Максим Свириденков - Полковник Касаткин: «Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!». 147 боевых вылетов в тыл врага

— Не моторист, а мотористка!

И ей тоже объясняю тогда:

— Лида, не обращай ты на это внимания, пропускай мимо ушей! Может, он палец прищемил, вот и вырвалось у него, с кем не бывает…

Вскоре к Воробушку все привыкли. Она всю войну до конца прошла с нами, и, знаете, немало ей доставалось… Например, в нашем самолете шланг на двигателе лопнет или осколком его перебьет, и струйка машинного масла начинает бить фонтаном. В итоге вся машина оказывается измазанной этим маслом. И хотя я еле-еле вернулся на одном моторе, но к утру мой «Ил» должен быть снова готов к полетам. Чтобы добиться этого, нашим техникам приходилось всю ночь проводить возле самолета, приводя его в боевую готовность. На Лидочку ложилась самая грязная работа. Она должна была отмыть машину от масла. А чем ее отмоешь? Только неэтилированным бензином «Б-70», который использовали специально для промывки. После этого Лиде потом еще в течение ночи нужно было заправить самолет маслом, протереть пыль в кабинах и сделать много другой подобной работы. И, конечно, когда утром ты видишь красивую, хрупкую девушку, которая, поработав ночь напролет, стоит перед тобой, вся измазавшаяся бензином и машинным маслом, то жалко ее, понимаешь, что так не должно быть. Но что поделаешь? Война.

У нас никому из техников не проходилось сидеть сложа руки. Только Лидочка с промывкой закончит, тут же все остальные к работе приступают: чинят сломавшиеся детали, заделывают в корпусе самолета дырки от осколков и пулеметных очередей, закрашивают заплатки. Что характерно, заплатки закрашивали всегда той краской, которая оказывалась под рукой. Поэтому самолет постепенно приобретал ярко-пестрый вид. И как посмотришь недели через две-три на свою машину, так сам не веришь, что столько раз по тебе попадали пули и осколки. В таких случаях я не выдерживал, просил своего техника: «Яша, ну покрась!» — «Хорошо, командир, но пусть еще пару раз тебе всадят, тогда покрашу. А пока и так ничего, зато заметно, сколько тебя били!»

Так что, видите, с покраской самолетов мы особо не заморачивались. Это вот вторая эскадрилья, которой командовал Захар Иванов, под конец войны стала «собачьей», как мы ее называли. Там и тигры, и медведи были нарисованы на фюзеляжах. Причем такие, что лапу подняли, а под ней Геббельс скрючился, как мышка или крыса. Мало того, у них еще и звезды на плоскостях красовались. Нам этого было не надо.

Технический состав у нас всегда очень тесно общался с летным. Сами понимаете, на «Ил-4» нам такие расстояния преодолевать приходилось, что оттого, как техники подготовят твою машину, зависело очень многое. Ну и они понимали, какие опасные у нас задания, ждали нас, волновались, как за родных. Даже правило такое существовало: когда бы мы ни прилетали с боевого вылета — ночью или днем, — нас обязательно встречал с блокнотами в руках весь технический состав. Это были инженеры по приборам, по электрике, по вооружению, другие всевозможные специалисты. И каждый спрашивал: «Командир, какие замечания?» Ты отвечаешь, допустим, что левый тормоз плохо работает. Тут же начинают все тщательно проверять, чинить поломки. Более того, если налетал ты сто часов, то тебе больше не позволяют совершать боевые вылеты, пока не проведут все необходимые регламентные работы: снимут фильтры, поменяют масло, отрегулируют зазоры и еще много-много всего. Такой тщательный осмотр должен был занимать около двух дней. Но в войну-то ждать было некогда, и поэтому наши техники всегда укладывались за одну ночь.

Такие же сжатые сроки выдерживались и при ремонте. У меня техником самолета был Яша Глушаков, которого я уже упоминал. Мы с ним всю войну прошли, он хоть в три часа ночи меня встречал, хоть в пять утра, всегда спрашивал:

— Командир, как себя моторы вели?

И, к примеру, я жалуюсь:

— Да что-то правый немножко барахлил.

— Все проверю, командир, — отвечает Яша.

На следующий день с утра он мне уже докладывает:

— Компрессия в третьем цилиндре никуда не годится. Придется дергать горшок, менять кольца…

— Яша, а когда же это? — сокрушаюсь я.

— Да не волнуйся, к вылету все сделаю!

И делал: к вечеру все оказывалось в исправном состоянии. Расскажу о Глушакове подробнее. То, что у него присутствовало немного отеческое отношение к нам, совсем неудивительно. Яша был постарше нас: если мне в начале Великой Отечественной исполнилось девятнадцать лет, то ему двадцать пять. Кроме того, он еще до войны успел обзавестись семьей. Его жена и дети всю войну вместе с нами двигались за фронтом, останавливаясь в деревнях, соседних с нашим аэродромом. В дальней авиации такое негласно разрешалось. Тем более что у Яши это никак не влияло на исполнение служебных обязанностей. Мы даже удивлялись, когда он успевал бывать дома, если целыми днями готовил машину к вылету, а ночами ждал возвращения нашего экипажа.

Вряд ли будет преувеличением сказать, что болел Яша за самолет, как за малого ребенка. Он вместе с механиком Федором и нашим Воробушком делал все, чтобы мы могли летать, не опасаясь, что машина нас подведет. Конечно, дружба у нас была настоящей. Когда мы перебазировались на новое место, я весь свой экипаж (а техники — неотъемлемая часть экипажа!) забирал с собой в самолет. Из технического состава со мной не летел только механик. Ему нужно было собрать наземное оборудование: стремянки, верстаки, колодки и многое другое, что не помещалось в самолет. Все это грузили в вагоны или автомашины, которые наш Федор неизменно сопровождал. Мы знали, что без него, без Яши, без Воробушка каждый из нас ощущал бы себя в небе гораздо менее спокойно.

Одной из особенностей дальней авиации было то, что мы никогда не знали, куда полетим бомбить. Война, как вы понимаете, шла не только на Смоленском направлении, и наш полк параллельно привлекали на другие участки и объекты, где требовались мощные бомбовые удары по врагу.

Совершенно особым для меня стало Ленинградское направление, где мы помогали войскам Приморской армии соединиться с Ленинградским фронтом, уничтожая фашистские формирования вдоль побережья Финского залива. Летали мы туда одновременно с полетами на Смоленщину. Так, 7 сентября 1943 года все наши экипажи сидели за столами на командном пункте, и тут выходит штурман полка Алексей Иванович Крылов, говорит:

— Братцы, сворачивайте все карты центрального направления. Прячьте их в планшеты, доставайте Ленинградский фронт.

— А что такое? — удивляемся мы.

— Сегодня полетим бомбить немецкую артиллерию под Ленинград. Нам сегодня надо уничтожить тяжелые крупповские орудия, которые стоят под Вороньей горой.