Дмитрий Ольченко - Проделки лесовика

Юрка позвал отца. Голос застрял в горле и вырвался оттуда этаким петушиным всхрипом. Мальчишка облизнулся, проглотил грубый ком страха и, успокаивая себя, позвал громче:

— Па-а-п!.. Па-а-па-а!

Птицы потревоженно умолкли. Деревья притихли. Вокруг — ни единого шороха. Юрка весь превратился в напряженный слух.

— …а-а! …а-а-а-!

То ли голос отца, то ли эхо Юркиного голоса,— не поймешь, с какой стороны доносится. Побежал наугад, выбирая просветы между деревьями. И вдруг понял: его страшит шум собственного бега. Пошел медленно, чутко прислушиваясь к тишине. На небольшой полянке снова позвал. Ни звука в ответ. Только где-то далеко, за стеной вековых деревьев, прозвучало насмешливое: «Тун-тун-тун! Тун-тун-тун!»

Юрку охватила паника. Он даже не думал, куда идет, не представлял себе, в какую сторону надо идти. Но и стоять на месте не было сил! Шел, робкий и пугливый, стараясь шуметь как можно меньше, чтобы уловить голос отца и не привлечь к себе внимания лесных хищников. Лес, еще недавно такой интересный и необычный, вдруг потерял всякую привлекательность, стал угрюмым и враждебным.

— Па-а-апа! Па-а-а-па!

Метался по уреме сорванный голос. То ли от ужаса, пережитого при встрече с медведем, то ли от нахлынувшего отчаяния в душе будто оборвалась какая-то пружинка, и он почувствовал себя медленно растворяющимся в стихии леса. Мальчишка больше не испытывал страха. Но оставалась тягостная неопределенность. В мозгу пульсировала одна-един- ственная мысль: «Найти отца!» А поскольку, сидя на месте, его не найдешь, надо идти, идти, идти... Там, в конце зеленого лабиринта запутанных лесных дорог, он обязательно встретится с отцом.

Растерянность и страх почти прошли. Ясность мысли словно бы потускнела, зато резко обострились обоняние и слух. Неожиданно для себя открыл, что стал различать множество запахов — сильных, слабых. Вездесущим был запах лесных мышей. Откуда-то потянуло стоячей водой. Свои запахи имели дуб, липа, осина, вяз, боярышник, орешник, лесные травы... Запахи менялись в зависимости от того, что из растительности преобладало на Юркином пути. Вначале мальчишка улавливал их, но не знал, какому дереву какой запах принадлежит. В неподвижном воздухе послеполуденной поры все запахи смешались, их настой был так густ, что кружилась голова.

Иногда в листве зарождалось какое-то возмущение. Ленивый ветерок- дремотун вдруг срывался с места и, как разыгравшийся щенок, начинал носиться по деревьям. Деревья глухо роптали. Юрка чутко прислушивался к их ропоту. Может, это ропот людей, заколдованных когда-то Лесовиком?

— Тун-тун-тун! Тун-тун-тун!

Голос Лесовика звучал совсем близко! Юрка встревоженно всматривался в ту сторону, откуда шли эти странные звуки, одновременно и страшась, и желая увидеть их таинственный источник. Слабый шорох вверху выдал белку,— она настороженно следила за Юркой. Где-то под лесной подстилкой попискивала мышь. Деловито поскрипывал жук-короед, прокладывающий замысловатые проходы-переходы в древесине больного дерева.

Кустарник расступился и выпустил мальчишку на поляну. Он вышел, огляделся. Вековые деревья окружали его, склоняясь над поляной, точно родственники над постелью больного. От резкого солнечного света зажмурил глаза и почувствовал, что не хочется идти дальше, в пугающие дремучие лесные сумерки. На поляне просторно и светло. Солнце с высокого неба обрушивает на нее водопад лучей, вокруг трещат кузнечики, порхают бабочки, стрекозы... Высоко в небе парит коршун. И таким покоем дышит все вокруг, что мальчишке стало ужасно тоскливо от одной только мысли о невозможности хоть немного расслабиться. Но как тут расслабишься, если отец неизвестно в какой стороне, если за каждым кустом, за каждым деревом подстерегает неведомая опасность, сердце обрывается от любого шороха, а ноги подкашиваются от слабости.

Усилием воли Юра попытался привести в порядок свои нервы, потому что при спокойных нервах и соображалка лучше работает. В самом деле, чего тут бояться! Ну заблудился немножко. Подумаешь, несчастье! Вон сколько было случаев — пятилетние по неделе в тайге блуждали — и ничего, остались живы, о них и в газетах писали...

Вздохнул, посмотрел на корзиночку. Удивительно, как он не потерял ее во время своего позорного бегства! Сложив ладони рупором и ни на что уже не надеясь, мальчишка в который раз стал звать отца. Кричал, пока не почувствовал, что голос почти пропал, стал сиплым, как у простуженного. И тогда уселся среди поляны и зарыдал, размазывая слезы по щекам. Мелькнула мысль: вдруг кто-нибудь выйдет из лесу и увидит, что парень, перешедший в шестой класс, распустил нюни, точно какой- нибудь детсадовский шкет! Быстро вытер слезы рукавом.

