Овидий Горчаков - Свет негасимой звезды

Вскоре после того, как во Вьетнаме был потушен пожар войны, мне довелось побывать в Демократической Республике Вьетнам и в освобожденных районах Южного Вьетнама, за начиненной минами и шариковыми бомбами 17-й параллелью. Месяц провел я в различных районах этой прекрасной, героической и многострадальной страны — бывал в тигровых джунглях и на крутых горах, встречался с рабочими и крестьянами, солдатами и партизанами, с выдающимися государственными деятелями.

Во время встречи с вьетнамскими писателями под Ханоем я рассказал своим коллегам и студентам литературных курсов, недавним бойцам и партизанам, о том, что во время Великой Отечественной войны я воевал в разведывательной части, прославленной подвигом Зои Космодемьянской. Известный во всем Вьетнаме писатель, седобородый Нгуен Конг Хоан, порывисто вскочил и обнял меня.

— В конце сороковых годов, — сказал он, — я участвовал в Первом сопротивлении — против французских колонизаторов, и наших партизан вела в бой песня о вашей Зое. Она стала нашей Зоей, русская партизанка стала вьетнамской партизанкой! Вот истинное бессмертие героев — смерть не вычеркивает их из рядов, они становятся знаменем воинов правого дела. Таким знаменем были для нас наши побратимы — советские партизаны, герои книги дважды Героя Советского Союза Алексея Федорова «Подпольный обком действует». Не случайно перевел эту книгу сам товарищ Хо Ши Мин. Книга стала нашим боевым уставом. Подвиг Зои — не вспышка падающей звезды. Звезда Зои светила нам в самые темные бомбежные ночи под Дьен-Бьен-Фу, она светила славным партизанам далекой Кубы, над горами Сьерра-Маэстры, светит бойцам свободы в Анголе и Мозамбике!..

И старый партизан Нгуен Конг Хоан запел песню о Зое, и вчерашние партизаны и солдаты Вьетнама дружно подхватили эту песню.

Полковой комиссар Дронов в тот день, 27 января 1942 года, встал, как всегда, в семь утра. В восемь, после завтрака, Никита Дорофеевич был уже в своем рабочем кабинете.

За широкими окнами, крест-накрест заклеенными полосками бумаги, сильно покоробившейся и пожелтевшей за полгода войны, чуть светлело морозное январское утро.

Комиссар подошел к окну, глянул вниз. По Красноказарменной проехала вдоль сугробов белая «эмка» с пулевыми пробоинами в ветровом стекле. Под облупившейся зимней краской проглядывал у нее летний желто-зеленый камуфляж. Пронеслись ЗИСы и газики с бойцами-лыжниками в белых маскировочных халатах. Приятно было видеть, что бойцы вооружены не одними только «винторезами», как в прошлом году, но и автоматами.

Полковой комиссар завязал мысленно на память узелок: надо будет похлопотать еще в штабе фронта, чтобы побольше дали автоматов, и не только ППД, но и новых, ППШ.

Проехала еще одна автоколонна. И снова — новенькие вороненые автоматы. И еще одна новинка — пузатые противотанковые гранаты. Штука мощная, не то что РГД и даже Ф-1, не говоря уж о бутылках с горючкой. Еще один узелок на память…

С улицы сквозь двойные стекла донеслись звуки песни:

Грустная, в общем-то, песня, но бойцы поют ее лихо, задорно.

С тех пор как на фронте под Москвой началось первое большое наступление советских войск, полковой комиссар неизменно просыпался в хорошем настроении. Омрачало его только одно: увеличивался список безвозвратных потерь войсковой части 9903. Комиссар особенно тяжело переживал весть о гибели девушек. Пожалуй, именно в те зимние недели и появилась на висках у темно-русого полкового комиссара первая седина — изморозь сорок первого года. Слишком много не вернулось с задания его воспитанников, судьба многих неизвестна.

В девятом часу в дверь кабинета постучали. Вошел старший лейтенант Клейменов, коренастый, румянец во всю щеку, с самых первых дней войны — один из командиров штаба.

— Здравия желаю, товарищ полковой комиссар! — с улыбкой приветствовал он Дронова. — Разрешите поздравить войска нашего Западного фронта продолжают наступление! Перерезали шоссе Гжатск — Юхнов.

При этом старший лейтенант положил на стол свежие газеты.

— Тридцать третья перерезала? — оживился комиссар.

— Так точно! Она самая — тридцать третья армия. А вот на левом крыле тяжелые, как видно, бои, товарищ комиссар. Немцам удалось прорваться к Сухиничам.

— Все равно, старшой, — сказал комиссар части, — Дальше к Москве их не пустят. Вот и выходит — зря мы с тобой из Жаворонков уехали. А помнишь, как ты приехал туда, неся на плечах мешок с ключами?

Дело было в разгар гитлеровского наступления на Москву. По замыслу фюрера, операция «Тайфун» должна была завершиться захватом советской столицы. И настал такой час, когда танки генерал-полковника Гепнера двинулись лавиной к станции Голицыне, угрожая селу Перхушково, где тогда размещался штаб Западного фронта, и станции Жаворонки, где дислоцировались разведчики штаба. Когда танки гитлеровцев были всего в семи километрах от станции, командование решило перебазировать часть в Москву, срочно послало в столицу представителей штаба, чтобы они подобрали подходящее помещение. Первым вернулся в Жаворонки находчивый и никогда не унывающий старший лейтенант Клейменов. Вернулся с мешком ключей с деревянными «грушами» и доложил:

— Есть помещение! Роскошный отель с великолепным видом на Москву-реку и на Кремль. Гостиница «Новомосковская». Заместо интуристов будем. Вот ключи от всех номеров. В гостинице пусто. Ключи взял у коменданта.

В штабе фронта решили, однако, что «роскошный отель» не слишком подходящее место для разведчиков. Больше пришелся по душе нехитрой архитектуры просторный дом на краю города, на Красноказарменной, где прежде находилось общежитие слушателей Военной академии имени Фрунзе, а еще раньше помещались довоенные «хозяева» этого здания, студенты Энергетического института.

Вечером комиссар позвонил в штаб фронта.

— Собирается ли штаб переезжать ближе к Москве? — спросил он.

— Нет, — ответил дежурный. — Командующий генерал армии Жуков говорит, что мы непременно отобьем фашистские танки. Выстоим. А вам, однако, приказано перебраться в столицу.

И часть перебралась в Москву, в большие корпуса дома номер четырнадцать на Красноказарменной улице. Улица эта за Яузой, за Курским вокзалом, расположена близ Измайловского парка, раскинувшегося на восточной границе города, и группы часто маршировали туда по шоссе Энтузиастов, чтобы заняться в парке минно-подрывным делом, бросанием гранат, «снятием часовых» и прочей партизанской премудростью.