Борис Носик - Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями

Он и сам учился в ту пору, много читал, совершенствовался в немецком. А уж девчушки-то — мечтательная Машенька двенадцати лет и легкая, порывистая вострушка Саша — росли на глазах. Учитель был молодой, красивый, романтический — каждое слово его западало им в душу, каждый взгляд его добрых и пылких, его черных, то ли русских, то ли турецких глаз… Екатерина Афанасьевна присутствовала на уроках — дама была интеллигентная, возвышенного образа мыслей, все это ей было интересно: счастливые часы… И к тому же — присмотр. А только как уследишь за взглядом, за движеньем души? Случилось неизбежное: Васенька влюбился в ученицу-племяшку (пусть даже и сводную, а все же племяшку, единокровной сестры дочь) — двенадцатилетнюю интеллигентную и высоконравственную русскую Лолиту. А она полюбила его. О ней мы, впрочем, знаем меньше. Не знаем, сразу ли влюбилась, но знаем, что полюбила всей душой. В его-то дневнике уже и в записях 1805 года есть мечтания о том, как они поженятся, как он воспитает для себя прекрасную и верную супругу — на целую жизнь.

Из дневника видно, что и он не сразу понял, что с ним происходит, а поняв, был несколько смущен разрывом в их возрасте, точнее, ее малолетством:

«Что со мной происходит? Грусть, волнение в душе, какое-то неизвестное чувство, какое-то неясное желание! Можно ли быть влюбленным в ребенка? Но в душе моей сделалась перемена в рассуждении ее! Третий день грустен, уныл! Отчего? Оттого, что она уехала! Ребенок! Но я ее себе представляю в будущем, в то время, когда возвращусь из путешествия, в большом совершенстве».

Ребенок или не ребенок? Можно ли быть влюбленным в ребенка? Хорошо ли это? Путешествие… Но будет ли еще путешествие? Желать ли разлуки? И почто ждать далекого будущего совершенства, ежели она и сейчас совершенна, Маша: милая ее тонкая шейка, вздернутый носик, то спокойный, то лукавый, неизменно доверчивый, любящий взгляд. Да и часто ли он вспоминает, что она еще ребенок? Вот он жестоко обижается, что детские игры с собакой предпочла она вниманию любимого. Оказывается, нельзя быть таким ребенком… Горькая обида. И вот еще сожаленье: не все можно ей рассказать, не все поймет. А с кем же тогда поделиться удачей и неудачей, грустью и радостью? С матушкой Елисаветой Дементьевной? Но и она не все поймет и не все одобрит. В августе 1805 года Жуковский пишет в своем дневнике: «…самое общество матушки, по несчастию, не может меня сделать счастливым; я не таков с нею, каков должен быть сын с матерью; это самое меня мучит, и, мне кажется, я люблю ее гораздо больше заочно, нежели вблизи».

В результате приступы тоски и одиночества:

«Одиночество… отдаление тех людей, которые бы могли бы меня оживлять и одобрять в искании всего хорошего, совершенное бессилие души, ненадеянность на самого себя — вот что меня теперь мучит».

Бесчисленные письма и стихи, посвященные друзьям, чувства эти передают с меланхолическим благозвучием:

(Куда ж нам с вами, дорогой читатель, деться при этих строках от воспоминаний о призывах геттингенского (как и Александр Тургенев) выпускника Ленского, от сладостной музыки Чайковского? Куда, куда… весны моей златые дни…)

Друзья озабочены одиночеством Жуковского. Сам он, судя по письмам, то ищет службы и источника дохода, то собирается в заграничное путешествие, то решает, наконец, поглядеть Россию. Однако никуда ему сейчас из Белёва уже не деться. Здесь Маша, здесь любовь, которая наполняет его и радостью и страхом. Поначалу он принимает снисходительность тетеньки к его серьезным и, кажется, успешным педагогическим усилиям за поощрение его далеко идущих мечтаний. Однако тут же начинают тревожить сомнения:

«Катерина Афанасьевна, если не ошибаюсь, дала мне что-то предчувствовать. Но родные?.. Может, они этому будут противиться?.. Неужели для пустых причин и противоречий гордости Катерина Афанасьевна пожертвует моим и даже ее счастием, потому что она, конечно, была бы со мною счастлива».

Он уже почти готов к беде, и при этом, о Боже, как мало он понимает в людях, молодой, беспечный певец. Похоже, что главная его забота пока — воспитать верную, надежную супругу на будущее, когда она подрастет. Похоже, что взрослые, зрелые женщины внушают ему страх. В стихотворении, преданном гласности столетие спустя, влюбленный поэт дает целую программу жизни своей тринадцатилетней в ту пору ученице:

Еще через неделю в подаренном Маше альбоме своих стихов Жуковский приписал четверостишие:

Читая в эти дни Виланда, Жуковский рисует себе идеал молодого человека, «который заключает свое счастье меньше в грубой чувственности, нежели в наслаждениях духовных». Какая уж там чувственность! Этим у него и не пахнет. Зато много мечтательности и рассуждений о том, что эта мечтательность, обузданная «здравою опытною философиею, может быть источником совершеннейшего земного счастия».

В том же 1806 году Жуковский переводит с английского «Послание Элоизы к Абеляру» Александра Попа. Перевод этот был напечатан в собрании Жуковского чуть не столетие спустя и отчего-то мало кем замечен, а между тем, на мой взгляд, он имеет кое-какое отношение к мечтам и надеждам и страхам нашего героя. Обратимся к истории этих романтических французских любовников рубежа XII века. Молодой, блестящий поэт, философ и богослов Абеляр, влюбившись в юную Элоизу, предложил ее дяде-канонику давать девушке бесплатные уроки и, поселившись в доме каноника, без труда добился ответной любви девственницы. Но однажды неосторожные любовники были застигнуты дядей, и тогда нанятые мстительным каноником бандиты лишили молодого профессора его мужского достоинства. Злосчастные влюбленные постриглись в монашество, но со временем любовная переписка их возобновилась… Решусь предположить, что выбор Жуковского, начавшего переводить послание Элоизы в переложении А. Попа, не был случайным. Не решусь, однако, судить, отражал ли этот выбор (при всей схожести ситуаций, со скидкой на разрыв в семь веков) какие-либо душевные страхи…