Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы

А вечером мы с Михалычем отправляемся к Соколовым — узнать о результатах охоты.

Василий Андреевич, Кока и Аделаида Александровна весёлые, оживлённые сидят за самоваром. Тут же обязательно есть и ещё кто-нибудь из местных любителей охоты с гончими.

— А, самый главный охотник пожаловал! — шутливо встречает меня Василий Андреевич. — Ну, идём, идём со мной, погляди-ка, полюбуйся!

Он берёт лампу и ведёт меня в бревенчатые сени. Мы входим туда, и я невольно вздрагиваю от восторга: на вбитых в стену гвоздях висят привезённые с охоты зайцы. Они висят вниз головой, свесившись до самого пола. Тут же, в уголке, стоят ещё не вычищенные ружья. От зайцев и от ружей в сенях удивительно хорошо пахнет. Я даже не могу сказать, чем именно: не то порохом, не то шерстью. Но всё равно — это пахнет охотой!

Я трогаю, глажу густую, мягкую шкурку зверьков, даже нюхаю их. Потом мы возвращаемся в столовую. И начинаются рассказы о том, как гоняли собаки и кто застрелил какого зверя.

Чаще всего героем охоты является не Василий Андреевич, а Кока. Он и проворней отца, да и глаза помоложе: выстрелит — не промахнётся.

Как я ему завидовал, как бы хотел я тогда очутиться на его месте!

Что он ни делал, мне всё казалось прекрасным, и я в чём только мог старался ему подражать: так же ходить небольшими упругими шажками, так же склонять голову набочок, даже смеяться пытался так же, как он: мелко и дробно, щуря при этом глаза.

Один раз мама недовольно сказала:

— Что ты, Юра, так странно смеёшься, прямо как Кока Соколов. Очень нехорошо!

Милая мама! Она и не подозревала, до чего приятно мне было слышать эти её слова.

Просторный, красивый дом на углу Соборной и Никольской улиц. Как манил он меня к себе в годы моего детства! Там было всё, о чём я мог только мечтать. Зимой — собаки, ружья, охота, а летом — перепелиные сети, удочки… А сам хозяин — Василий Андреевич! Всегда свободный, готовый ехать и в лес и на речку. Но главное — юный обладатель всех этих сокровищ, ловкий, удалой, беззаботно весёлый Кока. Как завидовал я жителям этого дома!

Прошло немало лет, прежде чем я разобрался и понял, что завидовать там было вовсе и нечему. На деле Василий Андреевич жил скучной, бессмысленной жизнью, ничего ровно не делал, ничем, кроме зайцев, не интересовался. А сам Кока — кумир моих детских лет, — он был просто лодырь и недоучка.

На поверку у этих людей только и было хорошего, что оба они — и отец и сын — по-настоящему, всей душой любили охоту.

Охота! Беззаветная страсть всей моей жизни. В какие только края не заносила она меня потом, с какими только людьми с самых детских лет не сталкивала, не сводила!

Мы с Серёжей копали во дворе канавки: отводили от погреба талую воду. Михалыч сидел тут же, на лавочке, покуривал и наблюдал за нашей работой.

Неожиданно отворилась калитка, и во двор вошёл почтальон. Он передал Михалычу какую-то бумажку.

Тот надел очки, прочёл и многозначительно взглянул на нас:

— Так-то, друзья, надо на почту ехать, получать кое-что.

— Что получать, откуда? — заинтересовались мы. Но Михалыч не торопился удовлетворить наше любопытство.

— Привезут, тогда всё как следует разберём, разглядим.

Он сказал больничному сторожу Дмитрию, чтобы тот запряг лошадь, съездил на почту и привёз, что дадут по этой бумажке.

Конечно, после такой новости ни о каком гулянье и думать уже не хотелось. Мы пошли вслед за Михалычем в дом, надеясь хоть что-нибудь выпытать, но, увы, бесполезно — Михалыч только посмеивался.

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем Дмитрий вернулся с почты. На санях стояло что-то большое, обитое со всех сторон досками.

Непонятный предмет внесли в кабинет Михалыча и начали распаковывать, осторожно выдёргивать гвозди, освобождать от досок.

Пришла и мама. Она тоже не знала, что такое приехало к нам из Москвы прямо из магазина. Но мамино любопытство смешивалось с явной тревогой.

— Надеюсь, это не очень дорогая затея? — спрашивала она.

Михалыч молчал. Вид у него был таинственный, лукавый и немножко смущённый. В эту минуту он казался мне таким понятным, близким. Ничего, что он совсем седой… А вот напроказил, как мы, ребята, теперь отвечай перед мамой.

