Евгений Велтистов - Глоток Солнца

Каричка удивленно смотрела на меня. Смотрела так, будто это я докладывал у доски свою теорию. Я вспомнил наши бесконечные броски, бледное лицо Менге, груду металла, оставшуюся от тех двух гравилетов на зеленой траве Тампеля, свои онемевшие от резких ударов по клавишам пальцы и решил, что все было не напрасно. Я видел, как стою с пылающими ушами перед спокойным, словно ясное море, Акселем, перед тем Акселем, которого я всегда понимал и принимал целиком, и невнятно прошу у него прощения за прежнее нытье, за дезертирство в самый горячий момент, а он хлопает меня по плечу и благородно прощает... Но, конечно, все это глупое воображение, все на самом деле будет не так. Он глянет на меня исподлобья и пробурчит: "А-а... приехал. Хорошо отдохнул? Ну-ка, прежде чем браться за дела, телеграфируй отцу с матерью. Почему молчал? Они забросали меня вопросами..."

- Знаешь, - сказал я Каричке, - мне все казалось, я тебе только не говорил, что это оно гналось за нами, а не мы. Но теперь мы его настигли. Здорово - верно?

- Да, - ответила она. - Что будет дальше?

- Знаешь, я тебе тоже не говорил, как тяжело это холодное равнодушие. Мы его спрашиваем, а оно молчит. Как будто на плечах у тебя вся космическая пустота и весит она больше, чем галактики. Разобьем и это надо еще много работать. Ты прочла? Доклад в Верховном Совете - это уже будет решение всех людей.

На газетном листе выстроились новые ряды колонок. Выступал Джон Питиква, тот самый психолог, который своим тихим голосом рождает в зале тишину напряженного внимания.

Питиква говорил от имени биологов.

Вот его слова:

"Мы с вами были свидетелями замечательного открытия, сделанного нашими физиками, математиками, астрономами. Но пусть простят меня коллеги, я хочу еще раз обратить внимание на стратегию облака, странную уже тем, что оно является, как мы убедились, представителем высокоразвитой цивилизации. Насколько я понимаю, облако стремится вывести человечество из определенного состояния, воздействуя на его психологию, разрушая технику. Это, мне кажется, и есть главная проблема дня".

Далее газеты перешли к изложению доклада, и можно было только догадаться, как могучий Питиква манипулирует снопами голубых искр, демонстрируя реакцию нервной системы на излучение облака. Эти сигналы пробуждали в памяти наших клеток только глухие и темные закоулки, затрагивали те центры мозга, которые вызывали у людей тревогу и беспокойство, страх и ужас, гнетущую подавленность и нервные конвульсии; они не освещали ярким лучом прямые улицы человеческого сознания, активную память наследства веков, память борьбы за достоинство и справедливость. Надо было срочно развесить красные огни светофоров на всех темных переулках, чтобы не допустить аварии, чтоб перестроить их в светлые улицы.

Питиква упомянул о заявлении профессора Гарги, который, судя по всему, держал в руках ключ обратной связи: облако неподвижно стояло над островом Ольхоном, окруженное силовым полем. Гарга ответил отказом на предложение Совета: он не разрешил присутствовать на острове комиссии, пока не доведет до конца свои опыты и не опубликует результаты. Питиква не стал разбирать подробно заявление профессора Гарги. Он был очень осторожен в оценках, выразив сожаление, что уважаемый ученый не понимает остроты создавшегося положения.

Чувство тревоги охватило меня после выступления Питиквы.

Я представил, сколько разной техники скопилось сейчас около Байкала. Но все эти мощные аппараты не могли изменить чудовищную программу облака, не могли даже установить с ним контакт. А неизвестный до сих пор миру профессор Гарга, сидя в своей маленькой лаборатории, между тем договорился с облаком и диктует свои условия Совету. Это было совершенно непонятно.

Но теперь-то я твердо знал, что мне делать дальше. Я сказал Каричке:

- Ты слышала, что Гарга - мой дядя?

Каричка кивнула:

- Да.

- Так вот, ему нужен программист. Он пригласил меня.

Глаза Карички расширились от удивления. Я рассказал ей о встречах с дядей, конечно, без таинственных подробностей.

Да, теперь я знал, что был виноват: я скрыл разговор с Гаргой от Бригова, от товарищей, а ведь тогда еще можно было что-то предпринять, договориться с ним. Теперь я, искупая вину, поеду к песчаному острову, над которым стоит облако. Я, программист Март Снегов, поеду на остров Ольхон, чтобы узнать настоящий код облака.

А Каричка уже знала, что я решил именно так, хотя я и не сказал ни слова. Она знала и вложила свою крепкую тонкую руку в мою ладонь.

Я не хотел стать бессмертным, я не боялся умереть - это уж точно! Я поеду на Ольхой, чтоб победить облако, и это будет последняя попытка.

...Паруса домов, наполненные ветром и солнцем, летели навстречу нашему гравиплану.

Наш город - Светлый.

