Дэниел Сташауэр - Рассказчик: Жизнь Артура Конан Дойла

КАК-ТО раз в 1930 году, незадолго до смерти, сэр Артур Конан Дойл, с трудом добравшись до письменного стола, взял ручку и придвинул к себе лист бумаги. В предшествующие месяцы ему довелось много писать — в основном письма, личные и в газеты, — но в то утро ему захотелось порисовать. Щурясь от напряжения, он долго работал над наброском: прорисовывал сложные детали, выводил надписи, а когда отказывало вдохновение, поглядывал в окно. Наконец отложил ручку в сторону и отодвинул подальше готовый рисунок.

Сегодня копия этого рисунка висит в лондонском пабе «Шерлок Холмс». Там изображена искусанная слепнями ломовая лошадь, которая тащит телегу, готовую вот-вот перевернуться под грузом наваленных на нее ящиков. На каждом из них — надпись, отражающая ту или иную сторону жизни и деятельности Конан Дойла: «Врачебная практика» подпирает «Исторические романы», «Выборы» громоздятся поверх «Исследований психики», на «Рассказах и пьесах» подпрыгивают «Поэзия» и «Великая война», но, пожалуй, самый тяжелый ящик, зажатый между «500 лекциями» и «Путешествием в Австралию 1921 года», — это «Шерлок Холмс».

Жалость к себе не была присуща Конан Дойлу. К тому же глубокая вера в спиритизм освободила его от страха смерти. И все же, несмотря на самоиронию и шутливость тона, нельзя не ощутить таящуюся в этом автошарже нотку грусти. Выросший в семье художников, первым из которых был его дед (ставший родоначальником политической карикатуры), Конан Дойл знал, как важно найти точный образ. Стало быть, вот каким видел он себя на пороге смерти — клячей, волокущей телегу. И легендарный сыщик Шерлок Холмс тоже был частью непосильного груза.

Конан Дойл достаточно знал жизнь и понимал, что Шерлок Холмс, по выражению доктора Ватсона, «затмит и далеко превзойдет»[1] все прочие его труды. Исторические романы, благодаря которым он надеялся остаться в памяти соотечественников, устарели еще при его жизни. Стихи, пьесы, военные хроники тоже исчезли из поля зрения читающей публики. Приверженность к спиритизму, энергичные попытки приобщить к своей вере других немало повредили его репутации уважаемого литератора. Людям было трудно примириться с мыслью, что создатель такой совершенной «мыслящей и наблюдающей машины», как Шерлок Холмс, оказался безоглядно предан тому, что несовместимо с рациональностью. Ведь писания тех, кто пребывает в плену подобных идей, не принимают всерьез.

На деле же Конан Дойл являл собой образец разума и чистосердечия. Интервьюеры поражались простоте его обхождения и полному отсутствию претенциозности. С годами раздаваясь в талии, Конан Дойл с его тяжелыми веками и свисающими усами все больше напоминал моржа. «Он был крупным, дородным, неуклюжим с виду, — писал один из друзей, — его неповоротливое тело с руками как два вестфальских окорока, казалось, скорее предназначалось фермеру, а рокочущая, нервно-прерывистая речь приводила на ум берега и холмы Шотландии».

Внешность обманчива. За мирным, полусонным обликом скрывался человек твердых взглядов — возможно, порой и абсурдных, но глубоко искренних. Жизнь Конан Дойла представляла собой вереницу героических крестовых походов, и спиритизм был просто последним из них. В 1890 году он предупреждал о ненадежности нового метода лечения туберкулеза; в 1902-м — защищал британское правительство от обвинений в бесчестных способах ведения Англо-бурской войны; в 1906-м — выступал за узаконение развода;в 1909-м — осуждал зверства в Конго; в 1910-м — выступал в защиту Оскара Слейтера, необоснованно обвиненного в убийстве; в 1914-м— говорил об угрозе блокады Англии германскими подводными лодками. И всякий раз он сражался отважно и умело, используя дарованные ему славой преимущества и врожденный дар красноречия. Многое из того, за что он ратовал, встречали в штыки, но личную честь он ставил выше общественного мнения. Однажды его дочь Джейн написала: «Он казался нам истинным воплощением рыцарства времен короля Артура и рыцарей Круглого стола».

