Василий Катанян - Прикосновение к идолам

— Товарищи! Куда же вы? Занятия еще только начались.

Вермишева не растерялась:

— Скажите, пожалуйста, материя все еще первична, а сознание вторично?

— А как же? Конечно!

— Ну это мы давно уже знаем. Мы думали, что сознание вдруг стало первичным. А раз все по-прежнему…

И, с риском стать невыездными, мы покинули обитель мудрости.

В 1984 году я несколько раз был в Софии, где снимал фильм, и нужно было ехать снова. В повторные разы, особенно для поездки в такую шикарную заграницу, как Болгарию, было не обязательно самому являться на собеседование в райком партии, с характеристикой ходил представитель партбюро студии. Но на сей раз велели лично предстать перед комиссией.

Прихожу. Сидят четыре пенсионера, шуршат бумажками и читают мою характеристику. Молчат. Я тоже. Открывается дверь, входит пятый старичок, с авоськой. Он разгружается на подоконник, все внимательно следят за ним: купил ли кефир? Видно, что он из молочной и кефиру купил для всех. Звякают бутылки. Обстановка серьезная.

— Товарищ Катанян! Вот здесь написано, что вы самостоятельно изучаете классиков Марксизма-Ленинизма. Так ли это и кого именно вы изучаете?

(Господи, я и не знал, что там такое написано. Откуда вдруг это самостоятельное изучение? Видно, в партбюро сочинили, чтобы в комиссии не подумали, будто студия рекомендует в Болгарию неуча-режиссера.) И я быстро сориентировался:

— Да, я самостоятельно изучаю классиков Марксизма-Ленинизма!

— Кого именно?

— Ленина. Я снова вернулся к «Материализму и эмпириокритицизму» (еле выговорил!), который читал сорок лет тому назад в институте!

Комиссия онемела. Я тоже. Но, не дав ей опомниться, понесся, собирая осколки воспоминаний и имен, которые когда-то запали в тогда еще молодые студенческие мозги:

— Дело в том, что недавно я прочел в журнале «Наука и жизнь» статью одного буржуазного идеалиста о том, что материя все-таки исчезла. И реакция снова подняла голову. Автор статьи — националистический публицист Бенгт Янгфельдт семьдесят лет спустя скатился на реакционные позиции, на которых еще в десятых годах стояли Мах и Авенариус. (Этого чертова Авенариуса, из-за которого мне постоянно ставили двойки, я запомнил на всю оставшуюся жизнь.) Ведь Ленин написал целую книгу, доказывая, что Мах с Авенариусом смешали два понятия материи — философское и физическое. Отсюда и вся путаница, которую распутал Ленин. Но сегодня шведские идеалисты занимаются ревизией гениального Ленинского положения о материи и уже появились статьи, которые всерьез обсуждают эту галиматью. Я решил еще раз изучить Ленинскую концепцию и написать заявку на фильм и этим как бы ответить на статью Бенгта Янгфельдта. Сейчас я уже законспектировал три главы и начал четвертую…

Я остановился, как выпал из окна. Весь в испарине. Сопровождавший меня член партбюро студии сидел, в смятении гордясь таким ученым сотрудником. Слышно было, как комиссия зашелестела промеж себя. Председатель встал. Я тоже, почувствовав важность момента.

— Товарищ Катанян! Комиссия райкома, обсудив вашу характеристику, приняла решение — разрешить вам поездку в Болгарию на три дня!

И он крепко пожал мне руку, а я поблагодарил его за высокое доверие. Еще бы — на три дня!

Бредом было все: не печатали никакой статьи в «Науке и жизни», а буде она и была бы написана, ее не подпустили бы к редакции на пушечный выстрел. Никто и не собирался ревизовать философских взглядов Ильича, тем паче Бенгт, который и не подозревал, как я мусолю его имя всуе. Никакая современная реакция и не думала поднимать голову. При слове «эмпириокритицизм» я цепенел, а Маха с Авенариусом ненавидел лютой ненавистью, не понимая давней и запутанной ругани Ленина в их адрес и заваливая экзамены, из-за чего меня вечно лишали стипендии. Это были мои личные враги. Но на сей раз они мне оказали добрую услугу.

С тех пор Янгфельдт в письмах ко мне каждый раз подписывается:

«С приветом! Всегда готовый к услугам твой буржуазный ревизионист Бенгт».

Работая над записками, я иногда заглядывал в свои дневники, искал то дату, то имя, но, конечно, вместо искомого вечно натыкался на что-то другое, что останавливало мое внимание. И вот таким образом собралась эта глава небольших курьезов и мимолетностей.

4 ноября 1930 года страшными каракулями записано, как мама меня спросила, что я хочу пожелать ей в день рожденья. — Я тебе желаю, чтобы ты мне купила велосипед!

Самая любимая книга — «Том Сойер». Я его читал дни напролет, знал, что будет на следующей странице или, например, в конце седьмой главы. Но постепенно восторг притуплялся. Что делать? — Мама, а можно меня загипнотизировать так, будто я никогда не читал «Тома Сойера»?

(Это я вспоминаю сегодня постоянно, ибо безо всякого гипноза забываю, о чем читал еще утром).

Позвонил к ЛЮ и спросил по телефону: «Я разгадываю викторину и не могу ответить на вопрос. Там так — какие три совершенно неграмотные женщины сыграли роль в русской литературе? Я двух отгадал: Арина Родионовна и бабушка Горького. Кто третья?

— Как — кто? Анна Караваева.

Вчера был у Елены Сергеевны Булгаковой. Мне для актерского показа хотелось сыграть Шервинского из «Турбиных», но текст нигде не напечатан. ЛЮ позвонила Булгаковой и она разрешила прийти и переписать. Прихожу на Фурманный, волнуюсь. Елена Сергеевна открыла мне дверь. Какая она красивая! Брюнетка, среднего роста, бирюзовый вязаный костюм, какие-то восточные бусы и туфли на высоком каблуке, но без задников, заграничные. Провела меня в кабинет Булгакова, посадила за его стол, на его кресло. (!) Принесла машинопись и сказала: «Не обращайте внимания на пометки, это театральные». Я начал переписывать в тетрадку сцену с Еленой, а сам еще старался разглядеть все вокруг. На столе стояло фото Е.С., очень грустное. Какая-то пожилая пара и маленькая девочка. В стакане красно-синий карандаш, вечное перо и пара простых ручек. Какие-то папки, календарь 10 марта 1940 года. День его смерти — он умер всего четыре года назад!

Вскоре вошла Е.С. и позвала обедать. «Потом докончите» — «Но я не голоден» — «Не голодных сейчас не бывает, особенно студентов. Не стесняйтесь». За столом сидели два ее сына, взрослые. Обед был «малый королевский» — щи, жареная картошка с огурцом и кисель сладкий-сладкий. Елена Сергеевна была очень радушная, симпатичная, я спросил, как Кторов играл Шервинского, она ответила, что замечательно. А я, дурак, ждал каких-то советов. Я докончил переписывать и, прощаясь, Елена Сергеевна сказала, чтобы я позвонил, как все пройдет. Обязательно позвоню!