Иван Василенко - Золотые туфельки

Домой кукольники возвращались на закате солнца, усталые, голодные.

Несмотря на живой интерес, который вызывали у людей представления, Кубышка не был уверен, то ли он делает, что требует сейчас совесть от каждого честного артиста. Годами выступая в цирке, клоун стрелял своими шутками по взяточничеству царских чиновников, произволу полиции, казнокрадству сановников. А куда направить сейчас свои стрелы, когда все перепуталось, когда добровольцы рвутся в бой за "Русь святую", петлюровцы - за "самостийну Украину", казаки - за "Всевеликое войско Донское", а миллионы рабочих, которым и самим-то есть нечего, льют свою кровь за счастье всего человечества?!

Неспокойно было на душе и у Ляси. Оторванная от цирка, где она с детства привыкла к блеску и ярким краскам, к смелости и ловкости товарищей по арене, к особенной, только цирку присущей музыке, она часто скучала.

- Устала, Лясенька? - участливо спрашивает Кубышка, втаскивая в комнату ширму и сундучок с куклами. - Трудная наша работа - целый день на ногах!

Ляся отвечает не сразу. Она садится на топчан и, будто к чему-то прислушиваясь, раздумчиво говорит!

- Не потому, что на ногах... Помнишь, папка, "Щелкунчика"? Там тоже куклы, но там ритм, а при ритме никогда не устанешь.

- "Ритм"!.. - вздохнул Кубышка. Пол в комнате дрогнул, звякнули в окнах стекла. - Вот он, нынешний ритм! - с горечью усмехнулся артист. - Английские инструкторы учат русских офицеров, как расстреливать из английских танков русских рабочих... Давай, дочка, под этот ритм закусим чем бог послал. Что там у тебя в кошелке? Ну-ка, посмотрим. Полселедки, кукурузный кочан, арбуз .. Роскошная жизнь!

Они сели к столу и под раскаты орудийной пальбы, доносившейся из степи, поужинали. Пили даже "чай", настоенный на каких-то сушеных листьях и ягодах.

- Роскошная жизнь! - повторил Кубышка, опуская в свою и Лясину глиняные чашки крошечные кристаллики сахарина.

Бу-ум!.. - как бы в подтверждение донеслось до них. После ужина Кубышка зажег фитилек, высунувшийся из флакончика с постным маслом, и принялся подновлять своих кукол. Они лежали на столе все вместе, спутав свои одежды и волосы, но даже в этом сумеречном свете было видно, что каждая из них упрямо сохраняет свое выражение лица: Петрушка - задиристое, Капрал тупо-начальственное, Благоразумный - надменно-презрительное. "Нет, - думал Кубышка, - таких не помиришь, такие даже в сундучке передерутся".

Света коптилки хватало только для стола. Ляся лежала почти в полной темноте и, обхватив руками голову, закрыв глаза, грезила. В какой уже раз она так уходила от грубости жизни в волшебный мир сказки!

Когда Лясе было только двенадцать лет, Кубышка в поисках ангажемента поехал с ней в Москву, и там маленькая цирковая артистка впервые увидела балет. Она сидела с отцом где-то под самым потолком огромного круглого зала, подавленная его тяжелой роскошью: малиновый бархат портьер, тусклая позолота лож, радужное сверкание тысяч хрустальных подвесок на люстрах, - что в сравнении с этим мишурный блеск цирка! Но вот послышалась музыка, и в душе Ляси все затрепетало от предчувствия волшебной красоты, которая войдет сейчас в этот притихший и погрузившийся в сумрак зал. Странная была эта музыка, совсем не такая, какую приходилось Лясе слышать до сих пор, странная и прекрасная: в ней будто что-то искрилось, переливалось, нежно звенело, как звенят бьющиеся льдинки, и Лясе казалось, что все эти скрипки, арфа, флейты и кларнеты силятся что-то рассказать - и не могут, и просят, и умоляют кого-то прийти к ним на помощь, чтобы вместе поведать людям о самом прекрасном, что есть в мире.

И тогда поднялся кверху тяжелый красный занавес. С темного неба тихо падают на землю снежинки. Фонарщик зажигает на улице фонарь, и из темноты выступает дом. В его окне сверкает нарядная елка. К дому идут мужчины и женщины; они ведут за руку детей, одетых в теплые шубки. И все почтительно расступаются, давая дорогу пожилому мужчине. Под мышкой у мужчины коробка с куклами...

Антракт. Зал опять полон света и говора. За занавесом остались и искусный мастер кукол со своей волшебной палочкой, и влюбленный Арлекин, и забавный негритенок, и девочка Маша, так трогательно полюбившая некрасивого, с большим ртом и широкой челюстью, но такого милого, скромного и сильного Щелкунчика. Умолкла и музыка, от звуков которой все оживало на сцене. Кубышка зовет Лясю пройтись по всем этажам театра, но она вцепилась пальцами в перила и молча качает головой: нет, она никуда отсюда не уйдет, пока опять занавес не откроет перед ней этот чудесный мир.

Так вот что такое балет! Сколько раз Ляся участвовала в цирковой пантомиме! Там тоже артисты не говорят, а только жестами и выражением лица показывают, что происходит. Но здесь музыка и движения артистов сливаются в одно целое, и от этого все существо Ляси наполняется таким счастьем, что ей хочется плакать.

