Михаил Горбовцев - Мишкино детство

— Ну и холодно нынче…

— «Холодно»… С тобой будет холодно! — крикнула мать.

Затем она громыхнула гребнем и донцем. Отставила прялку, надела кофту, накинула на голову серый полушалок и, громко стукнув дверью, вышла.

В хате стало тихо и жутко. Мишка сидел и ждал, что отец сейчас подойдет к нему и подаст заячий хлеб. Но отец медленно ходил по хате, бил лаптем о лапоть и дул, согревая руки.

— Ну как, — не вытерпел Мишка, — отнял хлеб у, зайца?

Отец встрепенулся и подошел к печи:

— Отнял…

И, достав из-за пазухи кусок хлеба, он подал его Мишке. Хлеб промерз насквозь и был твердый, как железо. Мишка еле отгрыз от него кусочек, и этот кусочек был много слаще пряничного коня, которого когда-то давно приносил ему отец. Мишка осмотрел кусок и вдруг изумился: «Что это?..» Еще раз внимательно осмотрел кусок, и опять показался он ему каким-то чересчур знакомым.

Он соскочил с печи, влез на скамейку, достал коврижку хлеба и приложил к ней отцовский кусок заячьего хлеба.

И отруби на нижней корке, и подгорелая верхняя корка, и даже запеченная в мякише, перерезанная пополам соломинка — все было точь-в-точь одинаково, как в их хлебе.

Ясно, что заяц не пек, а у них украл этот хлеб.

От этой догадки Мишка зажегся радостью и обернулся к отцу, чтобы рассказать ему о беспримерной смелости и даже наглости зайца.

И ничего не сказал, сразу потух. Отец сидел у стола, положив голову на руки. Через разбитое стекло сочился невидимый холод и колебал язычок каганца. Огонек гонял расплывчатые тени по стенам, по вздрагивавшей спине отца.

И в голове у Мишки всплыла правда о хлебе: хлеб зайцы не пекут, и этот хлеб, что принес отец, совсем не заячий, а тот самый, который мать давала отцу на дорогу, но отец есть его не стал — сберег Мишке.

В хату с надворья вошла мать, погрела о стенку печи руки, на цыпочках подошла к кровати и наклонилась над Мишкой.

От щек матери потянул приятный холодок. Мишка приоткрыл глаза.

— Позвала? — чуть слышно спросил он.

— Позвала.

— Кого?

— Кого сказал, того и позвала: Митьку, Сашку, Юрку Гришина и… — мать немножко замялась, — и Петьку Ксенофонтова.

— Я Петьку не говорил, — недовольно процедил Мишка.

— «Не говорил»!.. А ты знаешь, что печь топить нам нечем, а Петькин отец обещал дать соломы… Ты не обижай его.

— А что ж он на улице срамил мою елку! Мне Митька все рассказал. «Уж там и елка, — говорит, — три копейки вся стоит… Сосновая ветка, а на ней две мучные конфеты и пряник. Копеечную свечку на четыре части разрезал — вот тебе и все свечи». Митька ему говорит: «А золоченый орех?» А он: «Ну, один только золоченый орех… Мне бы отец захотел — не такую елку сделал, а за три рубля, как в городе…» А отец где?

— Отец пошел в Софрониевский монастырь. Дед Ефим угорел в своей сторожке и умер. Так вот отец и пошел к игумену, может его вместо Ефима сторожем назначат.

— Тогда мне отец на тот год настоящую елочку срубит и принесет.

— Обязательно принесет.

Вот уже две недели, как Мишку валяет хворь. Губы у Мишки запеклись, голова отяжелела.

Мишку уморил длинный разговор, но, передохнув немного, он продолжал:

— У меня хоть такая есть елка, а у него никакой… Богачи… Поверни меня на другой бок и принеси елку.

Мать осторожно, будто боясь рассыпать, повернула Мишку, поправила лоскутное одеяло и принесла елку.

На елке висела длинная палочка-конфета в желтой обертке, с махрами по концам, розовая кукла-пряник и несколько переводных картинок. Венчал елку золоченый волошский орех.

Исхудалой ручонкой Мишка достал золоченый орех, осмотрел его и спрятал под одеяло.

— Елку отнеси назад, — сказал он.

Мать отнесла и поставила елку на столик-косячок под образами. Мишка сначала задумался, а потом на лице его проступила улыбка.

— Картинки и гостинцы поделю ребятам, — сказал он, — а орех оставлю себе. Целый год играть им буду. Есть ни за что не стану.

— Ты у меня хороший, добрый, — провела мать ладонью по лицу Мишки: — ты орех этот отдай Петьке, а я тебе другой, еще лучший куплю.

— Мне лучшего не надо. А соломы я тебе, как поднимусь, так на улице насобираю.

На дворе послышался частый скрип снега, кашель и детские голоса. В хату вошли ребята, обили о порог снег, поздоровались, постояли.