Как бы там ни было, а всплакнул — и на душе вроде бы полегчало, вроде бы и голова прояснилась, и в ней возникло удивительное открытие: «А медведь-то! Медведь! Как он драпанул, а? Значит, не только я боялся, но и меня боялись? Выходит так, если даже сам косолапый струхнул!»

Юрка растянулся на траве, заложил руки за голову, и высокие травы словно сомкнулись над ним, отделили его от леса. Эх, были бы у него крылья, взлетел бы под самые облака, в считанные минуты облетел окрестности и с высоты птичьего полета прямо к отцу! То-то радости было бы!..

Может, все это Лесовик подстроил? Что ему стоит покуражиться над мальчишкой, который впервые оказался в настоящем лесу! Покрывая лесную разноголосицу, прозвучало идиллическое кукушачье:

«Ку-ку...ку-ку... ку-ку!..»

— Кукушка, кукушка, добрая птица, насчитай мне много-много лет,— прошептал Юрка.— Чтоб не растерзал меня в лесу ни медведь, ни волк, ни дикий кабан.

— Кви-кви-кви-кви!— голос кукушки-самки прозвучал резко, пронзительно. Подбросила очередное яичко в чужое гнездо и завопила на радостях. Юрка поднялся и, сидя, стал рассматривать поляну. Кажется, немного успокоился, и теперь любопытство, загнанное страхом в самые дальние закоулки сознания, вынырнуло на поверхность и снова овладело им. Сейчас, на исходе лета, травы несколько пожухли. Можно себе представить, как буйствовали они здесь в начале лета! Но и теперь еще во всю силу радовались жизни обсыпанные золотистожелтыми звездочками кустики зверобоя, зачарованно глядели на мир голубые глаза васильков, царственно сияли свечи медвежьего уха...

«Красиво-то как!— удивлялся мальчишка.— А шмели какие мохнатые!»

И столько вокруг было спокойствия, что оно незаметно стало передаваться Юрке. «Ну и что, если потерялся... не знаю, куда идти? Другие дети тоже терялись, даже маленькие... Их рано или поздно находили. Лучше, конечно, рано, чем поздно! Меня тоже найдут. Полесье — не тайга... Не африканские джунгли... И не амазонская сельва. Отец поищет-поищет до ночи и, если не найдет, вернется к бабушке, поедет в район, заявит в милицию... Да я и сам выйду отсюда! Буду идти все время в одном направлении. Главное — попасть на дорогу. Дорога выведет к людям. А люди помогут добраться к бабушке... Ха, все просто! Вот только бы поесть чего-нибудь!»

Представил, каково сейчас отцу. Сердце дрогнуло от жалости. Он, видно, посчитал, что Юрка испугается леса и будет все время держаться рядом. «А я бросился за грибами. Да еще эта дурацкая малина! И медведь! Как он напугал меня!»

Приметил в траве листья земляники. Может, и ягоды есть? Поднялся, походил, поискал. Ягод не было. Отошли ягоды. Но что-нибудь съедобное должно быть? Лес ведь! Пересек поляну, подошел к опушке, заросшей терном. Синеватые ягоды показались спелыми, а попробовал — скулы свело. Огляделся. Деревья вокруг поляны высоченные. Как ему не пришло в голову залезть на дерево и осмотреться!

Пока добрался до нижних ветвей, взмок весь. Над головой металась белка и сердито «цыкала» на незваного гостя. Она все время пряталась за стволом, из-за которого торчали ее настороженные ушки и сверкали негодованием черные пуговицы глаз. Забравшись на первую ветку, Юрка передохнул. Белка не унималась, все «цыкала». Отломил сухой сучок и бросил в зверька. Рыжая молния метнулась на соседнее дерево и продолжала яростно возмущаться. В следующую минуту появились сороки. Их причитания, должно быть, означали: «Караул! Грабят!» потому что вскоре налетели и вороны. Тихий до сих пор лес вдруг наполнился карканьем, стрекотанием, цыканием...

Сороки все больше держались понизу, в кустах так и мелькали черно-белым опереньем. Вороны кружились над деревьями, усаживались на верхние ветки и при этом ужасно каркали. «Что это они базар устроили!»— удивлялся Юрка, пока не заметил на ветвях соседнего дерева охапку мелких сучьев — воронье гнездо. Поднимаясь с ветки на ветку, вдруг увидел в стволе дерева черное отверстие. Рыжие шерстинки, застрявшие вокруг дупла, подсказали: здесь беличье гнездо. Не зря хозяйка расшумелась. В нем не слышно ни единого шороха, но Юрка чувствовал, что там притаились бельчата. Попробовал засунуть в дупло руку — не пролезала, а так хотелось посмотреть на маленьких зверюшек! «Пусть растут»,— подумал, и полез дальше, не обращая внимания на шум и гам.