Николай Огнев - Дневник Кости Рябцева

- Действуй, как прежде: только обдумывай.

И больше я от него ничего не добился. А меня то злость обуревает, то какая-то дурацкая тоска: одному все-таки пробиваться трудно, и только и есть утешение, что я верен принципу и гну марксистскую линию.

8 ноября.

Сижу и жду Октябку и Курмышку. Они сейчас должны прийти, и мы вместе пойдем на квартиру к Махузе Мухаметдиновой. Если правда, что говорят про Махузю и ее отца, то это - дело очень серьезное. Но мне все-таки как-то не верится.

10 ноября.

Сейчас была Сильва и только что ушла. Я лежу в постели с завязанной головой. Это было целое похождение, словно я какой-нибудь Гарри Ллойд.

Когда Октябрь и Курмышкин пришли, мы отправились в поход, причем я захватил с собой на всякий случай свисток. Самое трудное было - проникнуть в дом.

Ворота были заперты. Мы принялись стучать. Сначала нам никто не отпирал, потом за воротами послышался голос:

- Кто?

- Мухаметдинов здесь живет? - спросил я.

- Здесь, а на что?

- Нужно, отоприте, - ответил я и локтем подтолкнул ребят: мы еще раньше уговорились, чтобы они, как только отопрут ворота, сейчас же юркнули туда.

- Кто такой? - спросили из-за ворот, помолчав. Голос был женский, но басовитый, так что я раньше подумал, что мужчина.

- Отворите, телеграмма, - сказал я, нажав на скобу. Через некоторое время мы услышали, что отодвигают засов. Звякнула цепочка.

- Лезь и снимай цепочку, - шепнул я Курмышке. Он сейчас же юркнул в образовавшуюся щель.

- Куда, куда? - послышался голос. Но Октябрь тоже влез в калитку. Послышалась возня, и калитка распахнулась.

- Что нужно? Что нужно? - кричала, наступая на меня, какая-то высокая старуха, вся в темном. Я оттолкнул ее и бросился вперед. У самой двери я, по уговору, сунул в руки Октября свисток, к Октябрь остался снаружи, а Курмышкин следовал за мной. Дверь была не заперта, что мы рассчитали еще раньше: ведь выйдет же кто-нибудь отворять.

Мы быстро пробежали через кухню: в кухне горела керосиновая лампочка, а в следующей комнате было темно и тесно.

- Здесь живет Мухаметдинов? - крикнул я.

В ответ послышалось тяжелое дыхание, и откуда-то из коридора вывалилась целая туша в ермолке.

- Что надо? Кто такой? - спросила туша хриплым голосом.

- Форпост, - ответил я. - У вас дочка есть - Махузя?

- Какой пост? Кто такой? Пошел вон! - захрипела туша.

- Ну, скорей, - сказал я. - Мы получили сведения, что вы, гражданин, намереваетесь продать ее в жены какому-то Хабибуле Акбулатову. Правда это - или нет?

Где-то в глубине квартиры началась суматоха; я оглянулся и не заметил около себя Курмышки.

- Да кто такой? - еще пуще захрипел толстяк в ермолке, дрожащими руками зажигая лампу. - Какое право имеешь ходить в чужую квартеру? Кто такой?

- Передовое укрепление, - ответил я. - Ну, где Махузя, говори скорей, а то мне некогда...

- Махузя уехала в Касимов, - ответил толстяк. Тут я его разглядел: у него было толстое и жирное лицо с узенькими глазами.

- Врет! Она здесь! - раздался звонкий голос. Из-за толстяка вывернулся Курмышка. - Она в той комнате сидит и ревет.

- Ага, значит, вы врете, гражданин? - сказал я. - Тут нужно выяснить, с какой целью. Предъявите мне сейчас же Махузю.

- Откуда? Кто такой? - надвигаясь на меня, бессмысленно повторял толстяк. Тут я заметил у него в руке железный прут.

- Нужно покончить с этим вопросом, - сказал я. - Здесь тебе не Узбекистан, да и там теперь запрещают. Сейчас же давай Махузю, а не то милицию позову.

В это время Курмышка появился вновь, но уже не один: он тащил за руку Махузю.

- Ага, Махузя, - обрадовался я. - Тебя насильно держат?

- Хотят в жены... продать, - всхлипнула в ответ Махузя.

- Ну, не продадут, - ответил я и услышал во дворе пронзительный свист. - Пойдем со мной отсюда.

- Разбойники! Бандиты! Милиция! - закричал вдруг с каким-то привизгиванием толстяк.

- Сам бандит, - ответил я, схватил Махузю за руку, но в тот же момент у меня в глазах сверкнуло, что-то тяжелое упало на голову - и дальше я ничего не помню.

Октябка вчера рассказывал, что, когда он остался во дворе, старуха все время нападала на него, но он увертывался. А потом, так как я долго не выходил, то он решил дать свисток. Старуха испугалась свистка и спряталась. Тогда Октябка бросился на улицу и на перекрестке встретил мильтона; рассказал ему все, мильтон пришел, но меня нашли уже без чувств, а толстяк совсем скрылся из дому.

Махузю взяли в милицию, и там она подтвердила, что ее действительно продали какому-то "горячему старику" и он должен был увезти ее куда-то "далеко-далеко"... Отец ее жил с мачехой (той самой старухой), которая ее постоянно колотила, а сказать об этом кому-нибудь Махузя боялась. Сказала только одной из наших пионерок. (От этой девочки и началось мое расследование.)

Меня отправили в больницу, и там я уже пришел в себя.

Несмотря, что Сильва пришла меня проведать и мы очень хорошо обо всем поговорили, - я решил теперь сам просить, чтобы меня сняли с пионерской работы.

Очень трудно одному.

11 ноября.

Сейчас ушел от меня Иванов. Он заходил на минутку и сказал, что я поступил правильно.

- Все-таки, Иванов, снимайте меня с пионерской работы, - попросил я. - Трудно, понимаешь?.. Я теперь вижу, что я индивидуалист и что больше приношу вреда, чем пользы.

Иванов помолчал.

- Вот что. Оставайся, - сказал он, барабаня пальцами по столу. - Это споначалу трудненько, теперь легче будет. Тебе Громбах обещал помочь.

Громбах - это Сергей Сергеич.

От радости я готов соскочить с постели и побежать в школу.

Но в комнате сидит папанька, кроит пальто и всячески меня отчитывает за то, что я ввязываюсь не в свои дела.

1926 - 1928