Надежда Белякова - Сказки Надежды

Это залог благосостояния нашей семьи на долгие годы!

С тех пор её семейство жило в спокойствии и благополучии.

Жаль только бедолагу Студента! Он доучился и стал врачом. Но… после того досадного случая, когда за пирушку в трактире он расплатился своим приятелем Сильвером, оставив по ошибке на столе совсем другую монетку, стали за ним замечать странности. Он частенько доставал серебряную монетку, с которой никогда не расставался, – монетку с изображением никому не известного короля, и подолгу беседовал с ним, уговаривая:

– Вылезай, дружок! Вспомним старые добрые времена, старина Сильвер! Отчего ты со мной не разговариваешь, друг мой Сильвер?!

Эти его беседы с монетой привели к тому, что мало кто решался лечиться у такого странного доктора, беседующего с монеткой вместо того, чтобы уделять внимание пациентам. А потом и все вокруг стали его сторониться. И та пирушка в придорожном трактире оказалась его самым счастливым последним воспоминанием.

И Сильвер частенько вспоминал о нём, как и о многих других своих приключениях. Но в целом он был очень доволен своей спокойной жизнью в шкатулке с бархатным дном.

Как-то раз один человек отправился пасти своих гусей. И вдруг почувствовал, что в голове его крутится совершенно незнакомая ему песенка. Какой-то светлый и милый мотивчик. Словом, пасёт он гусей и то насвистывает, то мурлычет себе под нос эту песенку.

А день был прелестный. Всё вокруг радовало в это утро: и зелень летнего дня, и круглые бока сытых и неустанно им холёных гусей. И вправду сказать – гуси его были хороши!

Их отличные перья он продавал для королевской канцелярии. И при дворе его перья славились. Пока он пас гусей, как-то сами собой и слова на ум пришли, какие-то радостные и добрые. И как-то ладно эти слова в стихи сами собой складывались. И получился очаровательный стишок. А ведь никогда раньше ничего подобного с ним не случалось. Попробовал напеть… и – получилось! Голос его, хрипловатый и немного скрипучий, нисколько не испортил эту чудесную песенку! Бросив все дела, забежал он к соседу и спел ему эту песенку:

Потом… Словом, в этот день он навестил многих, кого давненько собирался навестить. И эта простая и милая песенка всем понравилась. Уставший, но очень счастливый, напевая, он шёл домой.

И тут его обрызгала промчавшаяся мимо карета. Подоспевшая соседка стала помогать ему отряхнуть испачканную одежду и ненароком обронила:

– Ах, это всё вертопрах придворный поэт! Видимо, опять призвали его ко дворцу веселить короля и его гостей. Вот и мчался как угорелый! Обрызгал порядочного человека, уважаемого и честного труженика! И даже не остановился, чтобы извиниться!

Но счастливый создатель милой песенки не дослушал её. Порыв налетевших умозаключений, точно вихрь, закрутил и унёс его в мечтаниях далеко отсюда. И вот что подумалось ему: «О! Хм! Придворный поэт! Э… да это же тот, кто сочиняет стишки и песенки! Совсем как и я сегодня! О! Какие чудные возможности открыл передо мною этот удивительный день! Всё! С прошлой жизнью покончено! Я стану придворным поэтом! И буду, как настоящий придворный поэт, так же разъезжать в карете в шляпе с разноцветными перьями! О, какие прекрасные дамы будут восхищаться мною! О! О!!! Проноситься мимо всей этой тусклой повседневности, окружавшей меня столько лет. Как это будет прекрасно! Подумать только: благодаря сегодняшней песенке я начну новую жизнь! Какой же я везунчик!»

И, напевая ту самую песенку, он отправился к себе.

На следующее утро он принялся готовиться к новой счастливой жизни, отлично понимая, что придворный поэт – баловень судьбы, кумир изысканных дам, – не может предстать в потёртом сюртуке и шляпе с полями, уныло повисшими под многими дождями за те годы, когда он пас гусей. А сапоги… ну, об этом лучше вовсе промолчать.

