Борис Никольский - Весёлые солдатские истории

«Дорогой сынок, соскучилась я очень по тебе, и хочется тебя повидать, и дела мои сейчас сложились так, что могу я приехать навестить тебя. Я узнавала в военкомате — говорят, это можно. Но хоть и соскучилась я, главная причина, отчего решила ехать, другая. Валерка наш совсем разболтался, меня не слушает, озорничать начал, помогать мне — совсем не помогает. В магазин сходить — и то не допросишься. Грубит, я ему слово — он мне десять. Вот я и подумала: свожу-ка его к тебе, ты его приструнишь, пристыдишь как следует. И пусть на жизнь вашу солдатскую посмотрит, может, это подействует. А то боюсь я за мальчишку. А ты подумай, как с ним получше поговорить, тебя-то он послушает. Билеты я уже купила. В понедельник встречай нас».

Вот какое письмо получил рядовой Сорокин в субботу вечером, когда мыл полы в казарме.

— Вот так номер! — только и сказал он, ещё не зная, радоваться ему или огорчаться…

На другой день с утра Сорокин отправился к замполиту роты, старшему лейтенанту Кудрявцеву. Не очень-то хотелось ему вступать в лишние объяснения с начальством, но ничего не поделаешь: кто ещё мог отпустить его завтра в город на вокзал встречать мать и братишку?

Старший лейтенант в это время сидел в Ленинской комнате и играл в шахматы с ефрейтором Халдеевым.

— Сорокин, вы ко мне? — спросил он.

— Никак нет, — поспешно ответил Сорокин, потому что именно в этот момент ефрейтор Халдеев поставил старшему лейтенанту мат.

— Нет, так нет, — сказал старший лейтенант Кудрявцев и принялся снова расставлять фигуры.

Вторую партию опять выиграл ефрейтор Халдеев, и замполит снова сказал Сорокину:

— По-моему, у вас всё-таки дело ко мне… — и так хмуро посмотрел на Сорокина, словно именно тот своим присутствием мешал ему одолеть Халдеева.

— Никак нет! — повторил Сорокин.

— Вы же, кажется, никогда шахматами не интересовались? — сказал замполит.

— Учусь, товарищ старший лейтенант, — скромно ответил Сорокин.

Конечно, он мог уйти, но за это время мог уйти из казармы и замполит. И тогда жди-дожидайся завтрашнего утра!

Сорокину ничего не оставалось делать, как терпеливо сидеть и наблюдать за не очень понятными для него передвижениями пешек, коней и слонов. В душе он, конечно, болел за старшего лейтенанта, наверно, ничуть не меньше, чем болеют за чемпиона мира его поклонники.

В который раз пожалел себя Сорокин, в который раз называл он себя в душе несчастным человеком — и за что только выпала ему такая доля? Будь он отличником учебно-боевой и политической подготовки, будь он образцовым солдатом, ну хотя бы таким, как ефрейтор Халдеев, ему бы не пришлось выжидать, и хитрить, и набираться решимости. Тогда бы он просто подошёл к замполиту, вытянул руки по швам и молодцевато сказал: «Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант, по личному вопросу?..» — «Пожалуйста, обращайтесь», — приветливо сказал бы ему старший лейтенант.

И тогда бы Сорокин, то есть не теперешний Сорокин, а тот, отличник Сорокин, изложил не торопясь свою просьбу, и замполит сказал бы ему: «Ну, конечно, какой может быть разговор! Вот вам увольнительная, товарищ Сорокин. Это очень даже хорошо, что к такому солдату, как вы, приезжает мать. Командир и я лично обязательно расскажем вашей матери о ваших успехах в учебно-боевой и политической подготовке…»

Вот какая замечательная жизнь могла бы быть у того, другого Сорокина!

В своих мечтах Сорокин пошёл даже дальше. Он увидел целый полковой оркестр, выстроенный на перроне. Увидел себя в парадной форме со сверкающими на груди значками. Услышал…

— Ага, Халдеев, наконец-то вы и попались! — услышал Сорокин голос замполита. — Если я ладьёй так сыграю, что вы на это скажете?..

— Сдаюсь, — сказал ефрейтор Халдеев и смешал фигуры.

— Товарищ старший лейтенант, — быстро проговорил Сорокин, — разрешите обратиться по личному вопросу?..

— Ну и хитрец же вы, Сорокин! — засмеялся старший лейтенант Кудрявцев. — Диплома-ат! Дождались всё-таки! — И он погрозил Сорокину пальцем.

— Ну, давайте выкладывайте, что там у вас?

— Товарищ старший лейтенант, разрешите наедине?

Сорокин покосился на ефрейтора Халдеева. Он слишком хорошо представлял, что будет, если в роте узнают, что Сорокина-младшего везут на перевоспитание к Сорокину-старшему… Уж кого-кого, а остряков в роте более чем достаточно! Им только дай повод!

