Мария Кондратова - Ночная Мышь, или Первый полет

— Я буду летать. Непременно буду, — и взялась за лётный труд со всем прилежанием, на какое только была способна.

Сперва Верёвочный мечтатель нарадоваться не мог на такое рвение. Но уже через несколько дней он не на шутку забеспокоился. Мышь бродила вокруг дома кругами нервная, взъерошенная и раздражённая, у неё испортился характер и совершенно пропал аппетит. Она махала, махала крыльями с утра до вечера, но взлететь так и не могла.

Ничего-ничегошеньки у неё не выходило, и потому Ночная Мышь чувствовала себя совершенно несчастной, и Верёвочный Заяц чувствовал себя несчастным вместе с ней. Тоскливыми были теперь их вечера. Заяц, вздыхая, часами плёл невесёлые узелки, а упрямая кроха ожесточенно листала потрёпанную лётную книжку и бурчала, убеждая кого-то:

— А всё равно я буду летать… Всё равно буду!..

Неожиданно ей пришло в голову, что она неправильно тренируется.

— Кто же учится летать на земле? — спросила себя Мышь, — учиться летать надо в воздухе!

Сказано — сделано. Теперь она каждый день взбиралась на нижнюю ветку бизань-мачты, крепко зажмуривалась и прыгала вниз, лихорадочно размахивая крыльями. Но увы — и новый метод не принёс сколько-нибудь заметных результатов, если, конечно, не считать заметным результатом то, что вся она ходила теперь в царапинах и синяках. Хорошо ещё Верёвочный Заяц не видел этих «полётов». Он бы наверняка с ума сошёл от беспокойства за свою подопечную.

День сменялся днём. Но Ночная Мышь не замечала их бега. Ей не было дела до того, что зацвела земляника и полетели первые одуванчики, она могла думать только о своих неудачах. Даже во сне она постоянно видела, как кубарем катится с бизань-мачты и никак не может удержаться в воздухе…

После одной такой тренировки исцарапанная и уставшая Ночная Мышь, понурившись, сидела под сосною и считала новые царапины и синяки. Их выходило девять, и Мышь раздумывала, нельзя ли посчитать один большой синяк на правом боку за два, тогда число боевых ран, полученных в неравной борьбе с земным притяжением, стало бы равным десяти. Прекрасное круглое число! Вдруг она услышала над головою знакомый, желанный звук — звук биения крыльев. Неужели серые птицы вернулись?! Кроха немедленно задрала голову. Нет, конечно же, не они…

Но в любом случае, существо, кружившее над Дальней Поляной, выглядело столь необычно и внушительно, что, засмотревшись на него, Ночная Мышь на несколько мгновений забыла о своих горестях. Это была большая птица, невероятно пёстрой окраски, какую нашей крохе ещё ни разу не доводилось видеть в Нечаянном Лесу. Рядом с нею даже щёголь-удод показался бы тусклой незатейливой птахой. Эдаким серым воробышком. На голове у фантастического создания покачивался хохолок из голубых перьев, а на груди что-то поблёскивало.

Заметив, что на неё смотрят, птица сделала ещё несколько кругов, позволяя вдоволь налюбоваться собою, и опустилась рядом с Ночной Мышью.

— Нравится? — спросила пришелица, очевидно имея в виду себя.

— Очень! — искренне ответила Мышь, — а что у вас так блестит?

— А это… — гостья старательно расправила пёрышки на груди. — Зуб мудрости. Золотой.

— Ух ты, — восхитилась любопытная Мышь. — Такой маленький и такой мудрый? — Она спросила об этом безо всякой задней мысли, но птица так на неё посмотрела, что приёмная дочка Верёвочного Зайца сразу поняла, что сморозила ужасную глупость.

— Мудрость у меня здесь, — коснулась гостья кончиком крыла чёрного высокого лба, — а зуб, чтобы все видели. И понимали — знать, мудра птица, если на собственный золотой зуб заработала. Вещая Птица Людмила — прошу любить и жаловать. — И она так резко махнула головой, что с неё слетел красивый хохолок, и стало видно, что под ним обычные чёрные перья — ничего особенного.

— Очень приятно, а я Мышь, — сказала Ночная Мышь, зачарованно глядя, как голубенький пучок перьев катится по траве.

— Ты что, парика никогда не видела? — удивилась Птица Людмила, ловко пристраивая украшение назад на голову.

— Никогда, — призналась Мышь. — Мы тут как-то обходимся.

— Дикий-дикий Лес, — вздохнула гостья, — задворки цивилизации… Лес третьего мира… так сказать… То ли дело у нас…

— А что у вас? — немедленно поинтересовалась непоседа, — все с париками?

Но Вещая Птица Людмила не услышала её вопроса. Она оживлённо оглядывалась, приговаривая: «Так-так-так», словно строгая учительница, которая собирается поставить двойки целому классу, и наконец поинтересовалась:

— И чей это лес?..

