Леонид Савельев - Комната № 13

— Мы боролись, за республику, а не за Михаила, — сказали представители Совета.

— Нe все ли равно? — сказал Милюков, — Алексей — больной ребенок, а Михаил — совсем глупый человек. Чего их бояться?

— Нет, — повторили представители Совета; — мы не хотим никакого царя. — Ни больного ни глупого.

— Хорошо, не будем спорить, — сказал Милюков.

И Милюков вместе с представителями Совета принялся писать воззвание к народу о том, что образовалось новое правительство.

Екатерининский зал Таврического дворца был набит народом. Затаив дыхание, слушали все речь нового министра иностранных дел Милюкова.

Милюков повел речь хитро. Он начал с того, что старое правительство свергнуто и к нему нет возврата.

Восторженные крики заглушили его речь.

«Теперь время, — решил Милюков, — объявить о новом царе. На радостях не разберутся и примут царя. Надо попробовать».

И он заявил, что новым царем будет сын Николая, Алексей, а пока он не вырастет, за него будет править брат царя, Михаил.

— Да это все прежняя царская семья! — закричали в толпе.

Милюков понял, что его замысел не удался.

— Я совсем охрип, мне трудно говорить дальше, — сказал Милюков и вышел из зала.

— Был один царь, будет другой, — отвечали рабочие. — Обвертели нас вокруг пальца.

Вечером к Милюкову прибежали перепуганные офицеры.

— Солдаты грозят перебить всех офицеров, если будет новый царь, — говорили они.

Генерал Иванов не знал, что делать. Часть его войск перешла на сторону революции. Но и остальные были не надежны. Генерал не был уверен, удастся ли ему вообще добраться до Петрограда; железнодорожники могли разобрать рельсы и не пропустить его.

Временный Комитет Думы прислал к нему из Петрограда своего представителя.

— Нечего думать итти на Петроград, — сказал представитель Думы. — Петроградский воздух делает солдат революционерами. Одна надежда на Думу, что она успокоит город. Ваш приход только испортит положение — Советы тогда захватят власть.

Генерал Иванов решил отказаться от похода на Петроград.

Но Георгиевский батальон уже был послан Ивановым вперед. Поезд с двумя тысячами георгиевцев и восемью пулеметами подошел к трем часам ночи к Луге.

А в Луге нельзя было собрать и трехсот революционных солдат для отпора. Ни пушек ни пулеметов, годных для стрельбы, не было. Революционный комитет поставил на платформу ржавую пушку и решил попробовать запугать прибывших.

Один из членов революционного комитета вошел в офицерский вагон и разбудил подполковника.

— Немедленно езжайте назад, — сказал член Комитета, — мы не пропустим дальше поезда.

— Как вы смеете мне приказывать? — закричал подполковник. — Я не изменник царю.

— Вы знаете, сколько солдат в Луге? — сказал член Комитета. — Двадцать тысяч! Наша батарея уже заняла позицию и готова начать обстрел поезда.

— А-а, — сказал подполковник, — если так, я подчиняюсь силе. Распоряжайтесь.

Члены Комитета прошли по теплушкам и стали отбирать у солдат винтовки. Георгиевцы с удовольствием расставались с ружьями и сами протягивали их.

— Кому охота в своих стрелять! — говорили они.

В это время к хвосту поезда, по приказанию Комитета, подошел паровоз. Несколько железнодорожников быстро отцепили от поезда последний вагон, где были все пулеметы и ручные гранаты. Туда вошел революционный конвой, а паровоз спокойно отвез вагон на запасный путь.

— А где же войска? — с удивлением спрашивали обезоруженные георгиевцы, оглядывая пустую платформу. — Где ваши пушки? Эта, что стоит на платформе, никуда не годится.

— Потом узнаете, — отвечали члены Комитета. — Ну, прощайте, счастливого пути!

Поезд покатил обратно.

В десять часов вечера паровоз с одним вагоном приехал в Псков. Из вагона вышли Шульгин и Гучков и прошли через рельсы к ярко освещенному царскому поезду. Высокий, желтовато-седой генерал с аксельбантами встретил их и сказал:

— Государь император сейчас выйдет. Его величество в другом вагоне.

«Неудобно, что мы в пиджаках, — думал Шульгин, — надо бы во фраках; и не бриты, воротники помяты».

Вагон-гостиная был обит зеленым шелком. Вошел царь, поздоровался с прибывшими за руку, и все сели за маленький столик.