— Ну что ж, наедине, так наедине, — сказал старший лейтенант Кудрявцев.

Он бросил прощальный взгляд на шахматы и вместе с Сорокиным пошёл в ротную канцелярию. Там он предложил Сорокину сесть, но тот остался стоять, — он надеялся хоть таким образом, хоть в эту минуту продемонстрировать свою высокую дисциплинированность. Он не стал ничего объяснять — боялся запутаться, да и невзначай приврать, нафантазировать тоже боялся, знал, что со старшим лейтенантом Кудрявцевым это ни к чему хорошему не приведёт, и потому просто протянул замполиту письмо: вот, мол, решайте, всё в вашей власти, а я тут ни при чём, сами видите, это не моя инициатива.

Старший лейтенант внимательно прочёл письмо, повертел его в руках, задумчиво посмотрел сначала в окно, на солдат, игравших в волейбол, а потом уже — на Сорокина.

— Ах, Сорокин, Сорокин, — сказал он и вздохнул. Удивительно, но почему-то и ему, видно, очень нравилось произносить эту фамилию. Только делал он это не так, как старшина — без раскатистого старшинского «р», а с нажимом на «о».

— Ах, Сорокин, Сорокин, — повторил он, — ну что мне с вами делать? Разве вы заслуживаете внеочередного увольнения, сами посудите?

Сорокин скромно промолчал.

— Старшина на вас жалуется, командир взвода вами недоволен…

Сорокин продолжал молчать. По тону, по выражению лица старшего лейтенанта он уже чувствовал, что дело идёт на лад. Дадут ему увольнение. Не могут не дать, раз такой исключительный случай.

— Вот видите, как получается… — сказал старший лейтенант и опять посмотрел в окно. — А мать на вас надеется. Нелегко ей приходится, а вы…

«И что ей вздумалось ехать именно сейчас, — тоскливо размышлял Сорокин, — да ещё Валерку везти… Одни неприятности из-за этого. Хоть бы меня раньше спросила, так нет же… И что вздумалось!..»

Впрочем, конечно же, он сам был виноват. Только не хотел сейчас вспоминать об этом. Напиши он, что дела в армии идут у него совсем не так уж блестяще, и дисциплина у него, как любит говорить старшина, «хромает на обе ноги», и с командирами он не очень ладит, напиши он всё, может быть, тогда бы и не пришла матери в голову мысль везти сюда Валерку «приструнивать». Так ведь не писал. Напишет: «Служба идёт нормально, всё в порядке, жив, здоров, того и вам желаю». А однажды ночью, в караульном помещении, скучно было, длинное письмо настрочил и так там разошёлся — мол, чуть ли не к Ноябрьским в отпуск ждите. И что его тогда дёрнуло? Другие пишут. Вот и ему захотелось. Ночь, темно. Скоро на пост заступать. Дождь моросит. Два часа стой один в темноте. Карауль боевую технику. Да и то сказать — разве плохим солдатам доверят охранять боевую технику? Ясно, не доверят. А ему, Сорокину, доверяют. Вот от этих мыслей он, наверно, и расчувствовался тогда в караульном помещении…

— Ладно, — сказал замполит и легонько хлопнул по столу ладонью. — Но чтобы всё было без нарушений, без малейших, ясно?

— Так точно! — радостно сказал Сорокин.

Он даже и сам уже не знал, чему он обрадовался в эту минуту больше: тому ли, что разрешение получено и всё уладилось, или тому, что закончился этот неприятный для него разговор. Он чётко повернулся, вышел за дверь канцелярии и только тут спохватился, что обрадовался слишком рано: самая неприятная часть разговора ещё оставалась впереди.

Ничего не поделаешь, пришлось возвращаться.

— Ну, что ещё у вас, Сорокин? — удивлённо взглянул на него замполит.

— Товарищ старший лейтенант… Я хотел… хотел… Я…

— Ах, Сорокин, Сорокин, — опять с удовольствием выговаривая его фамилию, сказал замполит, — если бы вы были так же нерешительны, когда препираетесь с командирами… Так что же вы хотели?..

— Я хотел попросить вас, хотел, чтобы вы… — Сорокин опять замолчал и потом выпалил одним залпом: — Ну, в общем, не рассказывайте обо мне матери…

— Ага! Понятно! — сказал старший лейтенант Кудрявцев. — Вообще-то раньше об этом надо было думать… Разве я не прав? А, Сорокин?

Конечно, он был прав, ничего не скажешь. Но, как это часто бывает, когда человек, твой собеседник, укоряющий тебя, прав, тебе особенно не терпится возразить ему, тебя так и тянет вступить в спор.

Сорокин едва сдержался. И промолчал. Только вздохнул.

— Ну что ж, посмотрим. Это будет зависеть и от вас, — несколько загадочно сказал старший лейтенант. — А сейчас идите. Всё.