Аркадий Арканов - Вперёд в прошлое

Наверно, у меня был очень разочарованный вид, потому что папа сразу бросился к поросенку, сунул ему в спину ключик и стал с треском повертывать его, приговаривая:

– А как он у нас сейчас заиграет...

И действительно, поросенок вдруг задергался и быстро-быстро заводил смычком по скрипке. При этом черная шляпка стала подпрыгивать у него на голове.

Я смотрел на маму, которая все еще стояла в дверях и ждала только одного – ждала, когда же я обрадуюсь подарку, чтобы броситься ко мне и начать целовать меня, тискать и говорить мне много-много ласковых слов, таких слов, которые может говорить только мама, когда сыну исполняется пять лет. Я посмотрел на папу, суетившегося возле поросенка и приговаривавшего то и дело:

– А какие у нас ботиночки! А на скрипочке даже струны есть!

Я посмотрел на глупо улыбающегося поросенка, который прыгал на одном месте, играл на скрипке и ровным счетом ничего не понимал.

И я заплакал. И оттого, что поросенок улыбался, и оттого, что папа суетился возле поросенка, стараясь развеселить меня, и оттого, что мама хотела, чтобы я радовался, а не плакал, я заплакал еще сильнее.

– Ты же обещала... – говорил я сквозь слезы.

– Что я обещала? – недоумевала мама.

– Педальную машину... – И как только я произнес это вслух, с новой силой до моего пятилетнего сознания дошло, что у меня нет, нет, нет педальной машины.

– Ну, ерунда какая, – успокаивала меня мама, вытирая мне слезы своим платком. – Будет у тебя еще педальная машина.

– Когда? – не унимался я.

– Ну вот поедем как-нибудь с папой в город и купим. Только успокойся. Скоро гости придут, а ты плачешь.

– Он просто неблагодарный, невоспитанный ребенок, – сказал отец. – Воспитанный сын должен был бы радоваться любому подарку, должен был бы поцеловать папу и маму, а он плачет. Раз так – ничего не получишь!

И папа спрятал поросенка в коробку, а коробку положил в шкаф.

День рождения пятилетнего ребенка – это праздник для взрослых. Это благородный повод собраться, немного развеселиться вином, поговорить о чем-либо и, конечно, вкусно поесть. Гостей у нас было немного. Пришли они не все сразу. И каждый, кто приходил, дарил мне что-нибудь и брал у меня скучное, однообразное интервью, стараясь разговаривать со мной как с равным.

– Ну, здравствуй, – говорил каждый гость, протягивая руку. – Это сколько же тебе лет исполнилось?

– Пять, – отвечал я каждому гостю.

– Э-э!.. Да ты уже совсем взрослый. Скоро в школу пойдешь, – ставил меня в известность каждый гость.

– Скоро, – угрюмо соглашался я с каждым гостем.

– А ведь я тебя еще вот таким помню, – говорил каждый гость и руками показывал, каким он меня помнит. – А ты меня помнишь?

– Нет, – говорил я каждому гостю.

Никто из них не принес педальной машины.

Зато пришедший позже всех дядя Сережа подарил мне черный блестящий пистолет! Он стрелял деревянными палочками, на конце которых были специальные резиновые присоски. Ну что говорить? Пистолет мог бы стать моей самой любимой игрушкой, если бы я так сильно не хотел педальную машину. Я рассматривал его, уже лежа в постели, и время от времени целился в сидящих за столом гостей. Но, конечно, я не нажимал на курок.

Разговоры, смех, звон посуды за столом долго не давали мне уснуть.

Утром, когда я проснулся, я сразу вспомнил, что у меня нет педальной машины. А может быть, все-таки мама и папа вчера нарочно говорили, что не купили машину, чтобы сегодня утром меня ждал сюрприз? Я пробежался глазами по углам и даже заглянул под кровать, но, кроме маминых домашних туфель и сухих стружек от матраца, ничего не увидел. Я приоткрыл дверь и выглянул в коридор – мы жили тогда в бараке, и у нас был длинный полутемный коридор, – но в коридоре рядом с нашей дверью, где мне хотелось увидеть педальную машину, сидел на горшке Славка, «жадина-говядина», и серьезно рассматривал какой-то камешек.

Когда я вышел гулять, Люська Четверикова уже прыгала через веревку с другими девчонками возле сарая. Увидев меня, Люська крикнула девчонкам: «Мне чура!» – и подбежала ко мне:

– Ну?.. Купили?

– Нет... Но скоро купят, – невесело ответил я.

– Жди больше! – как-то вредно сказала Люська. – Педальная машина, знаешь, какая дорогая?

– Какая? – не понимал я.

– Можно прыгалок купить целую тыщу!

Я тогда не понимал, что значит «дорогая», но слово «тыща» внушало мне какой-то неведомый страх, и педальная машина вдруг сделалась для меня маленькой, далекой, несбыточной...

Воображала Люська больше не принимала меня прыгать через веревочку и, уж конечно, не разрешала крутить не только «горячие», но и «холодные». Славка, «жадина-говядина», забрал у меня свой «чертов палец». И я подумал, что Витька и подавно перестанет со мной водиться.

Я сам разыскал Витьку за домом возле шоссе, где он всегда ловил жуков. Он сидел в канаве и строгал перочинным ножом какую-то доску. На доске был нарисован простым карандашом кривой-кривой пистолет. Дуло было уже почти выстрогано.

– Хорошо? – гордо спросил у меня Витька, показывая доску.

– Возьми своих жуков, – сказал я, чуть не плача, и протянул коробку.

– Зачем? – удивился Витька.

– Не купили мне педальную машину.

– Ну и не надо. А жуков я тебе за так подарил. На день рождения.

– За та-ак?.. – протянул я растерянно.

– Ага, – сказал Витька просто. – А педальная машина – это для малышей. Вот пистолет – это да!.. – мечтательно добавил он.

– Какой пистолет?

– Какой?! Настоящий, железный, черный, который палочками стреляет, – восторженно заговорил Витька, потом с тоской посмотрел на доску, сложил перочинный ножик и вдруг предложил мне: – Давай вместе жуков ловить! Хочешь, научу?..

...Я долго не мог уснуть в этот вечер. Под подушкой в коробке уютно скреблись жуки, которых наловили мы с Витькой. И пусть папа скажет, что я неблагодарный, невоспитанный, что я не умею хранить подарки... Пусть! Но у меня под подушкой рядом с жуками лежал настоящий черный железный пистолет, и я знал, что сделаю с этим пистолетом. А педальная машина – это для малышей...

Итак, с 1938 года я живу в Москве и считаю себя полноправным москвичом, хотя место моего рождения – город Киев.

Каждым летом родители отправляли меня в Киев к тетке (любимой тете Броне – сестре моего отца). Ее семья имела маленький дачный домик в Дарнице, что под Киевом. Остался в памяти мой отъезд в Москву из Киева в 1940 году. Мы проезжали по знаменитому мосту через Днепр. Я стоял у окна вагона и смотрел на всю эту неописуемую красоту. И тут какой-то дядя, стоявший рядом, задумчиво сказал: «Прощай, зеленый Киев». Эта простая фраза почему-то запала в мою душу... Может быть, потому, что в 1941 году началась война, и этот исторический ход принес гигантские жертвы и исковеркал судьбы миллионов людей на необозримой доске наших жизней...