Эдит Несбит - История амулета

— Господи, скучища-то какая!

Так оно и было на самом деле. До того, как папа поручил старой нянечке заботиться о детях, она имела обыкновение сдавать комнаты жильцам, так что они, комнаты то есть, были обустроены «под сдачу в наем». Если вы когда-либо в жизни видели комнаты, обустроенные «под сдачу в наем», то наверняка знаете, что они кардинальным образом отличаются от комнат, предназначенных просто для жилья. В гостиной, например, окна были занавешены тяжелыми темно-красными шторами (из тех, на которые можно вылить ведро крови, и все равно никто ничего не заметит), скрывавшими под собой еще и по здоровенному куску грубоватого тюля, что служили занавесками на дневное время. Ковер по большей части был немыслимого фиолетово-желтого цвета — исключение составляли коричневые клееночные заплатки, стыдливо прикрывавшие облысевшие места. Камин украшали аляповатые гипсовые завитушки и дешевая позолота. Еще там наличествовали: огромный шифоньер (попросту говоря, буфет) с неимоверно отполированными боками и сломанным замком; нестройная (ввиду чрезмерной для такого небольшого помещения многочисленности) толпа стульев, укрытых вышитыми тамбуром накидками, которые неизменно соскальзывали с наклоненных не в ту сторону сидений и собирали на себя всю имевшуюся на ковре пыль; обеденный стол с грязновато-зеленой скатертью, по которой, как окопы по полю битвы, во всех направлениях тянулись оранжевые полоски швов; необъятное зеркало, в котором все поголовно — вне зависимости от изначальной степени красоты — выглядели уродами; каминная полка, упакованная в темно-бордовый плюш с шерстяной бахромой, что само по себе уже было невыносимо; пугающего обличья пристенные часы, похожие на гробницу из мрамора, в которой вот уж, наверное, больше века догнивал усопший часовой механизм; а также разноцветные стеклянные вазы, в которых отродясь не бывало цветов, разноцветный тамбурин, на котором никто никогда не играл, и разноцветные полочки, на которых странно было бы предположить наличие чего бы то ни было, кроме пыли.

Да, чуть было не забыла! Там еще имелись две книги: декабрьский выпуск «Брэдшо»[1] и потрепанный том пламриджевских «Комментариев к Новому Завету». Однако, я более не хочу останавливаться на описании этой удручающей картины и ограничусь метким выражением детей: там действительно была «жуткая скучища».

— Давайте устроим совет старейшин! — повторила Антея.

— С какой стати? — зевая, осведомился Сирил.

— Тут хоть Федеральное собрание Государственной Думы устраивай — все равно никакого толку не будет, — сказал Роберт, с самым несчастным видом попинывая ножку стола.

— И вообще, у меня нет никакой охоты играть, — добавила Джейн сварливым тоном.

Антея изо всех сил старалась не рассердиться. И, нужно сказать, ей это удалось.

— Послушайте! — сказала она. — Не подумайте, что мне захотелось читать вам наставления или вообще повыделываться. Я просто хочу, как говорит папа, «прояснить ситуацию». Надеюсь, против этого вы не возражаете?

— Ладно, валяй! — сказал Сирил без особого энтузиазма.

— Тогда слушайте: все мы знаем, что должны торчать здесь все лето, потому что нянечка не может оставить дом из-за бедного ученого джентльмена, который снимает у нее каморку на чердаке. А другого такого человека, которому папа смог бы доверить нас на столь длительный срок, не существует в природе. Кроме того, мамина поездка на Мадейру плюс всякие там доктора и лекарства обошлись папе в кучу денег…

Джейн приглушенно всхлипнула.

— О, конечно, это ужасно! — поспешила добавить Антея. — Но только давайте не будем усугублять. Я хочу сказать, что в таком положении нам недоступны всяческие дорогостоящие развлечения, но хоть что-нибудь-то мы можем предпринять. В Лондоне наверняка имеется огромное количество вещей, на которые можно поглазеть, не заплатив ни цента. Вот я и предлагаю пойти и поглазеть на них! Все мы уже достаточно взрослые, чтобы гулять самим по себе, да и Ягненок на нас не висит…

На этот раз Джейн всхлипнула гораздо громче.

— Я только имела в виду, что теперь нам никто не сможет сказать «нет», дорогуша! — успокоила ее Антея. — Я полагаю, что прежде всего нам нужно убедить няню в том, что мы уже страх какие взрослые и нам можно выходить на улицу одним. Без этого у нас ничего не получится и мы все лето просидим взаперти. Затем я предлагаю осмотреть все имеющиеся в округе достопримечательности. Начнем с того, что попросим няню выдать нам по ломтю хлеба и отправимся в Сент-Джеймсский парк кормить уток — их там по меньшей мере сотни три, а то и четыре. Только мы должны обязательно настоять на том, чтобы няня отпустила нас одних.

