Геннадий Чагин - Армянский переулок,11

После ареста Якушкина в доме Тютчевых некоторое время еще оставалась с двумя малолетними детьми их племянница Анастасия Васильевна Якушкина, замечательная женщина, о которой нельзя рассказывать без волнения. Это ей сыновья Вячеслав и Евгений обязаны своим прекрасным воспитанием, сохранением памяти и уважения к сосланному в Сибирь отцу.

Можно только удивляться, откуда у такой юной женщины, вышедшей замуж в шестнадцать лет, нашлось столько душевных сил, чтобы пережить арест мужа и горькую разлуку с ним до самой своей смерти. Несмотря на ее старания, ей так и не удалось поехать вслед за мужем в ссылку: сначала он сам воспротивился этому, жалея малолетних сыновей, а потом не разрешил царь.

После отъезда из дома в Армянском переулке, Анастасия Васильевна жила то в своем имении на Орловщине, то в подмосковном Покровском, временами наезжая с детьми в Москву. Долгие двадцать лет, прожитые ею после горестных событий, были заполнены воспитанием сыновей, письмами к мужу и ожиданием, тщетным ожиданием... Тяжелые испытания, болезни подточили здоровье Анастасии Васильевны, и она умерла совсем молодой — сорока лет, в 1846 году, так и не дождавшись возвращения Ивана Дмитриевича. Она была похоронена в Москве, на Новодевичьем кладбище, где до сих пор бережно сохраняется ее могила.

Не менее мужественно повела себя после ареста зятя и Надежда Николаевна Шереметева. Ввиду ее знакомства, переписки и связей с другими декабристами можно было опасаться за последствия. Центром и сборным местом друзей было с. Покровское. В решительную минуту Надежда Николаевна не потерялась. Она вызвала

к себе в Москву из Покровского Якова Игнатьевича Соловьева (управителя, который пользовался уважением и особым доверием всей семьи.— Авт.) и немедленно отправила его с точным поручением обратно: указала ему на комнату в доме, в известном месте велела ему поднять половицу, под которою сохранялась секретная переписка и многие другие бумаги, и велела тотчас же все эти бумаги предать сожжению. Она взяла с Соловьева обещание — никому не говорить об этом, и он сдержал его. Только незадолго до кончины, в Покровском, он открыл эту тайну детям Алексея Васильевича Шереметева.

Эту, на наш взгляд, наиболее правдоподобную историю сожжения бумаг Якушкина поведал в начале 1900-х годов в своей «Записной книжке» один из потомков древнего рода — Г. С. Шереметев. Последние же годы самой Надежды Николаевны (она умерла в 1850 г.) были отмечены большой перепиской с декабристами, большой дружбой с В. А. Жуковским и особенно с Н. В. Гоголем.

Последний год жизни дядьки поэта Николая Афанасьевича Хлопова, судьба которого и кончина долго оставались неизвестными, также связаны с домом Тютчевых в Армянском переулке.

Ф. И. Тютчев очень любил своего дядьку и долгие годы после его смерти помнил о нем. Так, в апреле 1868 года, хваля в письме брату доброту своей невестки Ольги Александровны, ее буквально материнскую заботу о слабом здоровьем муже — старшем сыне поэта Дмитрии Федоровиче, Федор Иванович добавлял: «Вся эта история несколько оживила во мне память о моих страстных отношениях во время оно к давно минувшему Николаю Афанасьевичу».

Всем известна знаменитая пушкинская няня Арина Родионовна. Помнят читатели книги «Детские годы Багрова-внука» доброго и ласкового слугу Сережи Ефрема Евсеева. Можно привести, наконец, десятки других имен нянь и дядек, первых воспитателей детей русских дворян, которые оказали на своих питомцев большое нравственное влияние, заложили в них знание русского быта, основы русского языка, патриотизма. К ним с полным правом можно причислить и Николая Афанасьевича Хлопова, приставленного к Феденьке Тютчеву с его четырехлетнего возраста.

Вольноотпущенный Татищевых, Хлопов поступил в услужение к Тютчевым для ухода за их сыном Федором, которому стал нянькою и добрым другом на протяжении почти двух десятилетий. «Грамотный, благочестивый, он пользовался большим уважением своих господ»,— писал о нем в биографии поэта И. С. Аксаков. Николая Афанасьевича уважала и даже побаивалась вся дворня.

Уважали Хлопова и друзья Федора, зачастую прибегая к советам мудрого человека. Так, когда в 1821 году Погодин в очередной раз искал себе места домашнего учителя, поэт хотел сосватать его учителем к их многодетным жильцам Булыгиным, долгое время снимавшим небольшой флигель во дворе дома. С ними как раз дружил Николай Афанасьевич, к которому за советом и обратился Погодин. Что уж они тогда говорили между собой, осталось неизвестным, только после этого Погодин от места у Булыгиных отказался.

Родители вполне доверяли заботам верного дядьки об их сыне, которого даже в студенческие годы Хлопов ежедневно провожал на учебу в университет. Поэтому когда Федор уезжал за границу, то лучшего спутника ему и не искали. Екатериной Львовной строжайше вменялось слуге доподлинно описывать жизнь ее дитяти в «неметчине», что Николай Афанасьевич с удовольствием и исполнял на протяжении трех лет.

Пребывание двух русских людей, пожилого и юного, за границей, в незнакомой обстановке, которая была особенно тягостна для не знающего языка Николая Афанасьевича, еще больше сблизило их обоих. А Хлопов и там сумел создать для своего питомца русский домашний уют в квартире, с московской сытной пищей и добрым русским гостеприимством. Поэтому у них так любили бывать сослуживцы Тютчева и гости из России.

По истечении трех лет, летом 1825 года, Николай Афанасьевич вернулся с Федором Ивановичем в его первый отпуск в Москву и с тех пор дальнейшая судьба Хлопова оставалась неизвестной. Аксаков, например, в биографии Тютчева писал о нем: «Николай Афанасьевич оставался в Мюнхене до самой женитьбы Федора Ивановича в 1826 году, а потом возвратился к Ивану Николаевичу, в доме которого, через несколько лет, и умер». То же примерно полвека спустя писал о Хлопове и внук поэта Н. И. Тютчев. А вот правнук К. В. Пигарев в своей монографии «Жизнь и творчество Тютчева» уточнил, что Николай Афанасьевич уже вторично в Мюнхен не уезжал.

К сожалению, не сохранились и письма, которые верный слуга писал из Баварии матери поэта. Но тем не менее он оставил нам несколько интересных сведений об очень памятных для Федора Тютчева днях. И сделал это, надо сказать, довольно оригинальным способом.

Оставшись в Москве после вторичного отъезда Федора Ивановича за границу, он заказал икону, на лицевой стороне которой памятные для его питомца даты изображались в виде святых, а потом на обороте старый слуга еще уточнил их собственной рукой.

В центре иконы было изображение богоматери «Взыскание погибших». ежегодно отмечаемое 5 февраля, а на обороте ей соответствовала надпись: «В сей день мы с Федором Ивановичем 1822 года приехали в Петербург, где он вступил в службу».