Пётр Киле - Дневник дерзаний и тревог

Все это было и в России уже довольно широко в XIX веке, и баснословно широко в СССР. Говорить о репрессиях, запретах нужно, но это общее место для всех эпох и стран, куда важнее увидеть широчайшую картину народной жизни в одну из самых величественных и трагических эпох в истории человечества, с двумя мировыми войнами, с Революцией, определившей развитие человеческой цивилизации в XX веке, с величайшими достижениями Русского Ренессанса.

Именно всеобъемлющий взгляд на историю Российского государства и СССР обнаруживает ее сущность - идеологию Русского Ренессанса, которая была и будет идеологией России, если даже случится распад РФ, ибо это ренессансное достижение, достояние всего человечества.

Вот чего не понимает нынешнее правительство, как кинорежиссеры перестали понимать слово "патриотизм", перестали понимать Россию, пребывая в плену пропагандистских клише времен холодной войны и заученных слов о рынке. Это прошлогодний снег, превратившийся в болото, где тотчас угнездились лягушки, и ежевечерне мы слышим: "Брекекекекс, коакс, коакс!", точь-в-точь по Аристофану.

Вот что происходит, когда сворачивают на обочину и задворки цивилизации, отворачиваясь от величайших достижений культуры. Так поступает чернь. Странно, в России нередко именно чернь оказывалась у власти. Именно она занималась репрессиями, как ныне разрушением великого государства и культуры.

Как перейти это болото и вновь взойти на вершины мировой культуры, с открытием величайших достижений Русского Ренессанса, что было и будет продуктивной основой нового миросозерцания и мироощущения россиян, как это было в странах Европы, где уже не одно столетие эстетика Ренессанса осуществляется в развитии бытовой цивилизации, с впечатляющими результатами в последней четверти XX века.

Это не достижения искусства и мысли, а новых технологий. Все это было достижимо и в СССР, как ныне в КНР. В коренной ломке основ государства и культуры не было никакой необходимости, если не было именно цели разрушения великого государства до основания, что отвечало, разумеется, лишь интересам внешних сил.

Но духовное достояние можно еще всячески оболгать, исказить, оклеветать, чем по сей день занимаются СМИ вкупе с правительством, - уничтожить нельзя. Это не вожделенные вещи, что завтра выбрасывают на свалку, это как новый восход солнца и новое по весне небо, и юность грядущих поколений осознает себя в ауре Русского Ренессанса так же, как она открывает античность и эпохи Возрождения на Западе и Востоке.

Итак, идеология и эстетика Русского Ренессанса. Какое необозримое поле и небо для постижений и озарений! При этом нет нужды возиться со знаками плюс и минус. Все дело - в полноте взгляда, без шор и идеологических пристрастий, сиюминутных и чаще вздорных.

Императрица Елизавета Петровна, муза и опора универсальной деятельности Ломоносова, заказывает Вольтеру написать историю Петра Великого. Екатерина II вступает в переписку с просветителями, едва взойдя на престол через труп императора Петра III. Пушкин, всю жизнь проведший под неусыпным надзором царя, называет российское правительство единственным европейцем в России. Первое советское правительство было самое образованное, возможно, из всех когда-либо существовавших правительств в мире.

Это не было случайностью, как последовавшая вскоре культурная революция в СССР, что было продолжением и венцом преобразований Петра Великого. Ход народной жизни, несмотря на трагические события Гражданской войны и коллективизации, не был прерван, а лишь претерпел изменения, в основе своей позитивные, с победой в войне против фашизма, быстрым восстановлением народного хозяйства, вплоть до начала освоения Космоса.

А что ныне сотворили те, что клевещут на великую историю Российского государства, кроме олигархов над властью и силовой олигархии во власти, с разрушением основ государства и культуры?

Российской молодежи нетрудно разобраться, на какой путь ей следует вступить, отринув ложь и клевету власть имущих и СМИ и ложные надежды старших поколений на свободу, красивую вывеску западных демократий, чтобы обрести подлинную свободу и достоинство гражданина великой страны, с обретением Отечества в его славе и величии на все последующие века.

Книги, прочитанные с особым интересом в детстве или в юности, обретают навсегда неизъяснимое очарование и прелесть, словно несут в себе нескончаемое эхо, может быть, незамеченных в свое время, но пережитых нами глубочайших волнений и озарений.

Однажды я взял в руки Стендаля, а именно «Пармскую обитель», и словно перенессся на Дальний Восток, в село, окруженное лесами, лугами, на берегу небольшой речки, впадающей вдали, за островами, в Амур, перенесся туда, где я прочел этот роман, и тотчас вспомнилось всё. Боже! Каким чудом, волшебным, прекрасным миром возникали передо мной там, в далекой глуши, сцены жизни в Италии XIX века!

Это было летом в интернате в Найхине, где я остался, как сирота, кстати, вместе с ребятишками, оставленными «на осень», то есть для дополнительных занятий. В это же время, очевидно, впервые пристрастившись к чтению, я прочел пропахший зноем степи и необузданных человеческих страстей роман Михаила Шолохова «Тихий Дон».

Это были далеко не детские вещи, и я, верно, понимал это, потому что именно роман Вениамина Каверина «Два капитана» объявил лучшей книгой в мире. Года через два (ведь после седьмого класса волей судьбы я уехал в Ленинград, где и живу) моя одноклассница писала мне: «Ты знаешь, я прочла «Два капитана». Ты знаешь, теперь и она моя любимая книга!»

Это был итог почти целой жизни, целой жизни в детстве нашем, разумеется. Дело было не в романе Каверина, к сожалению, весьма слабом, это не классика, которую можно перечитывать в разные периоды жизни и всегда с новым интересом. Очевидно, шла речь о наших мечтах, о наших детских представлениях о прекрасном, о настрое души, - не умея определить все это своими словами, мы поднимали на щит ту или иную книгу, чтобы заявить о себе. Эта активная избирательность, эти поиски сродства с прекрасным - едва ли не важнейшее свойство детства, в нем истоки его первых шагов и всей нашей будущности.

И я точно знаю, какая книга определила еще в раннем детстве мое миросозерцание, подготовила мою душу к восприятию лирики Пушкина и мое призвание, о чем я сам долго не подозревал. Это небольшая книжка с изображением красно-кирпичного кентавра на обложке «Мифы Древней Греции». Она попалась мне в руки в родном селе, в третьем или четвертом классе, в пору, когда я еще не увлекся чтением, да книг у нас не было, кроме учебников.