Наконец упаковку сняли. И перед нами предстал чудесный, совсем новенький, пахнущий краской деревянный верстак. Его Михалыч выписал из Москвы из магазина «Роберт и Кенц».

Вместе с верстаком был прислан целый ящик различных столярных инструментов. Чего-чего там только не было: пила, топор, рубанки, фуганки, долота, стамески, свёрла, угольники!.. Каждую вещь мы бережно разворачивали и, полюбовавшись, тут же ставили на полку рядом с книгами.

Узнав, что верстак стоит недорого, мама вздохнула с явным облегчением и тоже заинтересовалась присланными инструментами.

— Теперь полку для них заказать нужно, — сказала она. — С книгами на одной полке нехорошо.

— То есть зачем это заказывать? — удивился Михалыч. — А верстак, а инструменты на что? Всё сами сделаем.

— Ну, тем лучше, — согласилась мама, недоверчиво улыбнувшись.

— И улыбаться нечего. Вот увидишь, сегодня же примемся.

Такое решение Серёже и мне пришлось как раз по душе.

На той же лошади съездили на дровяной склад и упросили хозяина, несмотря на воскресный день, продать доски. Не прошло и часу, а уж кабинет Михалыча превратился в настоящую столярную мастерскую.

Возле стены на полу были навалены доски. Целая груда курчавых стружек уже белела у верстака. В комнате пахло смолой и свежим деревом.

Михалыч, раскрасневшись от работы, в одной сорочке, без пиджака, пилил и строгал без передышки. А мы с Серёжей так и носились вокруг него, стараясь помочь хоть чем-нибудь: бросались наперегонки, чтобы подать молоток, рубанок или ещё какой-либо инструмент. Работа кипела до самого вечера.

Но только вот что странно: результат её, получился совсем невелик, и уж, во всяком случае, не таков, какого мы ожидали. В столярном искусстве Михалыч был, как видно, не очень сведущ. Пила, топор и рубанок его никак не слушались. В результате к концу рабочего дня все привезённые доски оказались распилены и обстроганы, но как-то не так, как это требовалось для дела. Одни получились длиннее, чем нужно, другие короче, и все почему-то косили в разные стороны.

Но Михалыч не унывал. Когда весь материал оказался израсходован, он сел на стул, закурил и, весело подмигнув нам, сказал:

— Поработали, братцы, славно. Теперь и отдохнуть не грех.

Пришла мама, взглянула на кривые, косые обрезки досок и сокрушённо покачала головой:

— Я так и знала, что этим всё кончится!

— То есть что ты знала? Чем кончится? — возмутился Михалыч. — В основном всё сделано. Остаётся доделать самые пустяки: кое-что подогнать, поправить. На это я и время тратить не буду, отдам столяру — он мигом доделает.

— Вот именно «доделает»! — вздохнула мама и, улыбнувшись, добавила: Ну, работники, пора кончать, идите ужинать.

— Резонное предложение, — обрадовался Михалыч, — действительно, пора закусить.

На этом, увы, и закончился наш первый столярный опыт. Полку для инструментов пришлось заказать в мастерской. Её сделали из новых досок, так как наши оказались совсем испорченными. Но Михалыч и мы с Серёжей не унывали. «Велика важность, что полка не вышла, зато из этих досок можно отлично сделать что-нибудь другое, поменьше-например, лопаточки для разгребания снега. Ими же можно будет и выколачивать пыль из зимней одежды во время её просушки».

Однако такая затея Михалычу показалась слишком простой и неинтересной.

— Не это нам надо сделать, — сказал он однажды. — Я давно уже подумываю: не начать ли нам собирать коллекцию бабочек и жуков. А для этого нужны расправилки. На них мы будем расправлять и высушивать насекомых. Какого вы мнения на сей счёт?

Конечно, Серёжа и я сразу одобрили этот план. И вот из больших длинных досок после долгой и тщательной их обработки выросла целая груда обрезков, стружек, опилок и, наконец, появились на свет три тоненькие дощечки с желобками посредине — расправилки для насекомых.

Так покупка столярного верстака и работа на нём неожиданно для нас самих привела Михалыча к идее заняться сбором бабочек и жуков.

Снег тает прямо на глазах. На улице уже обнажилась булыжная мостовая, и по ней загремели колёса телег.

На высохшем бугорке, возле церкви Николы, ребята играют в бабки. Редко-редко кто ещё приедет из дальней деревни не на телеге, а в розвальнях, едет обочиной по ручьям, по навозу, еле-еле тащится.

В такие дни мне не сидится дома. С самого утра я одеваюсь и убегаю на улицу.

Наш крохотный городок весь залит весенним солнцем. Блестят окошки, крыши домов; весь городок выглядит таким нарядным, весёлым!