Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания

Моя гувернантка не могла смириться с тем, что я расту, как мальчишка, и всячески пыталась помешать, присутствуя при наших играх. Она умела отыгрываться на другом и беспрестанно внушала мне правила поведения, учила хорошим манерам и покорности, главным образом — смирению. Она назойливо вдалбливала мне в уши фразу, приписываемую моему прадеду, императору Николаю I, который говорил своим детям: «Никогда не ищите оправдания своим поступкам в том, что вы родились великими князьями».

Однажды она заметила, что я, возбудившись от шумной игры, состроила гримасу лакею; она не только строго — и заслуженно — отчитала меня, но велела извиниться перед ним и докучала мне несколько дней, пока я этого не сделала. Я никогда не забуду лица этого бедняги, поскольку ему было невдомек, с чего это я извиняюсь, и чувства униженности. Потом я избегала встречаться с ним, а он даже не осмеливался взглянуть на меня.

Мадемуазель Элен обвиняла меня в том, что я ужасная эгоистка, ей доставляло удовольствие заставлять меня просить у нее прощения. Она с большим рвением относилась к тому, что считала своими обязанностями, но о педагогике имела смутное представление, а потому ее усилия большей частью были бесполезны. В другой сфере деятельности, особенно когда она стала работать по линии Красного Креста, где достигла высокого положения, ее способности явно могли найти лучшее применение.

Иногда она брала меня с собой в больницы и учила вглядываться в людские страдания и не бояться — за этот урок впоследствии я была ей очень благодарна. К тому же она была доброй, отзывчивой и очень религиозной. Каждое утро, помолившись, она читала главу из Библии; книга была потрепанной, с многочисленными пометками и вложенными пожелтевшими фотографиями умерших родственников. Один вид этой книги заставлял меня смягчаться, даже когда я была на нее зла. Она потеряла родителей и старшего брата, и, несмотря на наши размолвки, я сочувствовала ее одиночеству.

В 1901 году отец решил, что пора найти наставника для моего брата, который рос исключительно под женским влиянием. Его выбор пал на генерала Лейминга; он уже воспитал одного из наших кузенов и его хорошо знала моя гувернантка. Весной генерал переехал к нам с женой и маленьким сыном и поселился в апартаментах, примыкающих к комнатам Дмитрия.

Вначале я очень переживала из за этого, но, как оказалось, нововведение не отдалило нас друг от друга, чего я очень боялась.

Мы с братом продолжали вместе играть и проводить свободное время, а генерал, который принимал участие в наших развлечениях, скоро завоевал наше полное доверие. (Это тут же вызвало очередные объяснения с бедной мадемуазель Элен, которая мучила меня и сама мучалась из за своей ревности.)

В квартире Лейминга, где нас всегда принимали с радостью, я и Дмитрий впервые увидели, что такое настоящая семейная жизнь, о которой мы прежде не имели понятия. Отношения между генералом и его прелестной темноглазой женой, атмосфера, наполненная нежностью и привязанностью, были для нас открытием. Часто по вечерам после уроков мы сидели в их маленькой столовой вокруг стола, покрытого белоснежной скатертью, над которым уютно светила лампа. Перед нами стояло блюдо сушеных фруктов и орехов, и мы спокойно беседовали на самые разные темы. Можно было говорить обо всем, не опасаясь задеть чрезмерно чувствительную душу. На наши вопросы давались ясные ответы, терпеливые объяснения; не было резкого тона, как у тети или моей гувернантки, которые часто говорили: «Это не твое дело, иди играй, не задавай таких вопросов». Когда наступало время ложиться спать и за мной приходила мадемуазель Элен, я внезапно испытывала замешательство, как будто совершила какую то провинность, и молча следовала за ней по лестнице в свою комнату.

За год до этого, вскоре после того, как мы на зиму вернулись в Петербург, мы заметили на письменном столе отца новую фотографию в маленькой позолоченной рамке. То был мальчик, красивый маленький мальчик с длинными локонами и в платье до лодыжек. При первой же возможности мы спросили у отца, кто это. Он тут же перевел разговор на другую тему, избегая ответа.

Уже на следующий год, спустившись как то на первый этаж пить чай, мы, не постучавшись, открыли дверь его кабинета, как делали всегда. Он сидел в кресле, а напротив него к нам спиной стояла женщина. Когда мы вошли, она обернулась, и мы тотчас узнали ее. Мы не знали, как ее зовут, но однажды уже видели. Летом в Царском Селе, когда мы плыли на лодке по озеру, она шла недалеко от нас по берегу, одетая в белую юбку и красный жакет с золотыми пуговицами. Она была очень красивая, улыбалась нам и приветливо помахала рукой, но мы не ответили.

Не знаю, что побудило нас поступить так, но мы тотчас же закрыли дверь и бросились бежать со всех ног, хотя отец звал нас. В прихожей лакей держал соболью шубку и пахло незнакомыми духами.

Смутная ревность сжала наши сердца, нам не нравилось это постороннее вторжение в наше святилище, кабинет отца. Но отец был с нами постоянно нежен, казалось, что теперь он стремится отдавать нам как можно больше времени.

Летом 1902 года, который стал последним годом моего детства, нас не отправили в Ильинское и мы жили в Царском Селе. Отец, теперь уже генерал, командовал кавалерийской дивизией, расквартированной в Красном Селе. Мы часто ездили туда повидаться с ним в экипаже, запряженном четверкой лошадей. Лагерь, обстановка военной жизни необычайно привлекали нас.

Царское Село, где мы жили в наших привычных апартаментах, было занято приготовлениями к большой церемонии, которая должна была состояться в августе — бракосочетанию моей кузины Елены и моего дяди, греческого принца Николая, ожидалось прибытие многочисленных царственных особ. Мой дед — король Греции — и русский император были главными лицами на торжествах.

Нам с Дмитрием разрешили присутствовать на свадебной церемонии в церкви, по этому случаю встал вопрос о моем первом придворном платье. Долго обсуждался его покрой, и наконец оно было готово — короткое платье из голубого атласа в русском стиле. Я была ужасно горда этим и с нетерпением ждала великого дня.

Начали прибывать гости. Мы встретились с дедом, королем Георгом, который не был в России после смерти нашей матери. Он был очень добр с нами, но мы видели, что он и наш отец явно избегают друг друга.

Действительно, в течение всех этих празднеств отец выглядел взволнованным и озабоченным, и мы решили спросить у мадемуазель Элен, в чем дело, хотя я редко обращалась к ней по таким поводам. Должно быть, печальные воспоминания нахлынули на него, когда вся семья собралась вместе, был ее ответ.