Эрвин Ставинский - Восемнадцатое мгновение весны. Подлинная история Штирлица

– Совершенно верно, группенфюрер. Мерцгер предъявил мне счет и потребовал вернуть деньги. Когда я сказал, что не могу расплатиться, он стал грозить мне, что они все обо мне знают и сообщат обо мне моему начальству. Я был выпивши и не смог сопротивляться. За предоставление новой ссуды они тут же отобрали у меня информацию о работе моего отдела. С этого времени мы начали регулярно встречаться.

– Как часто это происходило?

– Не очень часто. Один, максимум два раза в месяц.

– Какие материалы вы передавали?

– В основном все, что касается военного строительства.

– Документы передавались?

– Изредка… В основном старые, которые необходимо было уничтожить.

– Когда вы в последний рад встречались с русскими?

– Еще до войны, около двух лет назад…

Леман замолчал. Последние силы оставили его.

«А какое все это имеет значение сейчас. Общая картина понятна», – подумал Мюллер, выходя из камеры.

– Расстрелять как члена «Красной капеллы», вместе с ними ликвидировать труп, – приказал Мюллер ожидавшему его в коридоре Копкову и быстро пошел по коридору к выходу.

Вилли устало прилег на топчан. Голые стены, яркая лампочка под потолком и часы, кем-то оставленные на столе, за которым сидел Мюллер. Слышно было, как часы тикали.

«Надо отказаться принимать лекарство, – подумал Вилли. – Это будет мучительно больно, но недолго будут тикать часы, если я это сделаю. Если я не кончу с собой таким образом, если буду лежать на топчане и дожидаться, пока придут охранники, боль придется терпеть целую вечность… А какая польза от того, что я останусь здесь лежать и буду терпеть целую вечность».

Кто-то вошел в камеру. Сквозь распухшие веки Вилли различил форменный мундир и с трудом узнал Хорста Копкова.

– Вы все еще здесь? – удивленно, но вежливо спросил Копков. – Мы, к сожалению, не можем о вас позаботиться. Вы сами хорошо знаете почему. Теперь двенадцать часов, у вас время до утра. Утром я приду опять.

И хадпгштурмфюрер ушел. В камере пусто, голо, очень светло от яркой электрической лампочки. Кажется, что часы тикают очень громко. «У вас время до утра. Утром я приду опять, – слова эти были сказаны не очень громко, но они до сих пор занозой сидят в мозгу. И лишь постепенно возвращаются собственные мысли. Значит, мне предоставлена свобода. Свобода умереть собственной смертью от болезни. Наконец-то она настигнет меня. Сколько лет я с нею боролся! Но теперь все… Наступил конец! Значит, мне дан срок до утра… Осталось каких-то три-четыре часа. Вот и боль опять усилилась. Она стирают мысли, остается одна боль… Думать, думать… Если думать, мысли пересилят боль… Тик-так, тик-так… Если я поддамся, часы протекают еще много раз… Нет, больше не могу, не выдержу… Нет, выдержу, надо только захотеть. Я им не покорюсь… Все пройдет, как приятно думать, что скоро все пройдет. Это как волны. Боль накатывается волнами, и я ее выдержу, после прилива всегда начинается отлив… Я выдержу… Надо собрать все силы. Я знаю, все скоро пройдет. Надо собрать все силы и заснуть. Часы тикают, они меня усыпляют. Они сделали глупость, оставив мне часы».

Вошел охранник. В ярком свете электрической лампочки Вилли отчетливо увидел в его руке пистолет. Последнее, что он подумал: «Слава богу! Мои мучения окончатся…».

Уговорить Шелленберга и Гиммлера замять дело Лемана Мюллеру особого труда не составило. Сошлись на том, что в главке будет распространен слух: Леман, командированный в Варшаву, во время приступа сахарной комы выпал из поезда и разбился насмерть.

В архивах гестапо осталась лишь карточка узника: Хауптштурмфюрер Вильгельм Леман – без указания причин ареста и вынесенного судом наказания.

Дни тянулись один за другим, однообразные, серые, безликие. Маргарет все ждала от Вилли известий, но он исчез, как в воду канул. Все попытки дозвониться на службу и что-то там разузнать результатов не принесли. Он в служебной командировке, отвечали ей, когда вернется – не знаем. И тут же вешали трубку.

Наконец однажды вечером в дверь ее квартиры позвонили. Она открыла. На пороге стоял Хиппе, сослуживец Вилли, с большим пакетом в руках.

– Можно войти? – неуверенно спросил он.

– Пожалуйста, – сказала Маргарет и отступила в глубь прихожей. Недоброе предчувствие зашевелилось где-то там, глубоко под сердцем.

Хиппе, не раздеваясь, прошел в гостиную, положил на стол пакет и сказал:

– Я на одну минуту, госпожа Маргарит. Я принес вещи вашего мужа. Не обращайте внимания на то, что вы найдете в бумагах. То, что я вам скажу, является государственной тайной. Но ради нашей дружбы с Вилли, я раскрываю ее вам и прошу вас никому об этом не говорить.

Он замолчал. Маргарет опустилась на стул, из глаз потекли слезы. Она уже все поняла.

– Как это случилось? – тихо спросила она.

– Его расстреляли в подвале гестапо, тайно, без суда и следствия.

– Почему?

– Были получены доказательства его связи с русскими. Гестапо задержало двух московских агентов. Один из них показал на допросах, что он был послан для связи с Вилли.

Меня послали доставить вам его вещи. Распишитесь вот здесь, – она расписалась, – и вот здесь. Я полагаю, госпожа Маргарет, что вам лучше на время уехать из этой квартиры. Всего вам доброго!

Он поднялся и вышел. Некоторое время Маргарет сидела неподвижно, совершенно убитая этой новостью. Потом она встала и торопливо разорвала шпагат. В пакете лежало несколько свертков, а сверху конверт.

Когда она вскрыла конверт, то обнаружила там письмо, в котором сообщалось, что сотрудник Вильгельм Леман, находясь в поезде в связи со служебной командировкой в Варшаву, внезапно потерял сознание от приступа диабета и выпал на ходу. Выражая соболезнование супруге по случаю трагической кончины супруга, ей высылаются: сосуд с пеплом умершего, вещи, бывшие на нем во время трагического происшествия. Список вещей прилагается.

Маргарит сидела не шевелясь. Письмо она уронила на колени, конверт лежал на полу. Через мгновение она коротко застонала и разрыдалась. Плакала она долго, а потом так и осталась сидеть, съежившаяся, потерянная. Несколько раз она пыталась поднять руку, но рука беспомощно падала. «Это надо вскрыть», – наконец решила она, глядя на сверки, но подняться и взять нож или ножницы не было сил. На нее навалилась страшная усталость, и не было желания даже пошевелиться.

Вдруг ее охватил невыносимый страх. Она вообще была не боязлива, но сейчас мысль о том, что отныне она будет оставаться в этой квартире одна, наедине с его вещами, показалась ей невыносимой.

Маргарет быстро собрала необходимое, закрыла квартиру и направилась на вокзал. Она бежала по улице так стремительно, что прохожие оглядывались и удивленно смотрели ей в след.