Елена Ланецкая - Одолень-трава

А блескучие ниточки подбирались к домашней утвари, и к остаткам еды на столе, и к засушенным травам, подвешенным под потолком. Когда те нити коснулись подушек вышитых, протрещав огнистым разрядом, изображенные на них твари вдруг ожили и соскочили на лоскутное одеяло. И вот уж вороны залетали под балками чердака, а жуки и жабы полезли к люку подполья, прикрытому половицей. За ними, точно приклеенные, тянулись пучки световых красноблещущих нитей…

А хозяйка сзади к Куторе приблизилась и поднесла к ней сбоку красную свечку, сняв ее со стола. И тут же поползла на полу, вырастая, куторина тень. Косая женщина — теперь уж ясно, что то была ведьма — зашептала абракадабру какую-то, и тень была втянута в зеркало невидимой страшной силой! Баба косенькая ногами притопнула — ив сей же миг вороны, жуки да жабы кинулись поднимать крышку подпола, вцепившись в кольцо кто лапами, кто когтями… Сыростью и гнилью пахнуло тотчас в распаренной горнице. Сова со стеклянными глазами-пуговками метнулась в погреб, чтобы извлечь оттуда отсыревший заплесневелый мешок. Цепко ухватив когтями, она принесла его своей хозяйке, а та, торопясь, засунула в мешок старинное зеркало, засосавшее куторину тень. А сама Кутора, бездыханная, упала на скрипнувшие половицы.

Тогда косая женщина, бормоча, бочком подобралась к Кукою и свечку свою к столу приткнула возле его плеча. И снова наискосок от Кукоя поползла по полу его тень, и ведьма прямо на эту тень грянула с высоко поднятых рук тяжеленный камень, который все это время прятала под столом… Камень глухо стукнулся об пол, качнулся, замер посередине кукоевой тени и тут же бесшумно вобрал ее в себя всю без остатка!

А хозяйка только того и ждала: по ее молчаливому знаку сова подтащила еще мешок, и камень провалился туда вместе с заглотанной тенью. Деловитые слуги хозяйкины — жабы, жуки да птицы — с трудом приволокли оба мешка к подполью и, свалив их туда, захлопнули крышку. Кольцо звякнуло, половица легла на место, вроде как ничего и не было… Только души тех двоих, что сбились с пути, были пойманы злою силой.

Между тем на колени к хозяйке слетел павлин, распустил свой сказочный переливчатый хвост, и ну она его перышки ласкать да рассматривать, по головке гладить да приговаривать: «Ах ты, мой свет-батюшка! Ты доволен ли, свет, угощением?»

И все слуги-помощники собрались за вновь накрытым столом, а хозяйка принялась их потчевать, да голубить, да обихаживать…

А два обездушенных стылых тельца так и остались лежать на полу.

И вот пробил час Скучуна. Наконец он заметил, что омерзительно скользящие змеи уже окружают его со всех сторон! Но это было еще не самое страшное: застилая небо, снижаясь все ниже, его настигала чудовищная Тень…

Скучун закричал и упал в траву, уткнувшись мордочкой в землю. Он был почти без чувств от страха, перед глазами плыл зеленый туман, а шорох ползущих тварей становился все отчетливее, все ближе…

Скучун ни секунды не сомневался в том, что настала погибель, и уже распрощался с жизнью. Слезы помимо воли текли из глаз; смешиваясь с землей, они перепачкали всю его шерстку на брюшке. Но вдруг неожиданно для самого Скучуна какой-то безотчетный порыв придал ему сил, и вот наш герой, придавленный было страхом к земле, распрямился, раскрыл зажмуренные глаза и крикнул навстречу дьявольскому кошмару:

И тут раздался невыносимый для слуха, непередаваемый в слове звук — то ли рев, то ли свист, — будто голос самого Зла! То Василиск закричал от гнева, поняв, что имя его раскрыто. Отвратительный вой, лязг металла и нарастающий гул слились в одно, казалось, что земные существа не способны вынести эти звуки и вот-вот погибнут или сойдут с ума… Разъяренный воздух вокруг взвихрялся воронками, расшвыривал землю, траву и камни, а чудесный туман, искрящийся звездами, канул в небытие, разметанный страшной силою.

Василиск бесновался. Сквозь буревую мглу, клубящуюся над землей, постепенно проступали его очертания. Сначала во мгле показались белые глаза, совершенно лишенные зрачков: остановившиеся, немигающие… Глаза шарили по земле, пытаясь обнаружить того, кто развеял словом личину Тени. И змеи, шипя, извивались и бились, а потом застывали в траве, пораженные одним только взглядом этих глаз!

