Михаил Кириллов - Армянская трагедия. Дневник врача (декабрь 1988 г. – январь 1989 г.)

Экскурсия в целом дала многое, главное – я услышал рассказ об истории Армении из уст самой армянки. Попытался подытожить услышанное – то, с чем нельзя не согласиться: древность этой земли, самобытность народа, внутреннее единство народа, его души и судьбы, любовь к своей родине, жизнестойкость, полезные изъятия из греческой, римской, византийской культуры, христианство как враг и как друг, полезная и жизненно важная связь с Россией, геноцид, «съеживание» Армении и уход в горы, фантомные боли, диаспора, ее растворение и угасание национальной памяти, болезненное сочетание трагедии, связанной с землетрясением и межнациональным конфликтом. И все же резал слух постоянный рефрен о более высокой культуре армян по сравнению с окружающими народами, об исключительности этой нации.

Поблагодарив за экскурсию, я все же задал ей вопрос: «Как же так, вы – историк, выпускница Ереванского университета, марксист по образованию, умудрились за всю экскурсию не упомянуть о классах, о социальных движениях в армянском обществе в прежние эпохи и в настоящее время, умудрились полностью утратить классовый подход в анализе истории, подменив его исключительно национальным, то есть весьма поверхностным и неполным? Совершенно опущен вопрос об интернациональном вкладе армян, об участии армян в Великой Отечественной войне. Наконец, об интернациональном характере помощи всей нашей страны в дни этой беды, о возможностях интернациональных проявлений и со стороны азербайджанцев». Мои вопросы понравились ей гораздо меньше, чем мои благодарности. Коротко и как сквозь зубы, сразу снизив мне цену, она ответила, что да, и среди азербайджанцев есть интернационалисты, но «они ничего не делают и не могут сделать». Что касается их помощи, то им, кажется, выделили небольшой район на границе (видимо, населенный азербайджанцами). Интернационализм-то у нее какой-то – в одну сторону.

Вышли из музея. День тихий, солнечный, теплый. Ходи и щурься. Это был бы Кисловодск, если бы это не было Ереваном… Но все-таки не покидало чувство жалости, словно посетил больного. Замкнутость жилищ, характеров, толстая скорлупа. А тут еще бронетранспортеры… Страх, страх, страх, ставший генетическим фондом.

Вторая половина дня – работа в госпитале, обработка данных историй болезни пострадавших. Сегодня убыли в Тбилиси анестезиологи и травматологи из Тбилисского окружного госпиталя, славные ребята.

Написал письмо академику Александру Григорьевичу Чучалину – человеку высокой концентрации культуры и организации ума, что крайне редко сейчас. Он осенью приезжал к нам в Саратов, и нам удалось успешно провести Учредительную конференцию Всесоюзного общества пульмонологов. Полагаю, ему интересно было услышать голос пульмонолога из Еревана. Патология легких у пострадавших проявилась разнообразно: ушибом легкого, стрессовыми синдромами, нервно-психической острой бронхиальной астмой, пылевыми, аллергическими бронхитами у спасателей, обострением предшествующей патологии, особенно у призванных из запаса и естественными в этих условиях острыми респираторными заболеваниями. При сдавлении грудной клетки в завалах наблюдались и своеобразные гиповентиляционные и асфиктические состояния.

8.01. Утром, впервые за прошедший месяц, пришел на работу из дома начальник госпиталя Г. И. Смышляев. Месяц безвыходно у штурвала. Добрых два десятка лет в ЗакВО. Опыт. А так посмотришь – рыхлого сложения, малоподвижен, лицо в морщинах, как печеное яблоко. Не гусар. А посмотрит: взгляд умный, спокойный, чуть по-доброму насмешливый, схватывающий главное. Его опыт и спокойствие очень пригодились здесь. Поинтересовался моими наблюдениями, ходом обобщения историй болезни пострадавших. Много и охотно рассказал о наиболее тяжелых днях. Страшна была не работа, а ощущение бессилия и дефицита возможностей, которые явно почувствовались уже ночью с 7 на 8.12. Хирурги валились с ног, лаборатория, особенно биохимическая, не обеспечивала необходимый объем обследования. Это касалось оценки деятельности почек, в наибольшей степени страдающих при СДР, оценки уровней калия, мочевины, креатинина в крови. Задыхался кабинет функциональной диагностики и рентгеновский кабинет. Вот почему наиболее ранний период травмы и СДР в историях болезни отражен наименее полно, хотя люди делали все. Только прибытие мощной группы усиления позволило подтянуть обследование до уровня современного и наладить методы очищения крови. Позже была и другая крайность: когда снизилась лечебно-диагностическая активность, возможности госпиталя стали избыточными. Нужны мощные и мобильные резервы, чтобы в подобных случаях быстро устранить дефицит между потребностями и возможностями оказания медицинской помощи. Дорогая штука – медицина катастроф.

В городе неспокойно. Меня беспокоит то, что сам госпиталь, медицинское депо, приемный покой практически не охраняются. Дни массового поступления раненых сделали госпиталь проходным двором, и к этому привыкли. Поразительная беспечность.

Рассказали, что 4.1., в день повторного, шестибалльного толчка, две девочки-студентки поехали из Еревана в Ленинакан, чтобы в разрушенном своем доме взять хоть какие-нибудь вещи и учебники, – приближалась сессия… Взбежали по лестнице, поискали вещи и только собирались опускаться, как задрожал дом. Успели выскочить за секунды до того, как дом рухнул.

По телевидению нет-нет да сообщаются «факты»-легенды об освобождении из подвалов, элеваторов отдельных людей или даже групп, находившихся там якобы целый месяц. Затем следуют опровержения.

Вечером А. П. Звягинцев приходит ко мне в номер, приносит кое-какие продукты – чай, сахар, и, смотря программу «Время», мы коротаем остаток вечера.

9.01. Работу по обобщению материалов госпиталя закончил. Этот отчет на 20 страницах будет отдан в ЦВМУ МО СССР по возвращении в Москву. Сегодня отдал черновик машинистке.

Начальник терапевтического отделения Владимир Иванович Федоряченко, с которым мы поработали дружно эти две недели, пригласил меня и Звягинцева к себе домой. Это оказалось где-то в ереванских «Черемушках». Высотные дома, неуютные, грубо сделанные подъезды… Квартира большая. Жена Наташа, два сына – Денис и Максим. Офицерская жизнь, неустроенность, смесь совершенно новой и ободранной мебели, ощущение временности и… оптимизм. Но люди, конечно, не дома. Какой уж тут дом! В декабре в доме ходили по квартирам. Ниже этажом: муж – русский офицер в Афганистане, а жена – азербайджанка с двумя малыми детьми. В работе отказали, в школу и в садик детей не берут. Лживый мотив: боязнь за их жизнь. Подталкивают к выезду при невмешательстве властей. Эта женщина практически беззащитна.