Елена Ланецкая - Одолень-трава

И Скучун с облегчением рассмеялся впервые за долгое время пути, наконец-то поверив в себя, в свои силы. Он воспрянул духом, он знал теперь, что СЛОВО всесильно, а творческий дар создает новый мир, в котором нет ничего невозможного!

— Ксюн, дорогая моя, как я счастлив, мне открылось великое таинство: я все могу, и ты, ты тоже… Человек может все! Он населяет Вселенную своими созданиями, порождениями своей души. И они приходят в мир, живут и преображают его, а с ним и своего творца… И, волнуясь, предчувствуя новое откровение, он произнес слова, что сами, без всяких усилий, рождались в нем:

И тут что-то изменилось вокруг. В воздухе появилось какое-то странное напряжение, он словно ожил, вибрируя, и задрожал. И этот трепет порождал особенные, ни с чем не сравнимые звуки, будто окрестность наполнилась трелями невиданных, сказочных птиц…

Скучун замер. Нервы его были страшно напряжены. Казалось, будто кто-то невидимый приближается к нему, а дрожащий воздух замирает от волнения, ощущая движение невидимки… Даже сердце у Скучуна забилось в каком-то новом, непривычном ритме, вторя ритму того сокровенного мира, который сейчас — он верил — должен был приоткрыться ему…

И тут случилось невероятное — такое, о чем Скучуну не грезилось даже в самых затаенных мечтах… Внешне он оставался таким, как и прежде, быть может только чуть легче, прозрачнее, но в то же время — о чудо! — он перестал ощущать свое пушистое тельце и при этом видел себя как будто со стороны…

Где же были его глаза? Они были везде!

Как будто тончайшие волны торжествующей, радостной силы исходили от Скучуна, теперь он знал, что это были силы его души… Каким-то непостижимым образом душа его освободилась от телесного плена — лучистыми потоками устремлялась она навстречу цветущему миру…

Преображенный Скучун стал единым с окружавшим его пространством, прозрачные волны его души проникали повсюду: он был теперь и в травах, и в запахе прелой земли, и в теплом, сыром лесном воздухе, поднимавшемся в вышину… и в то же время это был он и только он, Скучун! Казалось, душа его достигала самого солнца. И струящиеся ее лучи — теперь он воочию видел это — были похожи на солнечное сияние!

Сквозь восхищенного Скучуна проникал свет и ветер, тельце его утратило свою обычную плотность, растворилось, растаяло, оставив взамен только легкие очертания самого себя…

Наш герой прикоснулся к какой-то тайне, освободившей его душу и наделившей способностью наполнять собой и вмещать в себя всю живую природу, весь мир, оказавшийся таким невыразимо близким!

Внезапно будто завеса упала перед глазами нашего героя, и он увидел то, что скорее всего и не появлялось и не исчезало доселе, а было всегда, недосягаемое для простых глаз…

Скучун увидел громадное Древо. Любое существо перед этим гигантом казалось бы карликом. Могучие корни его тонули в воде, голубой и прозрачной, как небо. Звезды и облака, Луна и Солнце отражались разом в воде, и казалось, что Древо вырастает на небесах… Двенадцать ветвей, словно двенадцать миров простирало оно в вышину, и были эти миры как ступени, ведущие из земных пределов в беспредельность Вселенной! Каждая ветвь заключала в себе целый мир со своим населением и укладом, и жизнь эта едва угадывалась, сокрытая полупрозрачной завесой бело-розовых облаков.

Вершина Древа скрывалась за облаками, которые будто нехотя опадали к земле сонными водопадами, окружая необъятную крону белым бесплотным кольцом. Сквозь облачный полог проглядывали смутные очертания обитателей древесного Града. Налетевший порыв ветра разорвал на миг живое кольцо облаков, и оттуда, гудя, вылетел на свободу целый рой золотисто-медовых пчел! И пока облака не сомкнулись снова, Скучун любовался на изнеженные палевые цветы — они безутешно покачивались на ветвях, в обиде на гадких изменниц-пчел, которые с такой легкостью оставили их, даже не попрощавшись! Покинутые цветы тихонечко плакали, роняя тягучие слезные капли нектара на шелковистые лепестки, и, колеблясь, звенели алмазные их тычинки, сиявшие точно маленькие драгоценные звездочки…

