Зоя Туманова - Веточка из каменного сада

Разыскал я мальчишек, которые врывались в наш двор, расспросил каждого по отдельности: отвечали кто в лес, кто по дрова... Видно, и вправду померещилось ребятам: мало ли что привидится с перепугу в путанице ветвей и валежника!

Попросил я бабушку испечь самсы с тыквой, наполнил две бутылки холодным чаем, взял молоток, нож, спички, фонарик, компас у меня вделан в ремешок часов... Пожалуйста, Сайд готов к великим геологическим открытиям!

Конечно, бабушка и охала, и причитала, пыталась отговорить, но женщине со мной не сладить, когда что-то решено.

------

Встал я, как и хотел, до солнышка. Рюкзак был уложен с вечера, большая и толстая ветка тала загодя отпилена и очищена от коры: посох в горах пригодится. Наскоро выпил чаю с лепешкой, обнял и еще раз заверил бабушку, что со мной ничего худого не случится - и в путь!

Сначала - уже знакомый луг со всеми его прелестями. Запутается нога в силках и петлях журавлиного горошка, порвать бы их, да жаль такие красивые у него цветы! Потом пошли заросли кустарников - по берегу Гальвасая. Они навешали на меня пух прошлогодних семенников и разукрасили руки царапинами. Чернощекая птичка насмешливо поглядывала на меня, раскачиваясь на ветке: что, мол, за чучело?

Тропа перебрасывалась с одного берега Гальвасая на другой, приходилось перебираться по огромным камням, скользким от водорослей, а где и вброд. От ледяной воды заломило кости. Но я не обращал на это внимания, зная, что главное - впереди...

К полудню я добрался до настоящих гор.

...Скалы вырастают, загораживая небо. Над тропой нависают каменные карнизы. Щебенка уползает из-под ног, не идешь, а ковыляешь. Тропа уводит в теснину ущелья. Где-то здесь спало эхо, разбуженное моими шагами. Сыро, мрачно. И вдруг расступаются угрюмые стены, и глазу открывается простор...

Вершины гор, точно великаны с морщинистыми лбами; они тихо беседуют, сблизив головы. Подслушать бы их разговор!

Я опустился на камень. Перед глазами у меня был сухой склон с жесткой, точно проволока, травой, совсем уже пожелтевшей. Едва зеленел только один кустик горной мальвы с жестким, как холщевый флажок, белым цветком на верхушке щетинистого стебля. Глядя на этот кустик, я еще сильнее почувствовал жажду...

Бутылки мои давно опустели. Гальвасай остался далеко внизу. От скал надвигался, охватывая меня со всех сторон, раскаленный воздух. С его током порой наплывал острый, дурманный запах шалфея. Я переменил положение, пытаясь разглядеть в желтизне сухой травы его лиловые коготки...

И вдруг дуновение холодного воздуха коснулось моего затылка стянуло кожу под волосами. Ощущение было быстрое и тревожное. Как будто в темной комнате меня коснулась рука - неведомо чья.

Но откуда, среди зноя, это дуновенье? Может, между камней пробивается родник?

Мечта о воде взбодрила меня. Я встал и начал искать родник.

Если он тут и был, то его здорово запрятали сплетения колючих кустов. Я пытался раздвинуть ветки, уже не думая о занозах и царапинах. И снова рука ощутила холодное дуновение.

Там, за кустами, была щель меж камней. Глубокий провал, дышащий холодом. Пещера!

"Или вход в подземный сад Шаддода?"

Откуда силы взялись?

Я протискивался между глыбами камня, изгибаясь, как ящерица. Согнувшись, продвигался по подземному коридору. Он становился шире.

Да, я в пещере! Темной, глубокой.

Прыгает желтый кружок света от моего фонарика, выхватывая из тьмы серые шершавые стены. Воздух холодеет, становится влажным. Трогаю стены - они мокрые. Вода! Но пить уже не так хочется, как там, наверху. Волнение оглушает меня. Что еще впереди?

Расступаются каменные стены - кружок света уже не достает до них. Направляю луч кверху - он тает, рассеивается во мраке под сводами неведомой высоты...

Я во дворце, выстроенном природой - не для глаз людских.

Каменные колоннады. Каменные ступени. Спохватываюсь: не заблудиться бы! Завязываю бечеву за сталактит, иду вперед, разматывая клубочек.

Каких только нет чудес! Вот словно окаменели струи воды - играет свет в застылом водопаде, дробятся в прозрачности камня отблески фонаря. А это - тоже камень? Точь-в-точь цветок! Желтый, медовозолотистый. Как та дедова веточка.

Я открыл сад царя Шаддода!

Мысли мои кружат, словно осенние листья, подхваченные смерчем. Я открыл!

Мчусь вперед, точно ошпаренный кот. Роняю свой клубок - он укатывается куда-то во мрак...

Э, нет! Так нельзя! Что говорил дедушка о разуме в делах?