Проснувшись утром в "меблирашках" на Коленопреклонной улице, Ляся прежде всего спросила:

"Папка, мы в театр пойдем?"

Кубышка смущенно погладил лысину:

"Деточка, я ведь ангажемент получил. И аванс уже в кармане. Нам в Саратов надо. Да и театр уже уехал. Это ведь петербургский был, он здесь гастролировал".

Ляся опечалилась:

"А в Москве балета нет?"

- В Москве?.. О, здесь такой балет!.. Сегодня "Спящую красавицу" ставят".

"Спящую красавицу"?! Папка, а музыку тоже Чайковский сочинил?" - оживилась девочка.

"Да, Чайковский. Великий Чайковский".

"Он волшебник, папка?"

"Он чародей. Другой чародей, Чехов, хотел ему солнце подарить..."

"Солнце?.. - Ляся вскочила с кровати. - Да я б ему все звезды, все до одной, подарила!"

Кубышка покряхтел и пошел добывать билеты на "Спящую красавицу".

Нелегкое это было дело. Но еще труднее пришлось Кубышке в последние дни перед отъездом.

После спектакля Ляся бросилась отцу на шею и стала умолять:

"Папа, отдай меня учиться балету! Отдай, папка!"

И, потрясенный слезами дочери, бедный артист в течение трех дней подкупал на последние гроши швейцаров, часами простаивал у дверей кабинетов, ловил в коридорах за рукав нужных людей. Его или совсем не слушали, или скороговоркой бросали: "Да, понятно... Но сделать ничего нельзя". Какой-то третий помощник директора вынул из ящика письменного стола пачку писем на голубой и розовой бумаге, с княжескими и графскими гербами: "Вот кто протежирует - и ничего не можем! Привезите из Петербурга от Кшесинской записку - и в тот же день ваша дочь будет зачислена в балетную школу". А пойманный в коридоре лысый толстяк, не веря своим ушам, переспросил Кубышку:

"Кто? Клоун? Клоун провинциального цирка? Желаете, чтоб ваша дочь стала балериной?. Ну, знаете, вы действительно... гм... клоун!"

Разгневанный Кубышка плюнул ему вслед и в тот же день увез осунувшуюся от горя девочку в Саратов.

Шли месяцы, годы, рушилась и дробилась на десятки государств бывшая Российская империя, рушился весь уклад Земли русской, а страсть, однажды вспыхнувшая в душе Ляси, не потухла, и чем резче скрежетало все вокруг в огне гражданской войны, чем несбыточнее казалась мечта, тем сильнее овладевала она девушкой.

... Кубышка уже заканчивал очередной ремонт кукол, когда Ляся вдруг приподнялась на топчане и сказала с внезапно вспыхнувшей надеждой:

- Папа, но ведь теперь легче поступить в балетную. школу! Теперь, наверно, это совсем легко!

- Почему? - недоуменно посмотрел на нее Кубышка.

- Да ведь тех, которые писали розовые записки, теперь там нет! Они теперь все здесь собрались.

- Да, здесь... - растерянно пробормотал Кубышка. - Это ты верно сказала: они все сюда слетелись.

- Так зачем же и мы здесь? Уедем отсюда, папка! Уедем в Москву! Сегодня соберемся, а завтра сядем в поезд и поедем. Хорошо, папка?

От такого напора Кубышка окончательно растерялся:

- Что ты, доченька... Разве можно так внезапно! До Москвы больше тысячи верст... А фронт! Как мы через фронт перейдем? Да нас подстрелят, как куропаток...

- А главное, такие вопросы надо обсуждать при закрытом окне, - сказал близко незнакомый голос. Кубышка и Ляся вздрогнули. На улице, у раскрытого по-летнему окна, смутно вырисовываясь в темноте, стоял какой-то человек.

НОЧНОЙ ГОСТЬ

- Кто вы? Что вам здесь надо? - испуганно спросил Кубышка.

- Да вот поговорить пришел, - ответил человек. - Вы не тревожьтесь: я не с худым к вам... - Он вэялся руками за наружные ставни. - Дайте-ка я прикрою, а вы мне калитку отоприте.

Сам не зная почему, Кубышка беспрекословно направился во двор.

Вернулся он с мужчиной лет тридцати пяти, высоким, сухощавым, со строгим, почти суровым выражением чисто выбритого лица. Перешагнув порог, мужчина глянул назад, будто заранее знал, что там, рядом с дверью, в стену вбит гвоздь, снял кепку и повесил ее.

- Ну, здравствуйте в вашей хате! Чай уже пили?

- Пили, - машинально ответил Кубышка.

- А я вот принес на заварку. Самый настоящий, как говорится, довоенного качества. И сахару три кусочка: на каждого по кусочку. У английского солдата на зажигалку выменял на толкучке Так сказать, вступаем с иностранной державой в торговые связи... - Сказав это, он улыбнулся, и от улыбки лицо его сразу утратило свою строгость, помолодело, даже что-то детское проступило на нем. Чай не грех в любой час пить. Может, барышня, заварите?