Гучков рассказал о том, что делается в Петрограде: нет надежды подавить революцию, надо передать престол Алексею.

Генерал Рузский сказал:

— Сюда из Петрограда уже двигаются вооруженные грузовики.

— Я принял решение отречься от престола, — сказал царь. — До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея. Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила.

Гучков и Шульгин согласились. Правда, по закону царь не имел права передавать престол брату. Но сейчас им было не до законов: лишь бы скорее получить нового царя. Царь вышел в другой вагон. Одни из придворных стал спрашивать — Правда ли, что мой дом в Петрограде сожгли? Ах, какое несчастье, какое несчастье!

Царь вернулся. В руке он держал несколько четвертушек бумаги.

Царь держал в руке несколько четвертушек бумаги.

На них пишущей машинкой было написано отречение.

Гучков и Шульгин прочли его. Царь подписал.

— Ах, ваше величество, — сказал Шульгин, прощаясь, — если бы вы назначили другое правительство, ну, хоть на месяц раньше, может быть, всею этого и но произошло бы.

— Вы думаете, обошлось бы? — сказал, улыбаясь, бывший царь.

Шульгин и Гучков захватили отречение и пошли через рельсы к своему поезду. Поезд двинулся назад в Петроград.

Была полночь.

На Варшавском вокзале суета: во всех помещениях масса народа, в зале ожиданий стоит чуть ли не целый полк солдат.

К Шульгину подбежали несколько железнодорожных служащих:

— Вас которым раз уже Милюков к телефону требует, — говорили они.

А Гучкова железнодорожники тащили на митинг в мастерские.

— Будьте осторожны, там говорит речь какой-то большевик, — шепнул на ухо Гучкову подошедший офицер.

— Да, это я — Милюков, — слушал Шульгин в телефон хриплый и надорванный голос Милюкова. — О вашей поездке узнали в Совете. Не объявляйте манифеста, произошли большие перемены.

— Но как же? Я уже объявлял всем по пути, какому-то полку, народу, и везде провозглашал императором Михаила, — отвечал сбитый с толку Шульгин.

— Этого не надо было делать, — хрипел Милюков. — С того времени, как вы уехали, все стало гораздо хуже. Не предпринимайте ничего. Могут быть большие несчастья. Отыщите Гучкова, приезжайте как можно скорее на Миллионную, 12.

— Зачем?

— Там брат царя, великий князь Михаил Александрович. Мы все едем туда. Пожалуйста, спешите.

Великий князь Михаил, действительно, приехал в Петроград, и с удивлением узнал, что по телеграмме из Пскова он назначен царем.

В огромной мастерской под стеклянным потолком стояла тысячная толпа. Шульгин протискался к помосту, взобрался по приставной лестнице и шепнул Гучкову:

— Надо во что бы то ни стало уйти.

В это время один из рабочих говорил речь:

— Кто же, к примеру, вошел в правительство? Вы думаете, товарищи, от народа кто-нибудь? От того народа, кто свободу себе добыл? Как бы не так! Вот читайте: князь Львов. Ну, да, князь. От этих самых князей и графов все и терпели. Вот, освободились будто, — и — на тебе, опять князь.

А кто у нас министром финансов будет? Думаете, тот, кто на своей шкуре испытал, как бедному народу живется? Нет, министром финансов будет господин Терещенко. А кто он, что у него есть? Сахарных заводов — штук десять. Земли десятин сто тысяч. Да деньжонками миллионов тридцать наберется.

Рабочие стали волноваться и роптать. А оратор продолжал:

— Или вот еще Гучков и Шульгин поехали к царю. А от кого они поехали? От народа? От Совета? Нет, от Государственной Думы. А кто такие — Дума? Помещики! И о чем они там с царем сговорились, кто их знает. Я бы советовал, товарищи, их отсюда даже не выпускать и двери-то припереть.

Двери заперли. Шульгин и Гучков тревожно переглянулись. О новом царе, видно, лучше не упоминать.

Но в это время выступил инженер.

— Товарищи, — начал он, — Шульгин и Гучков поехали к царю, чтобы получить отречение. Они не побоялись поехать, а ведь их могли расстрелять. А вы, вместо благодарности, не выпускаете их отсюда.

Инженер уговорил рабочих. Гучкова и Шульгина выпустили.

Когда они вышли из мастерской, к ним подбежало несколько офицеров.

— Ну, слава богу, благополучно кончилось, — прошептали они, — а мы на всякий случаи уже приготовились.