Эдуард Веркин - Герда

Отец знает. Я знаю, что он знает.

Курит. Много, безжалостно. До утра.

Часов в семь я начинаю собирать рюкзак.

Рюкзак – это чтобы было меньше вопросов. Мне как активисту экологического кружка положен рюкзак. Лопатка. Котелок.

Они будут ждать тебя. Там.

У ручьев, где дремлют ивы.

У ручьев, где дремлют ивы, где всегда весна. В последнее время у меня в голове это так и вертится, «у ручьев, где плачут ивы», пристало, прилипло. Мне кажется, она это не сама придумала, прочитала где-то. Где-то я это уже слышал. Наверное, по телевизору, в программе «Стих и я». Кто-то читал вслух, с выражением. То ли заикатые и губастые современные поэты с развязанными шнурками, то ли перхотистые классики, то ли женщина-стихотворица, нервная, с трудной судьбой и лисьим носом. Красиво читали. И стихотворение простое, я его, конечно, не запомнил в рифму, только по смыслу. В стране ручьев, тенистых логов, где рыщут стаи бандерлогов…

Иногда хочется хлопнуть себя по лицу. Иногда я это делаю. Немного помогает.

Вернусь весной, едва сойдет широкая вода. В крае ручьев, тенистых логов, деревьев, древних как камни холмов, забывших свои имена. В стране единорогов, драконов и крепостей, заросших волшебным папоротником. В стране, где скоро будет зима, жила девушка, прекрасная, как рассвет, дочь звезды…

Ну, как-то так примерно.

Я пробовал найти эти стихи в Интернете, но, конечно, не нашел. Тогда я записал их как мог, сам. Ничего получилось.

– Ничего стихи, – говорит Алька. – Сам сочинил?

– Не… Это… Перуанская школа.

– Перуанская школа? Ясно.

Алька чешет подбородок. Ходит по комнате, нервно постукивает кулаком по стене, открывает ноутбук, что-то записывает, одной рукой быстро бегая по клавишам.

– Как идет?

– Нормально… – Алька смотрит в окно. – Нормально… То есть ненормально, не идет.

За окном дождь. Ветер собирает воду с реки и тянет ее на дом. Погода плохая, Алька щелкает по барометру, барабанит пальцем, стрелка недвижима. Дождь – это надолго.

– Совсем не идет, – повторяет Алька. – Как-то я не знаю. Не знаю, кто главный герой.

Алька смотрит на капли, они разбиваются об окно прозрачными кляксами, сползают по стеклу причудливой сказочной вязью. Кажется, рассказ такой был – как сумасшедший ученый создал аппарат для общения с Богом, дождеграф, или что-то в этом духе, и всю жизнь ждал Послания, зашифрованного в каплях дождя. А когда Послание пришло, он был им крайне разочарован, потому что в Послании было одно лишь слово…

– То есть я знаю, кто герой, но я не знаю, как его передать… Надо «Бег» почитать, наверное. «Бег» меня очень вдохновляет.

Алька стала старше, серьезнее стала. Не разменивается на мелочи. Нет, футболку «Пришельцы – убирайтесь домой» она до сих пор носит. Но портрет Г.Ф. Лавкрафта, стоящего у кирпичной стены, убрала с рабочего стола на подоконник. Читает классику. Вчера заглянул – лежит на диване, в руках «Господа Головлевы». Суровый выбор. А на подоконнике виш-стопка – «Обломов», «На ножах», «Детские годы Багрова-внука». А по литературе у нас, между прочим, четыре.

– «Бег» – это вершина, – рассуждает Алька. – Лучшее. «Мастер», конечно, тоже ничего, но слишком готичненько. Такой лавбургер с вомперами, девачко плачед. А вот «Бег» – это да, по-мужски. Невзирая.

Алька показывает кулак, вбивает еще несколько слов в клавиатуру, грызет ногти.

– «Бег» – это история, это эпоха, кровь…

Грызет ногти яростнее.

– Впрочем, у нас тоже история хорошая, – говорит Алька. – Вампилов бы позавидовал, между прочим.

Алька начинает ходить по комнате, пинает мебель, хрустит кулаками. Театральная студия до добра не доводит, вот Алька теперь хочет стать драматургом. На полном серьезе. Сначала я думал, что дурит, так, очередная блажь, но, видимо, нет. «Господа Головлевы» просто так не читают, это уже серьезно.

– Кстати, «Маленький принц» всем понравился, так что нам теперь разрешили.

– Что разрешили?

– Что-нибудь настоящее. Петр Гедеонович предлагает «Визит старой дамы», ну, только на наш лад. Вот думаю…

Алька грызет тетрадь.

– Думаю… История у нас хорошая, а поймать я ее не могу, – Алька трет лоб.

Безжалостно, до красноты.