Порой бело-розовый слой облаков рассеивали чьи-то легкие смелые крылья, и любопытные райские птички выныривали из дымки, красуясь своим невесомым радужным оперением и изогнутыми лирой хвостами. Они пели, а легкие перья их, точно осенние листья, срывались с трепещущих крыльев, взмывали в воздушных потоках и лениво, медлительно опадали к земле, подхваченные облачным водопадом… И покуда певуньи приоткрывали завесу и утоляли свое любопытство, изучая незнакомый им внешний мир своими зоркими черными глазками, Скучун разглядывал тяжкие спелые плоды гранатов, в изобилии росших на ветвях чудесного Древа, оттягивая их к земле. Некоторые лопались с легким треском, и целый дождь гранатовых зерен проливался тогда на землю…

Велик и прекрасен был потаенный мир Древа, и многое, очень многое скрывалось под сенью его ветвей!..

Очарованный, полоненный этим необыкновенным миром Скучун приблизился к могучим корням, окруженным водой. Он подставил ладошки, и в них просыпались пурпурные зерна гранатов, а сверху, мечтательно, тихо кружась, слетели к нему перья радужных птиц. Весь перепачканный щедрым и сладким гранатовым соком, Скучун стоял и смотрел, как влажный облачный круг опадает к самым корням и постепенно, задумчиво тает. А там, где облачно-пенное кружево впитывалось в землю, проявлялось едва заметное радужное кольцо…

И улыбнувшись всему этому незнакомому миру, Скучун перешагнул окружающую Древо черту! Он шагнул и ахнул: там внутри, за чертой, пребывал сокровенный Дух Леса!

Скучун наконец снова увидал тот дивный печальный лик, который уже являлся ему в магическом пространстве Вещего Леса. Лик угадывался в силуэте великого Древа, в его корнях, рисунке, коры, трепете листьев… Он был едва уловимый, размытый в прозрачных потоках… воздуха ли, эфира?.. Эти потоки чем-то напоминали лучистые волны освобожденной души Скучуна, только они были ярче, сильнее, и он догадался тогда, что великое Древо — Дух Леса — обладает способностью проявлять, делать видимой скрытую в теле душу — сущность живых существ…

Воздушные потоки похожи были на ручейки или скорее на вены и артерии, только расположенные не внутри, а снаружи. Тут были и голубые, и желтые, и темно-синие, и каждый сверкал, играя на солнце, и прокладывал свое русло в кровообращении Древа. Они переплетались, пути их скрещивались, многие уходили под землю, другие, наоборот, выходили оттуда, прямо из-под корней, и Скучун вскоре стал различать пути каждого.

Самый напористый и сильный поток фиолетового цвета обвивавший Древо, огибал его крону где-то под небесами, и, судя по устремлению его спирали, должен был бы оттуда уходить вниз, под землю, чтобы набраться там сил и снова явиться на волю, но уже в ином качестве, с иной окраской… На самом верху поток будто спотыкался о невидимую преграду и, взрываясь как фейерверк, разбрызгивал свою энергию куда-то в сторону.

Постепенно Скучун все более убеждался, что в огромном древесном мире не все благополучно. Два густых, мутноватых, коричневато-красных потока, будто направленных чьей-то злой волей, перекрывали разноцветные чистые ручейки, струящиеся вокруг Древа. Один из них обрушивался на крону сверху, другой выползал из-под земли и, точно змей, обвивал наиважнейшую фиолетовую артерию — оттого и взрывалась она фонтаном, не донося свою силу до корня…

Гармония жизни Древа была явно нарушена. И на лике его отражалось ужасное страдание.

Скучун замечал, что страдало не только само Древо — мучились все его обитатели. Путаница и хаос перемешивали потоки жизненной силы, питающей их…

Веселые пчелы, которые по заведенному распорядку привычно ждали капель нектара из ярко-желтого потока чудесной стихии, теперь были насмерть перепуганы и перепачканы хлопьями черной золы, что сыпалась прямо на них.

Изумительные палевые цветы, украшавшие другую ветвь, надломились и скорчились под тяжестью липкой смолы, текущей, точно застывший гной, из раны в стволе… Птенцы райских птиц подставляли наивно раскрытые клювики в ожидании корма из протекавшей над ними зеленой струи. Но вместо корма их окатывали ледяные потоки воды, и птички возмущенно чирикали, встряхиваясь и потрясая в гневе совершенно промокшими перьями… А некоторые уж почти захлебнулись и свешивались из гнезд, растопырив обмякшие крылья…