Я сел, чтобы отдышаться и успокоиться. Конечно, самое разумное сейчас - вернуться. Надо беречь силы. А потом прийти сюда, целой группой - с факелами: фонариком не осветить своды. И - веревок побольше. Тогда можно будет пройти пещеру до конца.

А где он, конец? Есть ли он - там, во мраке?

Тишина обступает меня. Не та, что наверху. Там - хоть травинка шелестнет, хоть дальняя птица крикнет. А камни безмолвны. Сюда не доносится и монотонное теньканье капели, что я слышал по пути.

Я зашел так далеко? И почему в этой тишине, в этой тьме мне чудится чье-то тревожное дыханье?

Ерунда! Это мое собственное дыханье. Никого здесь нет и отродясь не бывало.

Я опускаю руку с фонариком - она устала, затекла. И в кружке света у своих ног вижу обглоданную баранью кость...

Ну и что? Спокойно, Саид! Может, здесь пировали шакалы. Или какая-нибудь заблудившаяся собака искала укромное местечко?

На такой глубине? В этом мраке? Ни у собак, ни у шакалов нет фонарей...

Почему-то мне вспоминаются те мальчишки, что испуганным табуном вбежали к нам во двор. "Без причины и колючка в ногу не воткнется!" это присловье дедушки. Значит, была причина? Может, мальчишки просто повстречали городского туриста - из этих, длинноволосых, бородатых? Может, побывали здесь и до меня какие-нибудь любопытные? Может, даже на каменных стенах расписались, как это принято у современных культурных варваров?

Подымаю снова фонарик, шарю лучом.

Что-то шевельнулось, уползая от кружочка света. Серое, словно камень.

"Эй, кто там?" - я хотел крикнуть, а получился какой-то визгливый шепот. Если б не эта темнота! Ведь не трус же я? Если и вздрагиваю, так оттого, что холодно здесь, под каменными сводами, не доходит сюда дыхание лета...

И вдруг жар опаляет меня с головы до ног: меж каменных струй, по которым ползет кружок света, поблескивает чей-то взгляд. Внимательный и цепкий.

Теперь - словно холодный ветер овеял меня изнутри. Оледенил - не шелохнуться...

Нельзя бояться! Дедушка говорит: "Иди беде наперехват! Так поступают мужчины!"

И я осторожно двинулся - туда. Глаз исчез.

Иду. Рвется дыханье. Но стоять и ждать - еще страшнее...

Удар по руке. Падает и гаснет фонарик. А потом - словно рухнула на голову вся толща камня над этой пещерой....

------

Я очнулся: где-то рядом негромко разговаривали. Невозможно понять, кто и о чем; голова у меня огромная и гудит, словно пустой хум большой кувшин, в которых хранят топленое сало. Если ударить по пустому кувшину палкой, получается как раз такой звук, дрожащий и гулкий. Он входит в уши и наполняет голову тупой болью...

Я застонал и тотчас почувствовал, что на лоб мне положили свежую, смоченную холодной водой тряпицу; услышал бабушкин голос, тоже стонущий от сочувствия к моей боли и выражающий пожелание стать за меня жертвой. "Не надо!" - хотел произнести я и тотчас вновь провалился в черную пучину беспамятства.

...И опять было пробуждение, и опять голоса. Ух, красота какая голова была уже моя голова, а не гудящий котел.

Приподнявшись на подушке, я увидел: у низенького столика-хантахты сидели Муйдин-бобо и кто-то незнакомый.

Мне показалось, что дедушка сильно изменился за это время: плечи его согнулись, как у несущего корзину, лицо - серое, как земля. Он угрюмо слушал того, чужого. О чем же речь?

- ...ничего, разобрались. Темное дело и через сорок лет раскроется. Время было трудное - война... Людей мало, порядку мало... Убежал он, Аманбай, из тюрьмы. Дружков там завел, они и помогли. Домой тайком пробрался. Тут они и придумали, с женой, о смерти его объявить. Чтоб не подозревали, не искали его. В горах прятался. Хотел переждать войну - тогда законы строгие были. Стал жить в пещере. Жена ему еду носила, иногда сам промышлял - силки ставил на птицу, капканы на мелкое зверье. Стрелять боялся. Потом, когда ребенка она ждала, тоже придумали, как быть. Он тогда в дом перебрался, окна, двери досками заколотили, как будто не живет никто...

Вернулась жена с дочкой - опять в горы ушел: как бы не увидал кто... Прежде ей говорил: время пройдет, он признается, повинится, отсидит свое. Да все откладывал явку с повинной, боялся. Чем дольше прятался, тем больше боялся. А потом и вовсе ум потерял от вечного страха.

- Трус прежде смерти помирает, - подал голос дедушка.

- Истинно, - кивнул гость, - только я хотел спросить вас, почтенный Муйдин-бобо: неужто вы, так близко, по соседству, живя, ничего не примечали?