Аркадий Арканов - Вперёд в прошлое

Моя мама за год до моего рождения.

А факты таковы, что до 1938 года я жил в Киеве у бабушки со стороны папы.

Дело в том, что папа в 1934 году был репрессирован и отправлен в лагерь под городом Вязьмой, куда и поехала за ним вслед моя мама (декабристка!), оставив меня на попечение бабушки.

В памяти с того времени осталось немногое: название улицы, где жила бабушка (ул. Саксаганского), паровозные гудки, доносившиеся из окна, и ни с чем не сравнимый вкус картофельных драников, которые и по сей день являются для меня лакомством № 1... Еще, правда, помню один момент, ввергший меня в шок. Поздно вечером влетела в комнату гигантских размеров бабочка и юркнула в бабушкину тапочку. Я испугался и закричал. Прибежала бабушка, я, как мог, рассказал ей про бабочку. Бабушка взяла в руки тапочку и, к моему изумлению, не обнаружила в ней никакой бабочки... Может быть, мне показалось... Но я точно видел... С тех пор, если я представляю мелких животных или насекомых, увеличенных до огромных неправдоподобных размеров, у меня возникает состояние ужаса (гигантская муха, гигантская лягушка...). И наоборот – гигантские животные (слоны, бегемоты, крокодилы), уменьшенные до размеров малюток, вызывают во мне чувство умиления...

Я себя таким не помню.

Впрочем, эти первые мои ходы еще не были самостоятельными. В 1938 году папу освободили, мама забрала меня от бабушки и привезла под Москву (тогда это было Подмосковье), в поселок Хорошево-Мневники, недалеко от Серебряного Бора и Москвы-реки. Мы жили в бараке в девятиметровой комнате вчетвером (в 1939 году родился мой брат Валерий). Прекрасно помню железный топчан, на котором я спал, и запах керосина, которым морили клопов. Я был весь искусан. Я никогда не забуду этих клопов. Я каждого помню в лицо...

На берегу реки стоял единственный в округе семиэтажный дом, в котором был детский сад. Я ходил в этот детский сад. Он запомнился мне двумя событиями. Я тонул в Москве-реке, и меня откачивали. Это было мое второе потопление. Первое произошло под Вязьмой, когда я упал в грязный пруд.

Второе событие связано с моей ранней влюбленностью в девочку Галю Солдатову (во память!), которая мне очень нравилась. Когда дома упоминалась Галя Солдатова, я покрывался краской.

Таким я был в 1934 году.

В детском саду была единственная педальная машина, на которой все время катался самый сильный и старший мальчик по имени Леша. Однажды он разрешил и мне покататься, а я посадил на капот Галю и стал ее катать. Вдруг подбежал Леша и грозно сказал: «Тебе кто велел Гальку катать на моей машине?» Я сказал: «Это не твоя машина!» Тогда он нагнулся, поднял с земли осколок стекла и резанул мне под нижней челюстью. Хлынула кровь, меня отвезли в больницу, где наложили швы. Оказалось, что он перерезал не то вену, не то артерию (не помню!). До сих пор у меня шрам на том месте. Это была попытка моего первого самостоятельного хода, но я пострадал за справедливость и любовь. И черт с ним, со шрамом...

И тут возникает первое «а если бы...». А если бы я ссадил Гальку с капота и извинился перед Лешей, признав его право на эту педальную машину?.. Да, у меня не было бы шрама, но у меня мог бы развиться комплекс слабого по отношению к сильному, комплекс раба по отношению к хозяину или, что еще страшнее, комплекс мести. Но я не клюнул на эту наживку сатаны...

Впоследствии (в 1964 году) многие свои детские чувства и переживания я попытался выразить в одном из первых своих рассказов...

Когда я вижу у какого-нибудь ребенка педальную машину, во мне рождается что-то теплое, волна воспоминаний подхватывает меня и несет назад, в детство, года на двадцать четыре вдаль от берега взрослых...

В детстве у каждого есть своя «педальная машина», своя мечта № 1. У одних это кукла с закрывающимися глазами, у других – заводная железная дорога, у третьих – моторная лодка, которую можно пускать в тазу, в корыте и, конечно, в теплой последождевой луже возле дома. А у меня это была педальная машина.

Но в детстве подобные мечты сбываются только при участии взрослых. Помню, как за несколько дней до моего пятилетия мама спросила, какой подарок я хочу на свой день рождения. Сердце у меня забилось часто-часто, я почему-то покраснел и с трудом выдавил:

– Педальную машину...

– Ишь ты, чего захотел, – ласково сказала мама и погладила меня по голове.

– Купи!.. – Я, наверное, при этом так посмотрел на маму, что она вдруг на мгновение сделалась серьезной, потом поцеловала меня и сказала:

– Ладно-ладно... Куплю. Иди погуляй.

– А когда мой день рождения? – не уходил я.

– Во вторник.

– А когда вторник?

– Вот будет завтра, потом послезавтра, потом послепослезавтра, а потом будет вторник.

Значит, послепослепослезавтра!..

Конечно, я всем во дворе сказал, что у меня будет педальная машина. В этот день Люська Четверикова разрешила мне попрыгать с ней и с другими девочками через веревочку и даже доверила покрутить «пять холодных и пять горячих». И я подумал, что Люська вовсе и не воображала. А она потом спросила меня:

– Дашь покататься?

– Конечно! – радостно крикнул я.

Славка, которого мы все звали «жадиной-говядиной», подарил мне самую большую драгоценность – «чертов палец». И я подумал, что Славка вовсе и не жадина.

А вечером ко мне подошел Витька, которого мы все боялись, потому что ему было уже восемь лет, протянул мне коробку с майскими жуками и сказал:

– Давай с тобой водиться.

– Давай, – неуверенно произнес я.

– Я за тебя заступаться буду, – сказал Витька.

Водиться с Витькой да еще знать, что он за тебя заступается!.. Это что-нибудь да значит! Я чуть даже не забыл про педальную машину.

Все дни до вторника я ждал. Наступало «завтра» – я ждал «послезавтра». Наступало «послезавтра» – я ждал «послепослезавтра». Наконец наступило «послепослепослезавтра». В этот день мама и папа пришли с работы вместе и раньше, чем обычно. Папа, что-то пряча за спиной, прошел к столу, а мама, стоя в дверях, крикнула мне:

– А ну-ка, закрой глаза!

Я закрыл.

– Теперь открой!

Но я стоял с закрытыми глазами и, наоборот, все сильнее и сильнее зажмуривал их. Я, конечно, понимал, что за спиной у папы не может уместиться большая педальная машина, и все-таки надеялся на чудо. Но чудес не бывает. Поэтому, когда я открыл глаза, на столе стоял маленький улыбающийся поросенок. Он был в черном костюмчике, на голове у него была черная шляпка, в руках он держал смычок и скрипку.

Наверно, у меня был очень разочарованный вид, потому что папа сразу бросился к поросенку, сунул ему в спину ключик и стал с треском повертывать его, приговаривая: