Максим Яковлев - Ничего не бойся

Потом мы уехали в Крым. А когда вернулись, увидели облетевший сад, постаревший тоскливый дом и прибитую ветром афишу «У нас в гостях «Смехопанорама!»

— Ну теперь всем весело будет, — сказала мама.

Я поднял голову, словно меня окликнули, и снова увидел в небе знакомый профиль.

— Журавли…

— Вообще-то им рано ещё, — сказал папа. — Не понятно…

Виталька ещё не вернулся со своими из Кении; а пока мы с ребятами мотались на великах по посёлку, играли в футбол, ходили в городок в заброшенную КаБэшку за торсионами для нашего автолёта. Но испытания пришлось отложить. С каждым днём поднимался ветер; пропали мамаши с колясками, книжные лотки, бабульки с зеленью… В магазинах раскупали каски и шлемы, чтобы уберечься от летящих яблок с погодой делалось что-то странное. Когда выпадал дождь, он лился рекой, параллельно земле, и ты мог запросто вымокнуть с головы до пояса, если не успевал пригнуться… Но двадцать восьмого августа все проснулись от тишины. Всё стихло. Меня послали за макаронами и пачкой масла, ещё папа попросил зайти в «Хозтовары» и купить ему новых дискет. На обратном пути я хотел забежать к Витальке, посмотреть может они уже приехали из своей Африки. Но по дороге случилось непредвиденное препятствие, я никак не мог перейти шоссе: по нему тянулась и тянулась колонна покрытых толстой пылью машин… Кто-то хлопнул меня по спине, я обернулся.

— Игнатий!

Передо мной стоял сильно покачиваясь Василий Егорович. Я не сразу узнал его, он отпустил бороду, белую, как иней, и здорово постарел.

— У какой вымахал за лето! — сказал он дыша мне в лицо.

Действительно, мы теперь были с ним одного роста.

— Здрасьте, Василь Егорыч.

— Всё путём?! Всё «хокей»? всё нормально?!..

Первый раз я видел его в таком состоянии.

— Так держать! — он протянул мне ладонь и крепко сжал мои пальцы.

Его качнуло к шоссе, потом обратно, я еле успел подхватить его.

— Вы домой? — спросил я.

— Так точно, не провожать, не надо этого…

Но я всё-таки пошёл с ним, стараясь как мог поддерживать его у локтя. Так мы дошли не говоря ни слова до переезда и перешли на ту половину посёлка. Он сопел, пытался держаться прямо, отдавал честь прохожему, и собаке, и облаку, стоявшему над горизонтом. Потом остановился, пригнул мне голову. Я почувствовал, как он целует меня в затылок.

— Иди, — сказал он, отпуская.

Стало ясно, что он не намерен идти со мной дальше.

— Как там Аринка? — не мог же я совсем не упомянуть о ней. — Передавайте привет.

— Аринушка? Аринушка лежит, спит… Уснула…

Я вспомнил про журавлей.

— Она здорова?

— Она? Аринушка? иди, милый…

— Василь Егорыч, что с ней?!

Он крутил головой, отнекивался, отсылал меня домой… Вдруг его прорвало.

— Игнаха!..

В начале лета на озере она сорвалась с тарзанки. Он ругался, говорил про какие-то жерди, ремни, «Жигули», тряску и пробки, про сволочей, про уколы… Я разобрал только, что у неё что-то серьёзное с позвоночником: страшные боли, временами не может ходить — отнимаются ноги…

— Испугалась чего-то и сорвалась, а меня-то не было — пошёл сушняка набрать на костёр, и на тебе! «Не туда несено, да тут уронено», вот как! Только ведь жить наладились!..

— Это из-за меня, Василь Егорыч. Это я её!..

— Брось, Игнатий… брось, милый, она уж и забыла о тебе. Лежит… Уснула, две ночи без сна… Не хочет она, всё терпит. Хожу, как чума, я же вижу, терпит! Не хочет в больницу от меня ни в какую! Понимаете вы?! Вы думаете, что она ничего… да? А она терпит, доча моя, и всё! не хочет! А вы рады! Бассейны, тренажёры… Вы все гроша её не стоите! Она вас всех вокруг пальца… вот так, вокруг! А ей-то много не надо, не надо, понимаете?! Вы?!! «Всё будет хокей»!!..

На следующий день, с утра я был на улице героев Панфиловцев, у дома Кагорыча и Аринки. Дверь была приоткрыта, но я не решился войти. Вышла строгая женщина с маленьким чемоданчиком, прошла мимо меня к калитке. Василий Егорович появился часа через два. Он был трезвым, посмотрел на меня так, словно я и должен был ждать его на этом месте. Закурил сигарету.

— Сегодня вроде получше, полегше. Но ты не заходи, Игнат, не надо. Бог даст, оклемается, тогда уж. Врач говорит, никаких волнений и раздражителей, а то недолго и до психоза, нервишки у неё ни к чёрту. Вот так… Заснула, книжку ей читал про китов.

— Может быть я могу помочь вам хоть в чём-нибудь? — сказал я.

