Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

— Слушаюсь, ваше величество. — Витте и не думал уходить, хотя, поспешно вскочив вслед за государем, стоял теперь в отдалении.

— Что Звегинцев, опять подкрепление просит? — встретил государь вопросом Дурново.

— Опять, ваше императорское величество. — Министр дерзко уставился на Николая. Его холодные, удивительно светлые глаза были безмятежны до пустоты. — Сначала два полка требовал, теперь две дивизии. Аппетиты!

— Трудно у них там, Петр Николаевич.

— Еще бы не трудно, ваше величество! Звегинцев пишет, что катастрофа близка и предотвратить ее можно только быстрой присылкой войск. Но где сейчас легко? Я знаю, что Бирилев готов удовлетворить ходатайство о посылке в распоряжение губернатора парохода. Вот и хватит пока. Алексей Александрович при мне отдал приказ направить из Кронштадта в Ригу крейсер «Арбас». Для перевозки войск он готов выслать «Океан» из Либавы, хотя тот нужен на месте. Только где их взять, войска? Пусть продержатся уж как-нибудь, пока мы сумеем собрать силы для решительного удара. Просьбу перебросить дивизию из Финляндии поддержать не могу. Там такое заварится… Нос вытащишь, хвост увязнет. И поезда, опять же, не ходят — стачка!

— Все равно помогите им чем-нибудь, посоветуйтесь еще раз с Бирилевым. Он такой покладистый! В первую голову заложников надо выручить. Это я на вас возлагаю.

— Можно послать бронепоезд, ваше величество. — Дурново задумался. — Скажем, из Вильно?

— Да, придумайте что-нибудь… — сказал он, отпуская министра.

Властно распахнув двери, в кабинет стремительно вошла Александра Федоровна. Надменно вздернув подбородок в ответ на низкий поклон Сергея Юльевича, она порывисто заняла императорское кресло.

— Вы хоть знаете, что творится, сударь? — взволнованно дыша, обратилась она к премьеру.

— Полагаю, что так, ваше императорское величество.

— Тогда этому нет названия! Я не нахожу слов от возмущения!

Николай демонстративно уставился в окно. Цепочка следов уводила взор в бескрайние завьюженные пространства.

— Вам угодно задать мне вопрос, ваше императорское величество? — с почтением в голосе, но твердо спросил Витте.

— И даже два, — с ломаного русского она перешла на немецкий. — Вы знаете, сударь, что бандиты захватили в качестве заложников тридцать именитейших прибалтийских дворян.

— Нет, ваше императорское величество, не знаю, но Петр Николаевич, надо думать, осведомлен.

— И вы так спокойны? Это же настоящий якобинский террор, господин Витте!

— Надеюсь, их еще не гильотинировали? — с безмятежным спокойствием осведомился Витте.

— Шутить изволите? — Царица гневно прищурилась и, кусая губы, с трудом, словно преодолевая непосильное внутреннее сопротивление, добавила почти спокойно: — Конечно, вы могли и не знать. Наша матушка-Россия так необъятна, у вас столько неотложных дел.

— Да-да, Сергей Юльевич очень много работает, — поспешил подтвердить Николай. — Очень много.

— Бедный Рихтер жаловался мне, что у него сожгли имение. Он просил выслать летучий отряд из трех родов войск, — как бы вскользь упомянула она. Когда министр-председатель ушел, Александра Федоровна бросилась к мужу. — Это ужасно! У меня только что была депутация дворянских ландтагов. Наши друзья в отчаянии и умоляют о защите. Надо каленым железом выжечь разбой.

— Я скажу Дурново.

— Этого мало. Ударь кулаком по столу! Будь всегда и со всеми тверд, дорогой. Покажи им всем свою властную руку. — Сжав пальцы мужа, она покрыла их частыми поцелуями. — О, твои милые руки! Кулак — это единственное, что надо русским. Дай им его почувствовать. Они сами просят о том. Так прямо и говорят: «Нам нужен кнут!» Это странно, но такова, видимо, славянская натура… Твои мерзавцы министры не составляют исключения. Хвати рукой по столу! Накричи на них. Ты владыка, ты хозяин России, не забывай. Мы не конституционное государство, слава богу. Будь львом, будь Петром Великим, будь Иоанном Грозным, перед которыми все дрожали.

Как это часто случается с экзальтированными натурами, императрица действительно забыла о том, что ей хотелось больше всего забыть, — о Манифесте, которым ее августейший супруг даровал своим подданным конституцию. Поэтому она была вполне искренна, когда повторила свой наиболее убедительный довод.

Заверив поджидавших ее баронов в абсолютной поддержке государя, она присела за столик в стиле Людовика Солнце и быстро набросала записку, которую вместо подписи скрепила мистическим знаком свастики.

— Нюта! — вызвала она Вырубову. — Отдай это, душенька, сегодня.

В тот же вечер посредник между руководством «Союза русского народа» и двором помощник гофмаршала князь Путятин воспользовался явкой для негласных свиданий в одном из помещений яхт-клуба на Крестовском острове, чтобы увидеться с «истинно русскими» людьми фон дер Лауницем и фон Раухом. На другой день записка с тайным знаком, выбранным мистически настроенной царицей, была размножена на гектографах министерства внутренних дел, где секретно печатались прокламации «союзников».

После короткого совещания, в котором принял участие соотечественник и интимный друг государыни Адальберт фон Краммер, было решено начинать. Краммер, по обыкновению, много и долго говорил о примате расового фактора во всех без исключения очистительных операциях.

И пошло…

Тайные фельдкурьеры, получающие жалованье из фондов, основанных покойным Плеве, пустившим крылатое выражение «проработка погромом», разнесли переведенное на русский язык воззвание Александры Федоровны по губернским городам и таким уездным оплотам «союзников», как Почаевская лавра, где подвизался скандальный иеромонах Илиодор.

В Москве оттиски получили чиновник для особых поручений при губернаторе граф Буксгевден и редактор монархической газеты «Московские ведомости» прибалтийский немец Грингмут, в Риге — ландмаршал Мейендорф, редактор Вейнберг и полковник Волков.

По пути из Зимнего в Царское Село, куда августейшая чета отбыла на следующей неделе, государыня велела остановиться у Чесменской часовни, где долго и горячо молилась перед чудотворной иконой Троеручицы. Даже сознание потеряла в приливе очистительного экстаза.

— Она услышала меня! — прошептала Александра Федоровна, целуя икону. — Передо мной вдруг раскрылись дали времен, — призналась потом Вырубовой. — И я увидела…

Что могла увидеть она в тот хмурый чухонский полдень, когда из облачной массы проглянули вдруг окна беспощадной, дышащей лютой стужей синевы?

Звегинцев действительно пребывал в отчаянном положении и ежедневно бомбардировал министерство внутренних дел телеграммами. Его уже не смущало, что кто-то из телеграфистов, сочувствующих социал-демократам, регулярно расшифровывает все депеши, которые появляются потом на страницах либеральных газет. О собственном престиже он уже не заботился и даже сам утешал Волкова, бледного от бессильной ярости: