Эмили Родда - Роуэн в стране Зиба

Он обернулся и увидел, что Шаран обнимает своего дедушку, а у того на глазах блестят слезы.

— Я знал, что когда-нибудь ты придёшь, — дрожащим голосом проговорил Тири. — Я верил в это. А до меня мой отец и все в нашей семье. И мы продолжали рисовать на шёлке, ожидая тебя и медленно вымирая.

Роуэн не понял ни слова и немного испугался, уж не сошёл ли Тири с ума. Он беспомощно взглянул на Шаран и увидел, что та дрожит.

— Дедушка, надо объяснить Роуэну, в чём дело. Он же ничего не знает, — шепнула она, а потом обратилась к Роуэну: — Когда появилась Аннад, мы почувствовали, что наконец-то это произошло. То, чего мы так долго ждали. Мы увидели лицо Аннад и её решительность… — Шаран с трудом удерживалась от слёз. — А затем… теперь… мы увидели медальон… Это огромная радость… Но и неожиданность.

У Роуэна голова пошла кругом.

— Что… это… за место? — запинаясь, спросил он. — И кто вы?

— Мы твои сородичи, Роуэн, — мягко ответила Шаран. — Все, кто остался в живых. А это твоя родина. Это Рин.

— Да как вы можете быть моими сородичами?! Я же вас раньше никогда не видел. И это не Рин! Рин далеко за морем! — запальчиво проговорил Роуэн.

На лицах стоявших в дверях Аллуна, Жемчужника и Зеел застыло недоумение, и Шаран обернулась к дедушке за поддержкой.

— Шаран, скорее всего они назвали свою новую деревню в честь старой, — сказал Тири. — Они лишились памяти о прежней жизни, но в их сердцах сохранилось имя, и они использовали его, сами не зная почему.

— Кто? — взволнованно спросил Роуэн. — О ком ты говоришь?

— О твоих предках, — ответил Тири. — О наших сильных и мужественных соплеменниках, с которыми мы расстались три столетия назад.

Роуэн рот раскрыл от удивления.

Тири с едва заметной улыбкой тяжёло опустился в стоявшее у кровати кресло.

— Я очень устал. Шаран, детка, ты ведь ему всё покажешь? А я посижу рядом с Аннад.

Девочка взглянула на него с тревогой, но послушно кивнула. Захватив из комода большое покрывало, она спустилась по лестнице и вывела их на задний двор.

В дальнем конце двора, за грядками, возвышался стог сена, и Норрис уже почти полностью засыпал клетку. Рядом стоял гарч и мирно жевал траву. Заслышав шаги, он радостно поднял голову, но, увидев, что Тири не пришёл, равнодушно отвернулся.

По каменным ступенькам Шаран провела гостей в глубокий погреб, где хранились овощи. Там было темно и холодно, как в склепе. Девочка зажгла свечу, и угрюмые тени заплясали по стенам погреба.

Вытащив небольшой железный ломик, Шаран пошла с ним в самый укромный дальний угол и вставила в щель между камнями. Зеел и Аллун налегли на лом, и камень подался. За камнем оказалось тёмное отверстие. Запустив в него руку, Шаран принялась вытягивать длинную цепь, на конце которой, словно рыба на крючке, болтался небольшой ларец.

Шаран поставила его на пол и открыла. Внутри находилось множество свитков шёлка. Каждый из них был перевязан витым шнурком — точь-в-точь таким же, как тот, что висел у Роуэна на шее. Некоторые из свитков казались более новыми, другие выглядели очень древними.

— Что это такое? — не выдержал Аллун.

— Это наша история, — объяснила Шаран. — Сейчас я вам покажу.

Она расстелила на грязном полу покрывало и принялась разворачивать и выкладывать на него шёлковые полотнища — одно за другим, начиная с самого старого.

В мерцающем блеске свечей казалось, что нарисованные цветные фигуры спрыгивают с шёлковой основы и заполняют собой пространство. В чистых ярких красках оживали давно прошедшие времена. Вот селение, полное людей, которые живут в крепких и ладных домах. Пёстрые гарчи тянут на полях плуги. Поодаль стоят зибакские стражники. Рядом с ними изображены кнуты, цепи и железные клетки.

Рука у Роуэна запульсировала от боли.

Каждый свиток рассказывал свою историю, но все вместе они слагались в единое повествование — грустное, порой ужасное, охватывающее три долгих столетия…

— В давние времена, Роуэн, наши народы составляли единое целое, — сказала Шаран, указывая на самые древние свитки. — Наши предки так долго были рабами зибаков, что предания прежних времён стёрлись из их памяти, ведь зибаки убивали всех, кто помнил и говорил о свободной жизни. Мы работали на полях и кормили жителей города. И нас было много. Одни были смелыми, другие робкими. Одни сильными, другие слабыми. Кто-то умел рисовать, и шить, и исцелять болезни, а кому-то было по душе сражаться и играючи выполнять самую тяжёлую работу.