Я не собирался просто так уходить отсюда.

— А вот и Дымка наша, — он поднял на руки невесть откуда прибежавшую кошку, в которой я с трудом узнал некогда ушастого растрёпанного котёнка. — Где ходила, поганка такая? Мы тут с дочей звали тебя, — говорил он поглаживая её, — что ты мне мурчишь, крыса ты помоечная? Домой тебе нельзя, там Аринушка спит, да. Вот жди теперь, там тебя рыбная котлетка дожидается…

Он пустил её на землю.

— От помощи твоей не откажусь, Игнат. Подожди, пойду посмотрю как она.

Он ушёл в дом и скоро вернулся.

— Спит. Есть одна проблема, Игнатий батькович, надо мне мотнуться в город к одному знакомому, — классный массажист был в своё время, может он чем поможет, подскажет. Хороший мужик, специалист. Заодно в магазин забегу, просит она пшённой каши с изюмом. А то не отойдёшь от неё, если не спит, не пускает никуда, хоть убей. Я уж и так с работы уволился, а дела-то надо делать? Вот в чём затыка-то у меня. Подежуришь? Часа два она проспит, как раз мне хватит, это уж я на всякий случай прошу, так оно поспокойнее, понадежнее. В крайнем случае, проснётся, начнёт звать, ты ей кошку в форточку подкинь, а я ей записку оставлю, лады? Ну всё, тогда вперёд.

Он уже было ушёл, но вернулся, снял пиджак:

— Жарко чего-то… Слушай — это уж на самый крайний случай — если не успокоится, беги к Пальчиковой, её она ещё как-то принимает, тут рядышком, вон домик беленький, лады? Ну всё, марш-марш, аллюр три креста, не скучай, ваше благородие… Ничего, мы прорвёмся, мы такие, шинь, пень — шиварган!..

Я остался дежурить у дома. Поиграл с кошкой, походил по огородику, спас синюю муху из паутины и одного мотылька… Все окна были закрыты и завешены занавесками, кроме одного углового, с отворённой створкой, выходившего к соснам с правой стороны дома. Меня притягивало к этой половине окна, заставленного сеткой от комаров, я знал, что именно там, в этом месте в доме, который когда-то был открыт для меня лежала сейчас Аринка. Время от времени я поглядывал на её окно, единственную попытку подкрасться к нему оборвал хрустнувший под ногой сучок. Да, она сейчас там, она лежит, она не может вставать, не может ходить, бегать, играть как все, и это по моей вине, это из-за меня, из-за моего дурацкого таланта. А если она так и останется калекой, если это теперь на всю жизнь? Я вдруг увидел её, Аринку, горбатой… это было невыносимо! Она стоит согнувшись, волосы падают на её лицо, и беззвучно плачет… Но если бы можно было так: вот я тихо подхожу к ней и становлюсь рядом, и вот, опускается сверху рука и берёт её горб, тяжёлый как ком земли, и кладёт мне на спину. Меня сгибает под тяжестью, трудно дышать, но я разгибаюсь, пробую понемногу двигаться, ходить, ведь мне теперь жить с этим всю свою жизнь, и делаю вывод, что с непривычки неудобно, конечно, но если привыкнуть, то ничего, жить можно, не очень-то он и мешает…

— Папик! — раздался из окна её голос, — Папик, ты здесь?

Я вздрогнул, как от удара током. Она звала Василия Егоровича.

— Папик, ты где? — снова крикнула она тревожно.

От неожиданности и растерянности я не нашёл ничего лучшего, как спрятаться за угол дома. Я не знал что делать, я всё забыл. А она всё звала и звала своего «Папика»; я представил, как дрожат от подступающих слёз её губы…

— Ну Папи-ик!!

— Здесь, здесь я, — сказал я вдруг голосом Василь Егорыча.

— Ну, ну что ты молчишь-то? Ты специально, да?

— Да я тут в огороде копаюсь…

На всякий случай я снял с гвоздика висевший на крыльце пиджак и парусиновую кепку, и одел их.

— А Дымка с тобой? — спросила Аринка.

— Со мной, — ответил я.

— Принеси мне её!

— У меня сапоги грязные, я её через форточку…

— Давай!

Подойдя к соседнему окну, я ткнул форточку внутрь и пропихнул в неё Дымку. И всё успокоилось. Было слышно, как она шутливо разговаривает с Дымкой. Значит ей в самом деле лучше. Но где же Василь Егорыч? Где он застрял? Я ходил по участку, прислушиваясь к её окну. Ему давно бы пора быть здесь. Неужели он снова напился с горя и пристаёт с ним к кому-нибудь из прохожих? А может он стоит где-то рядом, на подходе…

— Доча, ты спишь? — спросил я его голосом.

— Нет, — откликнулась спокойно Аринка.

— Мне тут надо в магазин сходить.

— Ладно, — сказала она, — хотя ты мне сам говорил, что никуда не пойдёшь сегодня.

Я вспомнил о каше.

— Ты же хотела пшённую кашу?