И он продал всё, что у него было. И дом, и гусей. Всех-всех – до единого! На вырученные от продажи деньги он и нарядился по последней моде. Купил карету и прекрасную лошадь. Кто-то из соседей рассказывал, что это был белый в яблоках конь. Но кто-то спорил и утверждал, что была это прекрасная кобыла, чёрная, как воронье крыло. Нашлись и такие очевидцы, что утверждали, что это была тройка, но их перекричали те, кто клялся, что лошадей было шесть. Но я-то точно помню, что… Но, впрочем, это не важно.

Он решил подождать на том самом месте, где промчался мимо него придворный поэт, чтобы познакомиться с ним. Спеть ему ту песенку и попросить представить самому королю, чтобы и ему тоже стать придворным поэтом. Долго пришлось ему ждать у дороги в надежде встретить карету поэта. С тех дней новая жизнь началась для него. Полная долгого ожидания. Каждое утро он тщательно одевался и прогуливался вдоль дороги, опираясь на щегольскую трость, насвистывая всё ту же песенку, пристально глядя вдаль – в надежде увидеть карету придворного поэта, чтобы тот представил его ко двору. И представлялось ему, что однажды вот так, как бы случайно, они встретятся, и путь ко двору откроется для него. И покатят они прямиком во дворец с его чудесной песенкой очаровывать и восхищать весь королевский двор…

Так шли годы. От этих прогулок в ожидании кареты придворного поэта в любую погоду он сильно обносился и как-то весь обветшал. И ждать ему пришлось так долго, что всё уцелевшее из его обнов для новой счастливой жизни поэта – баловня Судьбы – вышло из моды. И он всё больше походил на живое пугало, бесцельно шатающееся вдоль дороги.

Но он терпеливо ждал. Благо, карету купил он просторную. Её он и обжил словно дом. Чинил-починял крышу в непогоду. Стены обложил кирпичом! Пристроил печку. Даже обзавёлся гусями, как прежде. И всё ждал и ждал, когда появится та карета. Но куда запропастилась карета шалопая-поэта? Никто не знал. Словом… больше он в наших местах не появлялся.

Однажды наш терпеливец не выдержал и сам отправился ко двору. Но там его на смех подняли, потому что песенка давно уж прижилась и бродила по свету. И напевали её и поварята, и пажи, и сам король насвистывал поутру, когда просыпался в хорошем расположении духа.

И потому не в диковинку оказалась его песенка. Никого он не удивил. Быть может, оттого, что слишком долго был занят ожиданием удобного случая быть представленным ко двору. Песенка славная, но придворным поэтом ему стать не суждено. Но что ж тут попишешь, если ни разу больше не пришли к нему другие песенки. Так и не заглянули в его голову. А он так ждал! Вот какие капризные бывают песенки!

Давно забылось, в какой стороне, в каком государстве это было. Не вспомнить, и в какие времена, но… Словом, жил-был Король. Наказывал, когда гневался, приговаривая:

– В лесу родился, пням богу молился!

Миловал и награждал, когда пребывал в благостном расположении духа, приговаривая при этом:

– Все дураки, да все наши!

Воевал Король и защищал границы своего королевства, когда соседи досаждали, забыв, как остры мечи и метки его стрелы.

Всякий раз, садясь на своего боевого коня, не упускал случая поострить:

– Воевать – так не горевать! А горевать – так не воевать!

Уж так ладно пословицы придумывались им на каждом шагу, словно сами собой слетали с его языка.

Словом, король как король. И казалось, что всё-то славно в его королевстве и не о чем ему тужить.

Но было в его жизни нечто такое, что печалило его. Бывало, вздохнёт, задумавшись, и скажет вслух:

– Эх, король и народ – всё в землю пойдёт! – и после этих слов ещё пуще кручинится.

Стали советники его меж собой перешёптываться:

– Не иначе как опасается наш Король, что забудется, истлеет в людской памяти и его имя, и воспоминания о величии его королевских деяний!

А ведь в самую серёдку попали! Догадались же, шельмы!

Стали так да эдак к нему с разными советами подступать, что-де, мол, множество способов есть имя королевское его увековечить и навеки бессмертным сделать. А Король стал очень внимательно к тем советам прислушиваться.