Сам он не стал бы писать о себе подобным образом. В 1927 году журнал «Стрэнд», напечатавший большую часть произведений Конан Дойла первым, провел опрос среди своих ведущих авторов на тему: «Создателем какого известного литературного героя Вам бы хотелось быть?» Герберт Уэллс и Джон Бахан назвали шекспировского Фальстафа; Комптон Маккензи[2] предпочел Дон Кихота. Другие упомянули д’Артаньяна, Дон Жуана и Робинзона Крузо. По словам издателей «Стрэнда», ответ Конан Дойла был «характерен для него как писателя и человека». Он назвал имя полковника Ньюкома, героя романа Теккерея, вышедшего незадолго до того, как он родился. Объяснял он это просто: Ньюком — «идеал английского джентльмена».

Конан Дойл не был англичанином по крови: его семья происходила из Ирландии, а родился он в Шотландии, но был истинным английским джентльменом. В каком-то смысле над собственной личностью он работал более упорно и целенаправленно, чем над образами Шерлока Холмса, бригадира Жерара, профессора Челленджера и всех остальных героев. Он просто излучал порядочность, которая была у него в крови, и признавался, что тоскует по высоким идеалам былых времен. Из всех своих произведений более всего он ценил исторические романы о периоде Регентства и наполеоновских войн. В последние годы жизни настойчивость, с которой он выказывал предпочтение старомодным ценностям и правилам приличия, заставляла видеть в нем хотя и славного, но чудаковатого пожилого джентльмена, отставшего от времени. Умер он в 1930 году, однако в нашей памяти он ассоциируется с эпохой более ранней — газовых фонарей и хэнсомских кебов. В последние десять лет его жизни увидели свет такие произведения, как «Любовник леди Чаттерли», «Прощай, оружие», «Великий Гэтсби», «Улисс» и «На маяк», сам же он выпустил книгу, герои которой отправляются искать в морских глубинах Атлантиду.

Конечно победным шагом через все его творчество проходит Шерлок Холмс, чьи приключения, как считал автор, сочинены «в другой, более непритязательной манере», чем остальные его рассказы и романы. «Я написал о нем куда больше, чем намеревался, — признавался Конан Дойл в 1927 году, через сорок лет после того, как появился первый рассказ о Холмсе, — но мое перо подталкивали добрые друзья, которым все время хотелось узнать, что было дальше. Вот и получилось, что из сравнительно небольшого зернышка вымахало чудовищное растение».

Причем это «чудовищное растение» зажило самостоятельной жизнью. «Имена Шерлока Холмса и доктора Ватсона превратились в нарицательные и вошли в словарь английского языка, — заметил издававший Конан Дойла в „Стрэнде“ Г. Гринхоф Смит. — Любой автор был бы вправе гордиться подобным подвигом. Несомненно, Шерлок Холмс — самый популярный, известный любому человеку герой английской литературы». Восхваляя в 1930 году живучесть великого сыщика, лондонская «Таймс» даже сочла необходимым найти слова сочувствия к прочим созданиям писателя: «Те, кто следит за судьбой Родни Стоуна, „Белого отряда“, бригадира Жерара, Мики Кларка и множества им подобных, переживая все с ними происходящее, становятся их близкими друзьями; и этот двойной талант дарить приятных спутников и описывать волнующие события проявляется у Конан Дойла и в новеллах, и в больших книгах. Видя, каким опасностям подвергаются и как благородно ведут себя все вышеперечисленные лица, легко понять их обиду на то, что первенство всегда остается за сухопарым и, пожалуй, довольно бездушным исследователем преступности, который живет не в славном и жестоком XIV столетии, не в разгар наполеоновских кампаний, а в конце 80-х годов XIX века — в мире кебов и уличных сорванцов».