенящее пение степных кузнечиков, она думала: как же она забудет это? Да никогда. Значит, и никакой дневник не нужен! И потом, всё равно же ничего хорошего не получится, только какой-нибудь скелет вроде сочинения "Как я провела лето". Всякий такое писал, верно? Так разве можно его сравнить с настоящим летом!

А если всё-таки забудешь?.. Ну и пускай! "А почему надо не забывать?" Ей нравилась независимость и гордость этой фразы. Но всё-таки забывать было жаль.

Она слушала ровное дыхание своего отца – своего батяньки. Вот уж кто никогда ничего не забывает… Мама смеётся: "Ты как старьёвщик, ей-богу!"

Или мама ещё так говорит: "Идёшь вперёд, а голова на сто восемьдесят повёрнута". Батянька улыбается: "Ну и чем плохо?" – "Затылком часто ударяешься, понял? Что люди глазами видят, ты об это затылком хлоп да хлоп!" А батянька, как учует, что мама начинает спорить, сразу старается увести разговор на другое. "А нельзя ли, – говорит, – мне затылком о парочку котлет хлопнуться, а? Чего-то жрать охота. Точно, Лид?" А мама сразу: "Ну что это у тебя, Николай, за медвежьи ухватки? Десятый час вечера. Кто же сейчас ест!". И поехали совсем в противоположную сторону…

Или был ещё у Нади с Лидой такой случай. Вечером Лида провожала её до Молочной. Кстати, там, оказывается, существовал мостик совершенно недалеко, за тростниками. Поэтому купаться в "пиявочно-змеиной" воде было вовсе не обязательно.

Надя и Лида подошли к мостику. Всю дорогу они шли под руку, потому что Надя "в темноте да сослепу" без конца спотыкалась.

И оттого, что они шли под руку, почти в темноте, под звёздами, между ними возникло то хорошее, чему я, например, названия подобрать не могу, лишь знаю, что весь мир становится тебе родной – звёзды, темнота, тёплая степь. Кузнечики звенели так, что казалось, разговаривать невозможно. На самом деле можно было разговаривать даже шёпотом. И было понятно, что кузнечики ничуть не портят тишину…

Лида и Надя шагали, крепко прижавшись друг к другу. И Лида молчала, потому что не знала, что говорить.

Они взошли на мостик – довольно старый, но крепкий, – сели на край его, свесили над водой ноги. Это у них было всегдашнее: посидеть перед прощанием. Тростники стояли неподвижной зубчатой стеной…

Надя сняла очки с толстыми, словно бронированными, стёклами, запрокинула голову, дотронулась плечом до Лидиного плеча. Лида сидела, боясь шелохнуться.

– Смотри, как странно, – тихо сказала Надя. – Я близкое не вижу, а самое далёкое вижу. Вот даже очки сняла, и ещё лучше видно!

Лида теперь тоже смотрела, подняв голову, на звёзды, которые ровно и сильно светили вниз.

– Ты видишь Большую Медведицу? – вдруг спросила Надя.

Лида, волнуясь как на уроке, отыскала в звёздной россыпи несколько этих песчинок, похожих на ковшик с вытянутой ручкой, но ничем не похожих на медведицу.

– Видишь?

– Вижу!

– Теперь смотри. Ручка, средняя звезда… Только внимательно!

Лида нашла нужную звезду, стала всматриваться и так и эдак…

– Ну?.. – спросила Надя. – Да чуть выше!

И Лида увидела!

Над яркой звездой горели ещё две. Но такие крохотные, такие слабые. Свет их едва-едва процарапывался сквозь огромную толщу темноты.

– А как же ты?.. – Лида запнулась, повернула голову к Наде. Та смотрела совсем не на небо, а вниз, на невидимо журчащую Молочную речку.

– Да я их и не видела никогда! – будто с обидой сказала Надя. – Я просто про них читала…

И так странно было: один человек читает про то, чего не видел и никогда не увидит. А другой – у него, может, зрение сто пятьдесят процентов, а он-то и есть настоящий слепой! И вдруг подумала: "Как я!"

Надя всё сидела опустив голову. То ли грустно ей было, то ли просто о чём-то думала.

– Я и Большую Медведицу-то не вижу, – тихо сказала она. – Только две звезды – и всё.

– Какие?.. А какие? – невольно вырвалось у Лиды. Ей хотелось посмотреть на звёзды, которые видит Надя.

– А я и сама не знаю, представляешь, Лид! Я же вижу совсем другое небо. Может, даже, это вообще не Медведица…

Она что видела, того не понимала, а что понимала, того не видела…

– Только знаешь, пусть это останется между нами.

– А что?..

– Ну… Не люблю, когда про меня слишком много знают.

– Х-хорошо… – На мгновение Лиде стало как-то не совсем уютно. – А как же я?

– Ну ты – это одно. А другие – совсем другое!

Тем же вечером Лида пробовала поговорить о звёздах с батянькой. А он, видно, был не в том настроении. Или не знал, что говорить. И отшутился:

– У меня, Лидок, две звёздочки на свете. Одна – Мариночка, – он кивнул на маму, – другая – Лидка.

Мама, только что вышедшая из моря, стояла тут же, закутавшись в махровую простыню (ночные купания, как известно, чему-то там способствуют).

– Ох, Николай, – сказала она, – какой же ты ещё мальчишка!

На том разговор у них и прекратился.

Надин отец – а жили они здесь, между прочим, вдвоём -называл Надю "Тридцать три несчастья". Лида, как говорится, от комментариев воздерживалась. Но, с другой стороны, посудите сами. То человек в море заблудился… В море – и заблудиться! То пятку распорол ракушкой. Лида прожила на Азовском две недели, и никто не порезался. А Надя порезалась! Теперь ерунда с этой книжечкой…

Даже трудно сказать, в чём тут дело. Может быть, из-за того, что Надя плохо видит? Да нет, не только. Она вообще малость неуклюжая. Вернее, невезучая. И немного слишком полноватая…

Их дружба продолжалась ровно девять дней: Лида потом припомнила всё точно по числам. Но и в Москве она часто вспоминала лето и Надю. Особенно когда произнесёт или сделает что-нибудь такое, на прежнюю себя не похожее. И девчонки из класса глянут так удивлённо – даже вроде почтительно: "Во Филиппова даёт!" А Лида так и чувствует: это же в ней Надино говорит.

Однако расстались они в тот раз жутко по-глупому: заговорила в Лиде прежняя дурацкая Лидка Филиппова. Сперва она постеснялась сказать, что у батяньки отпуск восемнадцать дней, что он рабочий. Им уже уезжать не сегодня-завтра, а она молчит. Надя, конечно, и не знает ничего.

Потом решила: скажу. Пришла, а отец Надин ей говорит: "Она ушла за молоком" (в село). Лида ни с того ни с сего: