Артур Гиваргизов - Записки выдающегося двоечника

– А мы пошутили, – не растерялись Кулаков, Гаврилов, Мячиков, Зубов, Данилин. – У нас юмористические сочинения.

– Понятно, – вздохнула Вера Петровна. – Но всё-таки кто же разбил окно?

Все молча посмотрели на муху, которая настойчиво билась о стекло.

Муха влетела в открытую форточку и оказалась на уроке зоологии.

– У мух тело длиной от 2 до 15 миллиметров – тёмное, покрыто волосками и щетинками.

«Это обо мне, – подумала муха. – Послушаем».

– На лапках у одной мухи – 344 миллиона микробов.

«Вот чёрт!» – муха с ужасом посмотрела на свои лапки.

– А в южной и средней Африке, – продолжала учительница, – живут мухи цеце, которые разносят смертельные заразные болезни.

– Я не цеце! Я не цеце! – закричала муха на весь класс.

Но голос у неё был тихий-тихий, и никто не услышал.

Тогда от отчаяния муха стала биться головой о стекло. Но на это тоже никто не обратил внимания.

Муха по прозвищу Сырная влетела в открытую форточку и оказалась между двумя рамами. С одной стороны – улица и помойный бак, с другой – кухня и мусорное ведро.

– Пустите! Пустите куда-нибудь! – закричала муха и стала биться о стёкла. – Я хочу в бак или в ведро!

– Ничего не получится, – послышался чей-то голос. – Я весь день пробовала.

В пыли, рядом с фантиком от жвачки «Орбит без сахара», лежало что-то зеленоглазое и бескрылое.

– Я тоже муха, – грустно усмехнулась Зеленоглазая. – Только вот крылья все поломала. И ты поломаешь, если не успокоишься.

– Не поломаю! Не поломаю! – чуть не плача, воскликнула Сырная.

– Когда я жила в школе, в кабинете астрономии, мне один пятиклассник, Мячиков, про щели между мирами рассказывал, – сказала Зеленоглазая. – Вот куда мы попали.

– Му-у-у-у-у-у-у-у-хи! Му-у-у-у-у-у-у-хи! – закричала Сырная.

– Чего там только не валялось под партами, – вздохнула Зеленоглазая. – И сладкие грушевые огрызки, и кисло-сладкие персиковые косточки, и хлебные крошки с отрубями, сырные кусочки с плесенью – «Рокфор»…

Услышав про кусочки любимого сыра, Сырная рванулась влево, как из-под мухобойки, и с новой силой стала биться о стёкла:

– Пустите! Пустите! Пустите!

Мячиков разбежался и прыгнул.

– Метр сорок, – сказала учительница по физкультуре. – Мячиков, тебе надо заниматься прыжками в высоту, из тебя может получиться чемпион.

Мячиков пожал плечами и поставил планку на два метра восемьдесят сантиметров.

– Не балуйся, – сказала Светлана Николаевна, – это выше рекорда мира.

Мячиков разбежался и прыгнул.

– А! – крикнула учительница по физкультуре и потеряла сознание.

– А что такое? – удивился Мячиков.

Он подпрыгнул и повис в воздухе.

– Земля должна тебя притягивать, – объяснила отличница Сереберцева.

– Зачем? – удивился Мячиков.

– Затем, что мы это проходили на позапрошлом уроке физики, – объяснила Сереберцева.

– Я болел, – сказал Мячиков. – У меня справка есть.

– Всё равно ты должен был выучить, – сказала Сереберцева.

– Ладно, притягивает так притягивает, – нехотя согласился Мячиков и шлёпнулся на маты.

ОПЯТЬ НИЧЕГО ИНТЕРЕСНОГО.

У Чесноковой был портфель с двойным дном: сверху лежали учебники, тетради, ручки и всякая другая ерунда, а в потайном отделении лежали любовные записки – Чеснокова их коллекционировала. Но для коллекции приходилось много работать: модно одеваться, часто мыть голову, хорошо учиться (некоторым это нравилось) и улыбаться. Трудно, но зато четыре записки в день лежали на парте: «Чеснокова, я тебя люблю. Зубов», «Чеснокова, я тебя люблю больше, чем Зубов. Кулаков», «Чеснокова, я тебя люблю больше, чем Зубов и Кулаков. Гаврилов», «Чеснокова, предупреждаю, смотри только на меня. Кулаков».

Когда записок накапливалось тридцать девять, Чеснокова перекладывала их в сейф – так она называла старый сломанный холодильник, который стоял на балконе. В холодильник уже давно никто не заглядывал, но на всякий случай Чеснокова врезала замок.

И вот в один прекрасный день холодильник заполнился до отказа, и в этот же самый день Чеснокова окончила школу. Она взяла записки и вместе с холодильником отнесла их в Исторический музей на Красной площади.

На улице похолодало. И Сереберцева решила, что пора надевать новую шубу.

– Ма, – сказала она таким тоном, как будто ей всё равно, – я надену в школу новую шубу.

– Минус один, – сказала мама, посмотрев на градусник, – запаришься. Лучше в куртке.

– Уже двадцать шестое декабря! – не выдержала Сереберцева. – Скоро зима кончится, и мою шубу никто не увидит!

– Что я виновата, что ли! – сказала мама.

– Некоторые девочки уже с сентября ходят, – заныла Сереберцева.

– Ладно, – согласилась мама, – иди, если хочешь.

– Без шапки! – обрадовалась Сереберцева. – Как миллионерша! А можно я твои туфли надену?!

– Делай что хочешь, – сказала мама и махнула рукой.

Сереберцева пришла в школу в новой песцовой шубе, без шапки, в туфлях на высоких каблуках, в темных очках, с сотовым телефоном в правой руке и портфелем в левой.

Первый урок был химия. Дмитрий Анатольевич сразу же поставил Сереберцевой пятёрку и сказал, что мечтал быть лётчиком, а не учителем. Но Светлана Николаевна, Марина Сергеевна, Елена Викторовна и Элеонора Васильевна поставили двойки.

Женька Кутузов всегда спокойно относился к двойкам. И чем больше у него было двоек, тем спокойнее он к ним относился: двойкой больше, двойкой меньше – какая теперь разница. О его спокойствии ходили легенды, оно вошло в поговорки: «Спокойный, как Кутузов». Но однажды на уроке истории он разволновался.

– Кутузов, к доске, – вызвала Вера Петровна. – Расскажи нам о Наполеоне и Кутузове.

«Наверно, о папе», – подумал Женя.

– Мой папа очень любит наполеон, – спокойно начал Женя, – но ему вредно сладкое и жирное, потому что…

– При чём здесь твой папа? – спросила Вера Петровна.

«Наверно, о дяде Славе», – подумал Женя.

– Дядя Слава, – спокойно начал Женя, – не любит наполеон, он вообще не ест сладкого, потому что…

– Меня это не интересует, – сказала Вера Петровна.

Дело не в том, что Женя боялся получить очередную двойку, дело – в принципе: этот урок он знал!

«Может быть, о брате?!»

– Моему брату Коле нельзя ещё есть наполеон! Ему всего два месяца! Он пьёт только молоко!

– Садись, два, – сказала Вера Петровна.

– Это – несправедливо! – возмутился Женя. – Можете проверить!

Справедливо это или несправедливо – трудно разобраться. С тех пор Женя стал какой-то нервный, и все стали говорить: «Нервный, как Кутузов». Получилась такая новая поговорка.

Однажды после школы Зубов, Кулаков, Сереберцева и Гаврилов пришли на рынок – торговать.

У Гаврилова было маленькое зелёное яблоко, у Сереберцевой была большая жёлтая груша, у Зубова была варёная каша в баночке, у Кулакова ничего не было.

У Гаврилова был бутерброд с сыром. У Сереберцевой не было бутерброда с колбасой (съела – нужны были силы на физкультуре). Зубов кашу продавать стеснялся. Кулаков пришёл за компанию.

– Яблоко, яблоко! – кричал Гаврилов.

– Груша, груша! – кричала Сереберцева.

– Каша, – шёпотом говорил Зубов.

Кулаков молчал.

– Сколько стоит яблоко? – спросила бабушка.

– Десять, – сказал Гаврилов.

– Ого! – сказала бабушка. – Оно такое маленькое, зелёное и червивое.

– Потому что без химии, – сказал Гаврилов.

– Три, – стала торговаться бабушка.

– Пять, – согласился Гаврилов.

– Сколько стоит груша? – спросила бабушка.

– Десять, – сказала Сереберцева.

– Ого! – сказала бабушка. – Она большая и жёлтая, значит, с химией.

– Может, тогда пять? – робко сказала Сереберцева.

– Три, – согласилась бабушка.

А Зубов кашу не продал, потому что к нему никто не подошёл, и в конце концов он проголодался и сам её съел.

А Кулаков напробовался квашеной капусты и солёных огурцов и теперь хотел пить.

Потом Гаврилов, Сереберцева, Зубов и Кулаков пошли домой, и Гаврилов сказал: