Владислав Крапивин - Мушкетер и Фея. Повести

Хор спел две песни про космонавтов, потом про «Зарницу». После этого на площадке появился оркестр. Точнее, не весь оркестр, а несколько человек — самых младших. С трубами, флейтами и барабаном. Серебряный контрабас был таких размеров, что совсем упрятал под собой мальчишку-музыканта. Лишь ноги торчали да голубая пилотка. Барабан тоже оказался великанским. Однако и девчонка-барабанщица была не маленькая — худая, но высокая, выше всех.

А впереди оркестра встал тот мальчик, что встретился в коридоре: «Купи слона…» Он держал медные тарелки. Лицо у мальчика было серьезное. Но Максиму показалось, что за серьезностью прячется хитроватая улыбка: «Это я на первый взгляд такой спокойный, а вот как возьму да гряну…» Максим тихонько засмеялся и постарался встретиться с мальчиком глазами. Но тот стоял будто в строю — сдвинул пятки, опустил руки и глядел прямо перед собой. Ну и пусть. Все равно он с Максимом немножко знаком, и Максим рад, что выступает такой хороший человек. Жаль, что они раньше не встречались. А как встретишься? Хор и оркестр занимаются в разные дни…

— Старинная мелодия! — объявила Данилевская. — Марш отдельного Кубанского пластунского батальона «Морской король»! Исполняет младшая группа духового оркестра! Дирижер Евгений Сергеевич Кочкин!

Евгения Сергеевича можно было бы звать просто Женей: он оказался чуть постарше Максимкиного брата Андрея. Евгений Сергеевич легко вспрыгнул на площадку и поднял руки. Маленький музыкант с тарелками покосился на дирижера и чуточку улыбнулся. Они заиграли.

Марш был красивый. Местами немного печальный, но все равно боевой. Он Максиму очень понравился. А больше всего понравилось, как мальчик ударял тарелками. Грянет, потом широко разведет и плавно опустит руки. Он был почему-то без пилотки, и после каждого удара у него от толчка воздуха торчком вставал отросший русый чубчик.

Максиму хотелось, чтобы марш звучал долго-долго. Но, что поделаешь, он кончился. И тогда Максим захлопал вместе со зрителями изо всех сил. Жаль, что мальчик с тарелками не посмотрел на него: наверно, не заметил среди многих мальчишек и девчонок.

Ребята из танцевальной группы сплясали «Тройку», и наступила очередь «Крылышек». Народ в вишневых пилотках отовсюду стал сбегаться к площадке и усаживаться, как договорились. Получилось шумно и даже бестолково. «Неужели весь этот кавардак видно на экранах?» — с беспокойством подумал Максим. Наконец расселись. Три большие телекамеры смотрели на них темными выпуклыми стеклами. На одной камере над объективом горела красная лампочка. Значит, эта камера как раз и работает. Максим старался на нее не смотреть. У него опять от волнения заныло внутри. Но тут он сообразил, что песня о полете еще не сейчас. Есть время, чтобы собрать всю смелость. Рядом с камерой, так, чтобы не попасть на экраны, встал Анатолий Федорович. Опять бойко затопала к микрофону Светка Данилевская.

— Выступает хор «Крылышки»! Художественный руководитель и дирижер Анатолий Федорович Вершков.

Зрители захлопали, а хор смотрел на Анатолия Федоровича. Тот незаметно кивнул, поднял руку: внимание…

Сначала вместе, без солистов, спели «Кузнечика»: как его слопала лягушка. Потом Алик пел свои «Макароны». Это шуточная песня, как один итальянец очень хочет похудеть, но ничего не может с собой поделать: больше всего на свете он любит вкусные макароны и, как увидит, сразу на них набрасывается.

Алик пел здорово, смешно. Зрители долго хлопали и веселились. А Максим понимал, что вот наступает и его минута. И даже ноги ослабели.

«А ну, прекрати, — сказал он себе строгим маминым голосом. — Прекрати сию же минуту. Изволь держать себя в руках!»