А наш Скучун, вовремя вспомнив, что взгляд Василиска убивает на месте, пригнулся к земле в три погибели, уткнулся в ладошки мордочкой, зажмурился крепко и, дрожа от волнения, стал призывать Деву-птицу: Скучун звал ее, вспоминая тот прекрасный образ, который увидел тогда, над обрывом реки, в озарении первых лучей рассветного солнца…

Неужели же я погиб? И сильнее Зло на Земле? Но я помню реки изгиб, Образ Света в рассветной мгле… Дева-птица, явись сюда В дивном образе Красоты. Ты же знаешь, в Лесу беда, Ну скорее, ну где же ты?.. Может быть, ты уже в пути? Застилает деревья мрак. Дева-птица, приди, приди, Помоги, и да будет так!

Внезапно на землю обрушилась тишина. Все замерло: ни звука, ни дуновенья… Боясь даже пошевельнуться, не смея приоткрыть глаза, Скучун не верил своим ушам, но это был не обман — мир в самом деле затих, а земля успокоилась, будто никакого кошмара и не было…

Скучун не видел, как померкли над ним белесые немигающие глаза Василиска, все еще скрытого в клубящейся мгле. Они стали гаснуть, гаснуть, гаснуть, точно кто-то решительно стер с листа незавершенный рисунок. А в дымном призрачном плене, рассеивая мглу, развернулись знаменами крылья, блистающие синевой! То Душа Радости в облике Девы-птицы явилась на зов.

Скучун почувствовал чье-то доброе присутствие, чье-то тепло и, собравшись с духом, поднял голову. Над ним распростерла свои крыла Дева-птица. Ее золотая корона, сотканная из света, лучилась, глаза сияли, и этот свет осенял все вокруг. Вещая птица улыбнулась ему, и тут наш герой догадался, что он спасен…

От света, затопившего Лес, было больно глазам, и Дева, крестообразно сложив пред собою крылья, закрыла ими свое лицо. Тогда Скучун смог оглядеться спокойно, не щурясь, не опасаясь ослепнуть, и увидел, что все вокруг него усеяно мертвыми змеями, а Тень исчезла.

Потрясенный Скучун приподнялся на цыпочки, весь потянулся к чудесной птице и произнес еле слышно, почти про себя:

— Моя таинственная надежда, ты победила самого Василиска! О, Радость, о вещая птица, какое счастье, что ты услыхала мой зов!

Он неотрывно глядел на отливающие синевой гордые крылья, от которых исходил такой таинственной силы свет, что душа бесстрашно рвалась из телесного плена, чтобы мчаться ему навстречу! Длилось это считанные мгновенья: взмах крыльев, другой — и Дева-птица растаяла в разогретом пространстве, а наш герой вновь очутился посреди Вещего Леса один…

Магический Лес хранил свои тайны, он словно бы слегка подсмеивался над своим маленьким гостем, искрясь и мерцая, а посеребренные звездным сиянием улитки с видом заговорщиков ползли по траве, весело пошевеливая своими рожками, и безнаказанно, еле слышно хихикали!

И тут-то Скучун все понял! Он догадался, что явившаяся к нему на зов Дева-птица была не та, настоящая, что сама показалась ему тогда над обрывом, — это была лишь его собственная мысль о ней, воплощенная магией Большого Леса! И ожившая его мечта оказалась сильнее Тени…

— О, как же могущественны силы Света, если только лишь призрак одной из них способен преодолеть настоящее, реальное Зло… — подумал Скучун. — Но как же… выходит, я сам победил Василиска с помощью простой мысли! Конечно, такое возможно только в Вещем Лесу, но как знать, быть может получится и где-нибудь в самом обычном месте… Ох! Даже голова закружилась!

И Скучун с облегчением рассмеялся впервые за долгое время пути, наконец-то поверив в себя, в свои силы. Он воспрянул духом, он знал теперь, что СЛОВО всесильно, а творческий дар создает новый мир, в котором нет ничего невозможного!

— Ксюн, дорогая моя, как я счастлив, мне открылось великое таинство: я все могу, и ты, ты тоже… Человек может все! Он населяет Вселенную своими созданиями, порождениями своей души. И они приходят в мир, живут и преображают его, а с ним и своего творца… И, волнуясь, предчувствуя новое откровение, он произнес слова, что сами, без всяких усилий, рождались в нем:

И тут что-то изменилось вокруг. В воздухе появилось какое-то странное напряжение, он словно ожил, вибрируя, и задрожал. И этот трепет порождал особенные, ни с чем не сравнимые звуки, будто окрестность наполнилась трелями невиданных, сказочных птиц…