Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

Так же сурово отвечаю: “Женя! Швейцаров в домах подобного типа не бывает, есть в этом доме консьержка, и она очень злая. Поэтому проходить мимо её комнатки на первом этаже будем на цыпочках, а поскольку все живущие в этом доме французы приветливым характером не отличаются, подниматься на четвёртый этаж, где моя квартира, будем бесшумно”.

Париж, 1978 год. Замечательный художник Олег Целков спрашивает меня, когда же я позову его с супругой поужинать в знаменитом ресторане “Максим”, где, по слухам, у меня отдельный стол с бронзовой табличкой “Стол господина Шемякина”. И я только одним своим присутствием оплачиваю обеды и ужины приглашённых мною друзей.

“Ну а вообще-то, – продолжает Целков, – в Москве говорят, что ты купил громадные земли на побережье Португалии и строишь там копию Петербурга”. В те годы я никогда не был в Португалии.

Вот уже четверть века я живу во Франции, десять из них – в Париже, и по сей день, проезжая иногда мимо ресторана с вывеской “Максим” (Maxim’s), вспоминаю, что так в нём и не побывал.

Америка, 1983 год. Телефонный звонок в моей нью-йоркской мастерской. Взволнованный голос знакомого художника: “Ты на свободе?! Отпустили под залог?! Тут пронёсся слух, что ты в каком-то подъезде пытался изнасиловать тринадцатилетнюю девочку и врезал полицейскому, пытавшемуся её защитить! Ну слава богу! Это только выдумка!”

По неизбежным законам природы я не смогу вылезти из гроба и опровергнуть возведённую клевету, развеять сплетни и вмазать хоть одному из выдумщиков по морде. Я бы и сейчас с удовольствием вмазал бы художнику-мемуаристу Валентину Воробьёву за оскорбительную клевету, вылитую на меня и моих друзей в двух томах его “воспоминаний”. И на вопрос издателю – почему она допускает книги, наполненные откровенной клеветой и грязью, получил короткий ответ: “Продаётся хорошо”. Незнакомый мне человек, которого я встречал от силу пару раз на вернисажах русских художников в Париже, описывает мою жизнь до и после изгнания, обильно разукрасив её грязными выдумками. Ну, например, так: “Его ученик «Мишуля» Шемякин, отправляясь в Париж (1971), прихватил с собой и вещи Арефьева, обещая прославить его имя, но ничего не сделал. Чемодан с отборными вещами пылился у него в чулане… Такой мстительной бесовщины самого низкого пошива русский лагерь ещё не видывал”.

Конечно, у здравомыслящего читателя этой книги, даже если он пропустит главу об условиях моего “отбывания” из Ленинграда, может возникнуть естественный вопрос: почему изгоняемый навсегда из страны художник должен взять с собой чемодан, набитый работами никому на Западе не известного художника, вместо того чтобы вывезти свои собственные картины.

Вот маленькое письмо моего старшего друга Ильи Кабакова, которое может заставить читателя мемуаров господина Воробьёва усомниться в их правдивости.

Дорогой Миша!

Спасибо за присланные замечательные книги! Вчера послали на твой адрес две наших. С удовольствием вспоминаю твои приходы в мастерскую в каждый твой приезд из С. Питербурга! Особенно твой приезд последний, когда ты утром ушёл, а в руках у тебя ничего не было, как будто ты переходил на другую сторону улицы – а ведь ты улетал на совершенно другую планету!.. Многое вспоминается хорошего, разглядывая и читая твои книги!

Всего тебе хорошего, старый Друг!

Твой Илья

Высылка меня из СССР послужила поводом для разных слухов – часть из них удостоились публикации в газетах и журналах. Самый лёгкий и удобоваримый вариант мастеров выдумки – запустить утку, что Шемякин сотрудничал с КГБ и заслан в разведывательных целях на Запад. Но чтобы больше заинтриговать читателя, нужно эту утку ещё хорошенько нашпиговать подробностями и фактами, поэтому я не только агент КГБ, но одновременно сотрудничаю с разведками Запада и Америки.

Ну, с Воробьёвым всё понятно. Малоприметный художник сводит счёты с обошедшими его коллегами, обливая их грязью и таким образом привлекая хоть какое-то внимание к своей персоне.

Но озадачивают публикации далеко не глупого журналиста, литературоведа, исследователя русского литературного авангарда. Почему-то он занялся исследованием фактов моего выезда из Советского Союза. Вначале публикует, что Шемякин с женой и дочкой уехали на Запад по израильской визе. А когда ему были пояснены факты моего отбытия на Запад, он соглашается, что допустил ошибочную информацию, но, ознакомившись с историей изгнания Шемякина из СССР, пишет: “Все детали сюжета с выездом Шемякина ещё предстоит выяснить историкам, но можно констатировать, что выезд на Запад не по израильской линии и с сохранением советского паспорта воспринимался в 1971 году как осуществлённый по инициативе и под контролем КГБ; отсюда и иронически-неприязненная реплика Бродского в отношении Шемякина, сказанная им Веронике Шильц в 1971 году: “Я думаю, что в Париж Шемякин прибыл, по крайней мере, в чине полковника КГБ”.

Да, я охотно верю, что историки типа господина Морева будут выяснять и детали шемякинского отъезда на Запад, и куда делся чемодан с шедеврами Арефьева, и многое другое, почерпнутое из опубликованной чуши. В этой книге я чётко описал мою жизнь до изгнания и отвечаю за каждый факт и букву. И надеюсь, что моя автобиография и будет основным источником и для читателей, и для серьёзных историков.

Как я уже писал, моя не всегда благосклонная ко мне Судьба подарила мне встречи, общения и дружбу со многими людьми разных характеров, значений и достоинств, среди которых были благородные и подлые, высокие и ничтожные, бездарные и гениальные, но каждый из них обогатил мою душу и мой жизненный опыт. И если писать о каждом, заслуживающем внимания читателя, понадобится ещё не один солидный том. Но я постарался достойнейшим из них отдать должное и увековечить их память в многочисленных статьях и интервью, книгах: в Париже в 1977 году издал многостраничный альманах “Аполлон-77”; в семидесятых-восьмидесятых годах с Александром Глезером – журнал “Третья волна”; и, пожалуй, больше всего отведено страниц моим друзьям-художникам в вышедшей благодаря стараниям Исаака Кушнира книге “Круг Шемякина”, написанной искусствоведом Любовью Гуревич совместно со мной.

В автобиографии я стремился передать атмосферу шестидесятых годов, тревожную, полную опасностей для свободолюбивых и ищущих людей, времени поисков, экспериментов и отстаивания своих идей и позиций в литературе, поэзии и изобразительном искусстве. И несмотря ни на что, времени романтичного, прекрасного и неповторимого!

2012–2023