Слова лились сами собой, и было видно, что девочка знает историю своего народа назубок. Но глаза её смотрели печально, и во время рассказа она заново переживала то, о чём говорила.

— Три столетия назад предводители зибаков задумали покорить заморские земли. Они и прежде сражались с тамошними людьми и знали, что те так просто не сдадутся и битва будет нелёгкой. Поэтому зибаки решили усилить своё войско. Они отобрали самых сильных и смелых и обучили их воинскому мастерству, чтобы затем…

В ушах Роуэна так шумело, что он едва слышал слова Шаран. Да впрочем, он и не нуждался в объяснениях. Все события были запечатлены на шёлке.

— Стражники окружили жителей селения и загнали их в клетки на колёсах, запряжённые гарчами. Сыновья и дочери навсегда расставались с матерями, брат разлучался с братом, мужья с женами.

В клетки попали самые сильные и высокие люди. Они напоминали Роуэну его родных и соседей. И Норриса. Те же, кто остался, — такие, как Шаран, как Тири, как сам Роуэн, — были слабыми и не годились для войны.

Шаран указала на согбённую женщину, приникшую к одной из клеток. В руках у неё была связка целебных трав, и выглядела она очень мудрой. Сквозь прутья решётки она передавала что-то молодой женщине, находившейся внутри. Роуэн склонился над полотнищем и с изумлением увидел, что это был медальон на плетёном шёлковом шнурке.

— Это он и есть, — проговорила Шаран. — Тот самый, что висит у тебя на шее. Ваши люди хранили его все эти триста лет, и теперь он вернулся обратно. Мы никогда не оставляли надежды, что так и случится.

— Значит, вы знали, что ваши сородичи не погибли? И что они восстали против зибаков? — удивился Роуэн.

Шаран кивнула на следующий свиток, где яркими красками изображалась битва. Зибаки вынуждены были отступить и уйти обратно к морю. Вместе с их бывшими рабами против них сражались водяные люди с рыбьими хвостами и бродники — свирепо хохочущие и покрытые перьями.

— У водяных людей нет хвостов. — Жемчужник не скрывал обиды.

— Да и бродники совсем не похожи на злых духов, — улыбнулась Зеел.

— Мои предки не могли правильно изобразить то, чего не видели собственными глазами, — извиняющимся тоном сказала Шаран. — Они узнали обо всём от тех зибаков, которые сумели вернуться. От них-то мы и прослышали, что наши сородичи поселились в новых землях.

— И радостно позабыли про тех, кто остался в рабстве, — резко проговорил Аллун.

— Не суди их так строго, Аллун, — вмешался Роуэн. — Зибаки умеют властвовать над умами. Скорее всего они лишили своих воинов воспоминаний о прошлом, чтобы те сражались, не думая о своих родных.

— Да, — подтвердила Шаран. — Именно поэтому мои предки пренебрегли опасностью и запечатлели нашу историю на кусках шёлка. Чтобы наши пропавшие сородичи, если им суждено когда-нибудь вернуться сюда, могли узнать о своём прошлом. Даже если никого из нас к тому моменту не останется в живых.

Роуэн посмотрел на последние полотнища. На них люди по-прежнему работали на полях, только ещё тяжелей и печальней, чем прежде.

Стража хватала всякого, кто осмеливался выказать хоть малейшее неповиновение, и уводила в Пустынные земли. Постепенно поля зарастали, а дома приходили в упадок. И вот уже сами зибаки начинают работать на ферме, чтобы прокормить город. На последнем рисунке было всего три человека — старик и двое детей, стоящие у свежей могилы.

— Мои родители завели детей только потому, что в нашей семье искусство росписи шёлка никогда не прерывалось и они хотели, чтобы мы продолжали это дело, — пояснила Шаран. — Они с самого начала поняли, что у Норриса нет склонности к рисованию, поэтому родилась я. Но мы — последние.

Итак, Тири, Норрис и Шаран — последние, кто остался от тихих, мягких сородичей Роуэна. Они предпочли пресечь свой род, но не растить детей в неволе. И Роуэн отлично их понимал. Он и сам испытывал бы те же чувства и принимал бы такие же решения. Наконец ему стало ясно, почему он так отличается от своих односельчан и почему люди вроде него бывали в Рине и прежде.