И это немножко помогло. Потом он увидел, как ему улыбнулся Анатолий Федорович, и эта улыбка тоже помогла. В самом деле, чего нервничать? На репетициях-то он пел нормально. А здесь что? Ребят не так уж много, зал меньше, чем во дворце. Будто в комнате поешь. А про камеры не надо думать, вот и все…

— «Песня о первом полете»! Солист Максим Рыбкин!

Ух ты, как стало тихо! Почему это? Или только так кажется? Ну ладно…

Максим поднялся, сжал в кулаке болтик и храбро пошел к микрофону. Правда, по пути он зацепил ногой фанерный кубик, на котором сидела Пенкина, и чуть не потерял равновесие. Но не потерял. Никто и не заметил, наверно, как он споткнулся.

Микрофон был похож на черную решетчатую грушу. Груша торчала на блестящей палке — как раз на уровне Максимкиного подбородка. Максим не стал подходить к микрофону вплотную: чего он будет прятаться за него от камер? Анатолий Федорович кивнул ему: «Правильно».

Максим встал прямо-прямо и опустил руки. Не будет он руки держать за спиной, как Алик. Не о макаронах поет, а о летчиках… Интересно, правильно ли сидит на голове пилотка? Сейчас уже не проверишь… Не сбиться бы… Главное, как запоют, сразу представить поле и самолеты. Ну а как же иначе? Он сразу и представит. Небо, облака, траву, легкие разноцветные аэропланы. И себя недалеко от машины с серебристыми крыльями.

Зазвучал рояль. И вот уже началась песня. Но это еще не его, не Максимкины, слова. Пока поет хор:

Максим для убедительности еще крепче сжал болтик. Глянул поверх голов зрителей. Прожекторы светили в глаза и грели, как летнее солнце. Максим слегка прищурился и запел:

Он пел, и ему уже казалось, что он в самом деле просит летчиков, чтобы взяли в полет. И если будет просить очень убедительно, изо всех сил, тогда, может быть, и в самом деле случится чудо.

И потом, как последний, отчаянный довод:

И тихо. На секунду тихо. И каждый раз, когда Максим кончал на этих словах, он чуточку боялся: возьмут? Он знал, что возьмут, и все равно с напряжением ждал, когда хор совсем развеет тревогу. И хор закончил песню:

Песня затихла постепенно и плавно, как затихает звон мотора, когда самолет уходит к горизонту.

И стала нарастать тишина. Какая-то удивительно плотная тишина и очень долгая. Что же это? Так и будет? А что теперь делать?

И вдруг кто-то хлопнул. И еще! И сразу рванулась, понеслась трескучая река аплодисментов, и Максим в первую секунду испугался даже больше, чем тишины. Не так уж много народа, откуда же столько шума? Хлопают, хлопают. Кто-то даже крикнул: «Молодцы!» Как в хоккее. Максим растерянно оглянулся на хор. Ребята стояли и тоже хлопали. Подошел и встал рядом с Максимом Анатолий Федорович. Взял Максима за плечо. Максим глянул на него удивленно и вопросительно. Алексей Федорович улыбнулся ему мельком, потом стал смотреть в зал и несколько раз поклонился. Быстрыми шагами подошла красивая женщина в пушистом свитере — та, что открывала концерт. Нагнулась сбоку над Максимом.

— Тебя зовут Максим? Поздравляю, Максим, ты хорошо пел. — И, выпрямившись, спросила: — Верно, ребята?

Аплодисменты опять налетели, как шумный ветер. А когда приутихли, она спросила:

— Тебе нравится петь?

— Ага… — сказал он сипловато от смущения. И поправился: — Да, нравится.

— Ты, наверно, не первый раз выступаешь на концерте?

— Первый… То есть солистом первый. И по телевизору…

— Ну, тем более поздравляю. Удачное начало… Ты кем хочешь быть, Максим?

Он беспомощно глянул на Анатолия Федоровича. Но тот ободряюще улыбался: «Держись».

— Я не знаю, — почти шепотом сказал .Максим.

— Но все-таки! Может быть, летчиком?

— Может быть, — согласился Максим. Но обманывать не хотелось, и он опять повторил: — Не знаю… Правда, не знаю. Я еще не решил…