— Да здравствует свобода! — закричал было Роберт, но тут же осекся. — Она этого ни за что не сделает.

— А вот и сделает! — неожиданно вступила Джейн. — Сегодня утром я почему-то как раз об этом подумала. Я спросила папу, и он сказал, что не имеет ничего против. Мало того, он еще и нянечке сказал, что мы можем гулять, сколько нам вздумается, только мы должны обязательно говорить, куда идем и когда вернемся, а то она нас не отпустит.

— Гип-гип-ура нашей предусмотрительной Джейн! — закричал Сирил, пробуждаясь от вызванной полнейшим отсутствием перспектив спячки. — Я предлагаю пойти гулять немедленно!

Единственное, о чем их попросила старая нянечка, это быть очень внимательными на перекрестках, а лучше так и вообще всякий раз, как им вздумается перейти на другую сторону улицы, просить о помощи полицейского. Но дети прекрасно разбирались в перекрестках, так как жили в Камдентаунском районе с его оживленнейшей Кентиштаун-роуд, по которой в любое время дня и ночи, как сумасшедшие, носились железные трамваи, грозя переехать своими безжалостными колесами первого встречного-поперечного.

Они пообещали вернуться дотемна. Это было очень умно с их стороны, потому что на дворе стоял июль, и темнота ложилась на город не раньше одиннадцати часов вечера — то есть, по крайней мере, через час после того времени, когда им полагалось быть в постели.

Итак, дети отправились в Сент-Джеймсский парк, имея в карманах по огромному ломтю хлеба и не поддающейся никакому определению массе вафельных крошек, предназначавшихся для кормления тамошних уток. Повторяю, они отправились в парк, но так туда и не попали.

Вы, конечно же, знаете, что между Фицрой-стрит и Сент-Джеймсским парком протянулась целая паутина маленьких улочек и что если все время придерживаться прямого пути, вам неизбежно придется пройти мимо огромного количества всяческих лавочек и магазинчиков, не остановиться возле которых является самым настоящим преступлением. Понятно, что дети останавливались и по несколько минут торчали у каждой мало-мальски приличной витрины, разглядывая золотые кружева и перламутровые бусы, картины и статуэтки, платья и шляпки, омаров и устриц — одним словом, все те на редкость привлекательные вещи, какие имеют обыкновение выставлять в своих витринах лавочники. И чем дальше отходили они от дома номер 300 по Фицрой-стрит, тем легче становилось у них на душе.

Наконец, повинуясь очередному бесшабашному приказанию Роберта, которого девочки, желая сделать ему приятное, избрали на сегодня капитаном (Роберт был и впрямь польщен, а Сирил не решился возражать, опасаясь, что его заподозрят в самой что ни на есть черной зависти), дети свернули за ближайший угол и очутились на маленькой извилистой улице, где — о счастье! — их глазам предстали самые завлекательные лавки на свете. Я, естественно, имею в виду лавки, где продают всяческую живность. Дети немедленно устремились к большой витрине, сверху донизу уставленной клетками с певчими птицами. Птицы были всех цветов и обличий, и дети любовались ими до тех пор, пока не вспомнили, как однажды им вдруг захотелось иметь крылья — и они их получили. Это воспоминание немедленно навело их на мысль о том, что всякое крылатое существо наверняка испытывает неимоверные страдания, томясь в тесной клетке и не имея возможности лететь, куда ему вздумается.

— Ох, не завидую же я этим несчастным птичкам! — резюмировал Сирил. — Пойдемте отсюда!

Они отправились дальше. На ходу Сирил обдумывал план побега на Клондайк, где он в считанные дни мог бы сколотить себе огромное состояние, открыв золотоносную жилу. Это состояние должно было пойти на покупку всех томящихся в неволе птиц, какие только имелись в мире, с целью их немедленного и необратимого освобождения. Между тем дети подошли к лавке, где продавались кошки, но кошки тоже оказались в клетках, и Сирилу пришлось включить в свой план освобождение всех на свете зарешеченных кошек, которых затем нужно было как можно быстрее распределить по каминным коврикам, являющимся, как известно, их обычным местом обитания. Рядом с кошачьей лавкой стоял магазинчик, в котором продавали собак, и, нужно сказать, зрелище это было не из приятных, потому что половина собак была опять-таки в клетках, а другая половина сидела на цепи, но и те и другие призывно заглядывали детям в глаза и нетерпеливо помахивали хвостами, как бы говоря: «Купите меня! О, пожалуйста, купите меня! Возьмите меня с собой! Купите меня — и моих несчастных братьев тоже! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!» Это самое «пожалуйста» настолько явно проступало сквозь их негромкие подвывания, что дети едва не расчувствовались до слез. Впрочем, подвывали далеко не все — вот, например, здоровенный ирландский терьер так зарычал, когда Джейн протянула руку, чтобы погладить его.