– Все как бы за кадром, понимаешь? Как Луна. Луны может совсем за тучами быть не видно, а приливы-отливы все равно приходят, понимаешь?

Понимаю.

Что ж тут непонятного?

– Не знаю, как это все выразить, – морщится Алька. – Драматургия – сложное искусство, но я…

Она не ищет легких путей. Я знаю.

– И что она тебе сказала? – спрашивает Алька.

Я повторяю все то, что сказала мне Саша тогда, в последний раз. Ну, не все, конечно.

– Это она правильно тебе сказала. Все правильно. Все…

Алька стучит по клавишам. Старается при этом смотреть в сторону, тренирует слепой метод набора.

– Ты, братец, лапша. И ничего с этим не поделать. Разве что…

– Что?

– Тебе надо записаться в бойцовский клуб.

Тут я смеюсь. Представляю, как на мне отрабатывает приемы сборная борцов Нечерноземья. Да, кстати, я не такой уж тупой, как думает обо мне Алька. Но лапша.

– А сегодня ты почту проверял?

Я молчу. Она ведь и так знает, что проверял. Потому что я ее два раза в день проверяю. Всего лишь. Два раза для меня – это неплохо, пару месяцев назад я проверял ее почти каждый час. Сейчас более-менее, что такое два раза? Как зубы почистить, утром и вечером.

– Частая проверка электронной почты приводит к разложению мозга, – говорю я. – А потом, что ее проверять?

– Это да. А вообще, все эти почты все время врут.

– Да, врут.

– Времени нет, – успокаивает меня Алька. – У нее работы много сейчас, сам знаешь. А в Москве ни у кого нет времени, они там в пробках стоят. Вон Ада, как ей ни позвонишь, она все время говорить не может. Потому что в пробке стоит и стоит.

Я не спорю. А чего спорить?

– Герда тоже… – Алька морщится. – Тоже туда. Все реже приходит.

– Реже? – спрашиваю я.

– Ага. И только по вечерам, когда тихо. Шаги… Еле слышные.

– Ну да, – соглашаюсь я. – Она теперь вообще не часто приходит. И под вечер в основном, правильно…

– Интересно, почему она теперь так? – спрашивает Алька. – Почему редко?

– Да у нее характер такой просто, – отвечаю я. – Самостоятельный. Обиделась на что-то, вот и не ходит. Может, посмотрели не так. Знаешь, собаки ведь такие чувствительные, на них не так посмотришь – и все.

– Это точно, – Алька глядит на меня с подозрением. – Собаки очень чувствуют…

Я молчу.

– Они даже смерть предчувствуют, – говорит Алька. – Если кто-то в доме скоро умрет, собаки плачут.

По загривку у меня бегут ощутимые мурашки, злые и кусачие.

– Ну, хватит сказок, – обрываю я Альку. – Это ты маме нашей рассказывай.

– При чем здесь сказки? Это правда.

Это Алька говорит совершенно безапелляционно, как будто оно так и есть.

– Правда, – повторяет Алька. – Все истинная правда.

– Ты лучше про пьесу расскажи, – предлагаю я. – Как там дела, ты так и не сказала.

– Полпервого действия, – объявляет Алька. – В общих чертах. Не, я, конечно, рыбу набросала, но… Что-то не нравится. Вообще, времена, когда героями становились такие люди, как ты, давно прошли. Ты не интересен мировой культуре, увы.

Я не обижаюсь. Сам виноват.

– Ты тоже не интересна, – не сдаюсь я. – Твой типаж был отработан еще сорок лет назад. Холденов Колфилдов сейчас в каждом болоте больше, чем лягушек. Так что не надо себе льстить, если что.

– А я себе не льщу. Я не про себя пишу, между прочим.

Молчим. Алька улыбается. Я очень рад, что у меня такая сестра.

– А я ее по телевизору видела, – продолжает Алька. – На каком-то заводе, они там собрание проводили с рабочими.

Это она мне уже три раза рассказывала. Да я и сам видел, не по телевизору, конечно, я его не смотрю, на Тубе. Там про Сашку много. От того первого знаменитого раза до последних роликов. В них, правда, Саша уже совсем другая, серьезная. Наверное, с ней там работают визажисты, или стилисты, или те и другие, но выглядит она здорово. Поэтому я особо и не смотрю.

– Кажется, она в институт поступает, – говорит Алька. – В какой-то крутой, между прочим.

В экономический. В серьезный, это да. С международным уклоном.

– Кстати, у Саши там по телевизору сумочка вполне себе между прочим. Я такую у Эммы Уотсон видела.

Сумка есть. А вувузел больше нет. А мне она нравилась с вувузелами, хотя уши и вяли.

– Ей идет эта сумка, я тоже себе такую хочу. И это неподдельная, кстати, между прочим.