Я сложил светогазету, сказал, не отпуская Каричкину руку:

- Жаль, что так и не успел обкатать гравилет. Придется тебе с Рыжем...

- Придется.

И она ответила мне прощальным пожатием.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОСТРОВ

Из письма школьницы Эйнштейну: "Я

Вам пишу, чтобы узнать, существуете

ли Вы в действительности?"

16

Сколько летал я над тобой, Земля, и не знал, что ты такая большая и спокойная. Я лежал на верхней полке и уже много часов смотрел в окно, смотрел, как поезд несет меня через тайгу. Деревья стоят вкривь и вкось, и только ты наглядишься на этих силачей с могучими мохнатыми лапами, как вдруг ударит в глаза серебряный свет, и вся в пене, стремительная и синяя, вытягивается к горизонту река; несет она длинные связки плотов, крылатые судна, прыгает вместе с ними через пороги и легко, будто спичку, ломает о камень зазевавшееся бревно; но вот поезд нырнул под радугу, и тайга расстелила перед ним белую черемуховую скатерть, такую белую и душистую, что у пассажиров пошла бы кругом голова, не будь герметически закрыты окна; а потом выплывают навстречу, как туши доисторических чудовищ, сопки; для них лес - как трава: горбы спин вздымаются под самые облака. Выше их только Солнце, зеленое таежное Солнце.

Как я был рад, что не полетел к Байкалу в ракете, а сел в вагон, и вот теперь мой поезд скользит вдоль подвесного бесконечного рельса, рассекая крыльями воздух. Он огибает щетинистые спины уснувших чудовищ, хотя на карте тут дорога прямая. Но зачем мне все эти карты, и без них поезд привезет меня куда надо. Я мудрец, что сел в поезд: радуюсь великому простору земли, валяюсь на верхней полке, раздумываю обо всем на свете, готовлюсь ступить на остров Ольхон - на другую землю, может быть, даже на другую планету.

Еще я слушаю, как внизу, подо мной, за столиком течет мирная беседа. Я не смотрю туда, но знаю, что это старый сибирский капитан - здесь говорят "кап" - и такой же матерый "утюжник" (вертолетчик, утюжащий небо от зари до зари) от нечего делать припоминают мрачные истории. Круглый клуб дыма проплыл над моим носом - это из широкой, как чашка, трубки капа; дома он, без сомнения, любит восседать на медвежьей шкуре, добытой собственноручно полвека назад, а сейчас продавил до пола податливое кресло и грохочет хриплым басом, хоть и старается не повышать голос. Утюжник, наоборот, говорит вкрадчиво и пускает в меня тонкую струю сигаретного дыма. И я невольно слушаю разные истории, которые случались на воде и в воздухе: как вмерзла в лед вся флотилия и кап на старом теплоходе ледоколил всю ночь; как бросали с гравилетов динамит, чтобы взорвать ледяные заторы и спасти город от наводнения; и про свирепую реку я услыхал, про Витим, на котором всего три горстки песка, а все остальное - камень; и узнал, что такое таежный "стакан": на маленькую поляну, окруженную высоченными пихтами, мой утюжник, как ложку в стакан, осторожно опустил вертолет, выручая из беды заплутавших геологов.

Соседи высказывались попеременно, а когда очередь доходила до меня и наступала вопросительная пауза, я делал вид, что дремлю. Мне казалось, что я знаю этих людей много лет, и мне было приятно говорить с ними про себя. Ты, ленский кап Павел Агафонович, - Грамофоныч, как ты сам себя называешь за трубный голос, - год за годом будешь ходить по серьезной реке Маме, по не менее серьезному Витиму, по спокойной, но с характером Лене; в короткие часы сна приснятся тебе мели, пороги, заторы, и ты проснешься, вскочишь, едва встанет твой корабль, а солнце, мороз, ветер не устанут рубить все глубже складки на твоем дубленом лице. И ты, мой коллега - гравилетчик Зюбр, хитрющий таежный утюжник, ты будешь курить сигарету от сигареты, ожидая запоздавших товарищей, а потом всю ночь тренировать молодых пилотов: взлет - посадка, взлет - посадка, чтобы утром они, прикрыв на минуту город своими трепещущими крыльями, разлетелись утюжить тайгу к геологам, охотникам, шахтерам. А я... я через час-полтора сойду с платформы на берег Байкала и увижу серебряный шар над песчаным островом.

Я готовился к этому моменту, продумывая каждый свой шаг. Я знал, что если я что-то и упустил в своей программе, в решающий момент меня выручит интуиция. Ведь я не ошибся, когда во сне меня укололи иголки и я встретил Каричку под старой сосной. И я скорее почувствовал, чем увидел, грязно-белое облако в ту ночь над головой Карички, когда она была принцем датским. И Рыж с Лехой провожали меня в космопорте - недаром же мы забрели туда. И страх, мой страх за Каричку, пока я скитался по свету, не обманул меня: приехав, я увидел белое, как гипс, лицо...