— Наш… — не поняла вопроса Ночная Мышь.

— То есть, твой?

— Мой, Зайца, Икки, госпожи Мауз, — старательно перечисляла Ночная Мышь, — а ещё там за ручьём бобры живут, их я по именам не знаю… Нас здесь много.

— Не понимаю… — покачала головой Вещая Птица, — мудрость моя безгранична, но я не понимаю… Вот это дерево, оно чьё?..

— Кажется, ничьё… — неуверенно произнесла Ночная непоседа.

— Так не бывает, — не допускающим возражений тоном заявила Людмила. — Всё на свете должно иметь хозяина, а как же иначе?..

— Ну, не знаю… — задумалась Мышь, — вот наш домик — он наш… Заяц его построил, а дерево само по себе… Наверное, тот, кто его вырастил, ему и хозяин… Но я не знаю, кто его вырастил. Мне кажется, что оно как Лес… Само… Может быть, вы знаете?..

— Глупости! — отрезала Людмила — Какое мне дело до того, кто его вырастил! Дерево — это собственность. Раз ничьё — будет моё.

— Пожалуйста, — пожала плечами Ночная Мышь, — только если вы собираетесь здесь жить, то на том краю поляны деревья гораздо лучше. А тут и сыро, и ветер северный. (По правде говоря, дальний край поляны ничем не отличался от ближнего, но Мышь почему-то не хотела, чтобы Вещая Людмила свила своё гнездо рядом с их домиком. Она обещала стать беспокойной соседкой).

— Там? И тоже ничьи? — заинтересовалась странная гостья, — удивительный Лес… дикие звери…

— Совершенно ничьи, — подтвердила Мышь.

— Уже лечу, лечу… — затарахтела Вещая Людмила, — надо спешить, а то оглянуться не успеешь — налетят, захватят, присвоят… Хочешь жить — умей вер-ртеться… Птица птице — кор-ршун… — Не прощаясь, она подпрыгнула, ловко перевернулась в воздухе и быстро-быстро полетела к дальнему краю поляны, куда ей указала кроха.

Ночная Мышь, которой не терпелось стать Мышью Летучей, с завистью посмотрела ей в след.

Как ты помнишь, свои утренние пробежки Печальная Икка называла «моционом» — это слово казалось ей удивительно нежным и бодрящим. Когда кто-нибудь из приятелей окликал её:

— Доброе утро, Икка, куда спешишь?..

Она глубоко вздыхала и произносила с большим чувством:

— Я совершаю моцион…

В то утро она, как обычно, трусила по лесной дорожке и думала о разных приятных вещах — о своём моционе, о новом средстве для полировки рогов и копыт, и конечно же, о Берёзовом Слоне. Он должен был появиться в Нечаянном Лесу со дня на день. (Икка ожидала его появления уже не первый год, но удивительным образом не испытывала ни малейшего разочарования оттого, что её ожидания не спешили сбываться).

Думала она и о том, что на Дальней Поляне, в стороне, противоположной той, где стоял домик с круглыми окнами, уже, должно быть, зацвела сладкая травка, которую можно жевать целыми часами… Ах, в мире существует столько приятных вещей для того, чтобы думать о них ранним июньским утром!

Надо вам сказать, что Дальняя Поляна была лишь немногим меньше Большой Поляны, так что с одного её края другой еле виднелся. В той стороне, куда направилась романтическая корова, было разбросано множество небольших холмиков, пригорков и бугорков, поросших деревьями и кустарником. На одном из этих пригорков и произрастала та самая травка.

Как я уже говорила, Печальная Икка была близорука и весьма рассеянна, поэтому низенькую ограду, нежданно-негаданно выросшую у неё на пути она заметила слишком поздно. Раздался громкий треск, и озадаченная Икка остановилась.

— Положительно, ещё несколько дней назад никаких препятствий здесь не было… — корова помнила это совершенно точно. Уж кого-кого, а всех обитателей Дальней Поляны она знала превосходно. Неужели сюда перебрались новые жители? Икка принялась тихонечко пятиться назад.

«Ай-яй-яй, как неудобно… — тоскливо подумала она, — как му-у-учительно неловко всё получилось…»

На глазах у неё немедленно набухли две огромные слезы, и вместо того, чтобы тихонечко удрать с места происшествия (как непременно поступила бы на её месте Ночная Мышь), Икка шагнула в сторонку, прислонилась к ближайшему дереву и разрыдалась. Но выплакаться от души ей не удалось. Всякому известно, что это занятие требует покоя и сосредоточенности, а нашей романтической корове досталось какое-то на редкость угловатое дерево, оно так и норовило впиться ей в плечо или под лопатку чем-то острым. Ну как, скажите на милость, можно плакать в таких неподходящих условиях?