Николай Надеждин - Альберт Эйнштейн

64. Вдовец

В последние годы жизни Эльза Эйнштейн страдала тяжким сердечным недугом. Она сильно располнела, редко выходила из дома, стала некрасивой и сильно состарилась. Эйнштейн, которому внимание женщины для нормальной жизни было просто необходимо, заводил связи на стороне. Эльзу это и печалило, и злило, и душевного спокойствия уж точно не прибавляло…

В 1936 году в возрасте 50 лет Эльза Эйнштейн умерла после тяжёлого сердечного приступа.

Эйнштейн эту утрату переживал тяжело. Только теперь, потеряв супругу, он понял, кем она являлась в его жизни – домохозяйкой, заботливой женой и даже отчасти матерью (в быту Эйнштейн был совершенно несамостоятелен).

Двадцать лет назад Эльза сама вытащила будущего мужа из депрессии и тягот тяжёлого периода жизни. В 1917 году Эйнштейн заболел желтухой, повлёкшей серьёзное поражение печени, и язвой желудка. На помощь Милевы рассчитывать не приходилось: первая супруга Эйнштейна жила в Швейцарии и мужа скорее ненавидела. Какая уж тут помощь… Но рядом оказалась Эльза, которая души не чаяла в своём знаменитом друге. Она-то и стала той опорой, что помогла учёному встать на ноги.

С Эльзой. Начало 1930-х годов.

И вот сейчас, когда помощь потребовалась самой Эльзе, Эйнштейн спасти её не сумел. Он винил себя в её смерти. И до конца жизни больше не женился. Эльза навсегда осталась последней его супругой… Однако кончина Эльзы развязала Эйнштейну руки. Отныне он мог почти открыто и без угрызений совести поддерживать отношения с Маргаритой Конёнковой.

Три года Эйнштейн и Маргарита встречались урывками, на несколько часов. Затем она возвращалась к мужу, чтобы через некоторое время снова вырваться в Принстон…

Эйнштейн купил небольшой дом в курортном местечке Саранак-Лейк (штат Нью-Йорк) на берегу океана. Это было дивное спокойное место, где учёный любил отдыхать. Сюда же он пригласил и Маргариту, придумав хитроумную комбинацию, чтобы обмануть Сергея Тимофеевича, её супруга. Для этого Эйнштейн написал Конёнкову пространное письмо, в котором сообщал, что Маргарита серьёзно больна и нуждается в длительном лечении и в смене климата. Лучшего места, чем Саранак-Лейк и найти невозможно. В доказательство своих слов Эйнштейн приложил ворох медицинских справок и рекомендаций, полученных учёным от его знаменитых друзей-медиков.

Конёнков, очень любивший жену и трогательно о ней заботившийся, не мог оставить без внимания это необычное послание. Разумеется, он отпустил жену в Саранак-Лейк. И… здесь, на вилле Эйнштейна, Маргарита и Альберт провели целое лето. Учёный на некоторое время уезжал по делам в Принстон, но потом возвращался. И его всякий раз встречала радостная Маргарита.

То, что дружба между Эйнштейном и Маргаритой давно переросла в любовную связь, Конёнков всё-таки узнал. Вызвал жену телеграммой в Нью-Йорк и устроил грандиозный скандал. Он объявил ей, что не хочет видеть Эйнштейна на пороге своего дома. И что отныне намерен контролировать каждый её шаг.

В Саранак-Лейк.

Это была настоящая любовь. Скандал, который Конёнков устроил жене, ничего не изменил. Влюблённая, но всё же достаточно трезвомыслящая женщина решила на время прекратить встречи с возлюбленным. Но не выдержали оба – и Маргарита, и Эйнштейн. И снова стали встречаться, на этот раз соблюдая правила конспирации, – в специально снятых квартирах или просто на улице…

Это лето в Саранак-Лейк запомнилось обоим. Эйнштейн часто вспоминал его в письмах, которые посылал в Россию после возвращения Конёнковых на родину. В ответных письмах эти волшебные дни вспоминала и Маргарита.

Комнату, где они жили на вилле, называли своим гнёздышком. А вещам, купленным в то лето, придумали название – «Альмар». Это слово было образовано из их имён – Альберт и Маргарита. Так появились «Альмарово одеяло», «Альмарово кресло», «Альмарова трубка».

Маргарита очень трогательно ухаживала за Альбертом, мыла его густую шевелюру, добавляя в воду немножко синьки – чтобы седые волосы были ослепительно белыми. Покупала вещи, на которые сам Эйнштейн и внимания не обратил бы: спортивную обувь, бриджи для езды на велосипеде, теннисную кофту.

А он подарил ей золотое кольцо, которое женщина не могла носить при муже. И множество безделиц, способных её скомпрометировать в глазах Конёнкова…

Это была настоящая любовь, но тайная, тщательно скрываемая и… почти преступная.

С Маргаритой.

Между тем в Европе снова запахло войной. Из-за океана доносились воинственные речи Гитлера, в правдоподобность которых невозможно было поверить. Приходили ужасающие новости из Европы, где уже возводились концентрационные лагеря и люди десятками тысяч погибали в жутких застенках. Многократно увеличился поток эмигрантов, спасающихся от нацизма. Эйнштейн негодовал, протестовал, предупреждал. Он писал статьи в газеты, произносил речи на публичных выступлениях. Не он один, но его, как Чаплина, как великих американских писателей, не слушали. Президент Рузвельт уверял, что Америка останется в стороне, что это европейская проблема и европейская война. Политика изоляционизма, спасавшая Америку в прежние времена, по мнению государственных деятелей, должна была уберечь США от разрушительной катастрофы и на этот раз. Но – не спасла…

Эйнштейн, как никто иной, понимал, что война неизбежна. Зная воинственность Германии и помня нравы нацистов, он был убеждён, что Америка в стороне не останется. Что война может перекинуться и через Атлантический океан. И что она будет настолько разрушительной, что затмит собой все предыдущие войны, развязанные человечеством. Для него надвигающаяся катастрофа виделась катаклизмом общепланетного масштаба. Он привык доверять не столько чувствам, сколько трезвому и аргументированному расчёту. Но при этом был «художником» от физики, человеком с необычайно развитым воображением. Ужасы будущей войны он воспринимал как реальные, а вовсе не гипотетические страдания.

Ужасы будущей войны Эйнштейн воспринимал как реальные, а вовсе не гипотетические страдания.

И самым горьким являлось то, что новую войну, как и прежнюю, развязывала Германия.

Эйнштейн ненавидел войну. В преддверии мировой катастрофы и с её началом позиция учёного вызвала глубокие симпатии американцев. Но так было не всегда. После войны, в годы разгула маккартизма, во времена «охоты на ведьм», пацифизм ставили Эйнштейну в вину. Его подозревали в стремлении к анархизму, в отрицании роли государства в жизни американского общества и даже в подрыве благополучия Америки. Эти обвинения удивительным образом походили на абсурдные обвинения нацистов. И это было обидней всего.