— Выздоравливаешь? — спросил Митька. И, не дождавшись ответа от Мишки, который безучастно глядел в землю, начал рассказывать, какие произошли новости: — Лед на речке замерз, чистый, как стекло…

— И видно, как рыбки под ним плавают, — вставил Сашка и удивился: — Как они там не подохнут!

— «Как, как»… Они же рыбы, а не человек, — деловито, как старший, пояснил Митька.

— А чижей ловите? — спросил Мишка.

— Чижи в ольхе засели, не летят к нам… А вчера я синицу поймал.

Мишка любил птиц, знал их нравы, и разговоры о них были для него самыми приятными и волнующими.

— Лесовая? — спросил Мишка.

— Нет, простячка… Вырвалась она у меня в хате из рук, — продолжал рассказывать Митька, — и как ударится грудью о стекло — так вверх ноги и задрала. Я ее скорей слюной отпаивать.

— А она как укусит его за язык! — расхохотался Сашка.

— Смех… Тебе б так, — недовольно взглянул на Сашку Митька и показал Мишке язык, на котором действительно от укуса осталась красная точка.

Должно быть, долго бы шла беседа о птицах, но в разговор вмешался Петька, до того стоявший в стороне и рассматривавший на стенке фотографические карточки.

— А мне отец захочет — канарейку купит, — сказал Петька.

— Купит… — иронически протянул Митька. — Он скорей удавится, чем купит.

— А уж твой отец, — сморщил лицо Петька: — «Кхи, кхи»… чахоточный…

У Митьки злобно заблестели глаза и передернулись губы:

— Помещичий холуй — вот кто твой отец! И ты, как вырастешь, холуем будешь.

— А твой… А ты… — подбирал и никак не мог подобрать обидных слов Петька.

— Что мой? — поднялся Митька и вызывающе подступил к Петьке.

Между ребятами, наверное, произошла бы драка, но тут вмешалась Мишкина мать.

— Каждому свой отец хорош, — сказала она, став между Митькой и Петькой. И чтобы окончательно потушить раздор, она принесла Мишке елку и спросила: — Может, будешь делить гостинцы?

Ребята смолкли. Мишка попросил нож, разметил и разрезал на четыре части пряник и конфету, разложил их на четыре кучки и к каждой кучке добавил по четыре переводные картинки.

— А где же орех? — угрюмо спросил Петька.

— Орех… Вот он, — показал Мишка из-под одеяла золоченый орех и снова спрятал его.

— Орех пусть ему — он хворый, — поспешно заметил Юрка.

Он до этого стоял в сторонке, ничего не говорил и все время не спускал с Мишки глаз, будто видел его первый раз в жизни.

— Я этого не хочу, — указал Петька на гостинцы и обиженно положил в рот палец.

— Почему не хочешь? — встрепенулась мать.

— Я орех хочу.

— Ну дай ему, Миша… Я в город пойду, два тебе куплю.

— Не дам… Поверни к стенке, — сердито сказал Мишка матери и крепко зажал в руке орех.

— Орех ему… Орешистый какой! — бросил Митька.

Петька вышел, сердито хлопнув дверью. За ним выбежала мать. А потом, пошептавшись, выбежали и ребята. Мишка сомкнул горячие веки. За время болезни он привык к одиночеству, к разговорам с самим собой. Ему вспомнился колядный стих, с которым он собирался на Новый год итти по хатам колядовать.

С колядой итти не пришлось. Но Мишка представляет, что будто все же он ходит по деревне. Через плечо у него большая сумка. А в сумке смесь разного зерна: гречихи, проса, вики, овса. Он по-мужичьи берет горсть воображаемого зерна, ходит по хате деда Акима и приговаривает: «Ходителя, на Василия, носим пугу гречаную, а другую — просяную. Уроди, боже, жито-пшеницу, всяку пашницу. В поле — зерно, в доме — добро, в поле — колосится, в доме — пирожится…»

Бескровное лицо Мишки подернула улыбка. «Как это пирожится? — удивляется он. — Должно быть, целая хата пирогов…»

И Мишке представляется набитая пирогами хата. Пироги сложены в штабель. Все они маленькие и остроносые. Глаза — как изюминки. И все, как две капли воды, похожи один на другой…

В сознание Мишки на миг ворвался было стук двери и сразу же потонул в волшебной дреме. Пироги слились в один большой пирог. У пирога вздутый живот, похожие на чернослив глаза, жирные щеки и тоненькие, словно кочерыжки, ноги. Лицо насупленное, во рту палец. «Да это же Петька!» узнает Мишка. И вдруг слышит, как в руке у него зашевелился золоченый орех и голосом, похожим на голос матери, просит: «Пусти… Пусти…»

Мишка разжимает руку, и — вот чудо! — у ореха появились ноги, руки. Орех улыбнулся золотой улыбкой, подморгнул, покрутил кулачками, похожими на жолуди, и начал надсаживать Петьку под самые «микитки». Петька схватился за живот, заплакал и убежал.