Он мерил жизнь особой меркой - Николай Григорьевич Михайловский

Арсений Григорьевич всегда и всячески поддерживал все виды творчества, не раз приглашал артистов из Москвы. Вот и в самый канун войны в Полярном оказался на гастролях Московский музыкальный театр имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. 19 июня на спектакль «Перикола» пришло руководство флотом во главе с командующим. И многие зрители решили: опасность пронесло, обстановка разрядилась. А 22 грянул гром, и театр уехал в Москву, оставив декорации и реквизит. Но у Северного флота был свой театр, и все это хозяйство пригодилось. Главный режиссер театра, молодой, весьма одаренный Валентин Плучек, с успехом ставил пьесы из классического репертуара.

Предельное напряжение и постоянная занятость боевыми делами не мешали Головко бывать на спектаклях. Находил он время и поговорить с артистами.

— Хорошо бы написать пьесу на флотском материале, — однажды сказал он, — хотя бы о подводниках. Ведь есть у нас опытный драматург. Вся боевая жизнь проходит у него на глазах. Не можете ли вы взять на себя это дело?

— Попробуем, — ответил Плучек.

И через несколько месяцев репертуар театра пополнился пьесой Исидора Штока «В далекой гавани». Герои ее сидели в зале и узнавали самих себя — Колышкин, Лунин, Фисанович…

Далекое Заполярье… Даже прожить там не просто, а нужно еще и воевать.

Вот это понимал командующий флотом и, считая, что не единым хлебом жив человек, всячески стремился привлечь на флот работников культуры. Писатели Ю. Герман, А. Зонин, Б. Лавренев, Н. Панов, Н. Флеров повестями и стихами, написанными по следам боевых событий и печатавшимися в газете «Краснофлотец», радовали бойцов; многие напевали песни композиторов Б. Терентьева и Е. Жарковского, особенно «Прощайте, скалистые горы» на слова поэта-фронтовика Н. Букина; художники А. Кольцов, А. Меркулов создавали полотна на тему боевой жизни североморцев. И никто из этих тружеников культуры не был обойден личным вниманием командующего. Подчеркиваю, личным, ибо каждого он знал и не раз с ним беседовал.

В канун нового, 1943 года своеобразной сенсацией в Полярном стало появление у Дома флота гигантских фигур матросов в бушлатах, бескозырках, с автоматами наперевес и гранатами, взметнувшимися над головой. Во всем их облике, стремительных позах, суровых лицах — порыв, одержимость, жажда боя. И тут же были изображены гитлеровские вояки: один пустился наутек, другой еще отстреливается, третий распластался.

Но самое поразительное, что все это было выполнено из снега и для крепости облито водой. Головко одним из первых появился здесь. Долго рассматривал композицию, удивляясь, как динамичны фигуры моряков. Внезапно появившиеся в первые часы 1943 года снежные богатыри словно пророчили победу.

Подошел Торик и, улыбаясь, спросил:

— Ну что, Арсений Григорьевич, хорош новогодний сюрприз?

— Скажите, а чья это работа?

— Кербеля, военного художника политуправления.

— Неужели он один смог такое сотворить?

— Нашлись помощники — матросы из флотского ансамбля. Но главная-то сила — он. Талант, товарищ адмирал.

— Вижу, Николай Антонович. Где же автор этой скульптуры? Познакомьте меня с ним.

Но автор — студент дипломник Суриковского института, без пяти минут скульптор Лев Кербель — находился в море. Эсминец «Гремящий» провожал очередной конвой.

Когда «Гремящий» появился в Екатерининской гавани, на корабле приняли семафор: «Художнику Кербелю немедленно прибыть к командующему флотом».

Худенький, длиннолицый паренек в матросской форме по дороге сделал «заход» к Дому флота — хотелось поглядеть на свое снежное детище. Увы, даже следа не осталось. За время похода в Полярном потеплело, и все произведение… растаяло. Теперь в штаб!

Головко поднялся из-за стола, вышел навстречу и, крепко пожав Кербелю руку, сказал:

— Спасибо за вашу скульптуру! Получилось очень впечатляющее зрелище. На фронтах развернулось наступление, и вы сумели эту наиважнейшую тему раскрыть своими средствами. До сих пор плохо у нас с монументальной пропагандой, хотя есть художники. Да вот и скульптор объявился. Теперь мы за это дело вместе с вами возьмемся.

— Растаяла моя композиция, товарищ вице-адмирал, — грустно сообщил Кербель.

— Да, капризы природы. Ничего не поделаешь. Но как вы вообще сумели это сделать? Матросы у вас словно живые, — заметил Головко. — Притом типичные североморцы, будто сошли с корабля на сухопутье и бросились в атаку. Чувствуется, повидали вы моряков в деле.

Да, моряков он уже повидал. Кербелю и самому довелось тралить вместе с ними, ломом и киркой обрубать лед на обмерзающем корабле. На полярном ветру люди тоже обрастали льдом и походили на тех, кого он изобразил у Дома флота. А дуэль североморцев с береговыми батареями противника, когда снаряды рвутся совсем близко и на палубу залетают осколки? Долгие дни и ночи конвоирования транспортов, борьба с подводными лодками противника…

Головко попросил подать чай, они сидели рядом — вице-адмирал и матрос, чаевничали и продолжали разговор.

— Идет большая, жестокая война, каждый день мы теряем драгоценных людей, — говорил командующий. — Мы пишем о них в газетах, выпускаем листовки. Но пройдут годы, подшивки начнут пылиться в библиотеках, листовки и вовсе не сохранятся. И многое будет утрачено для потомков. Надо увековечить героев на полотне, в скульптуре. Вы человек одаренный, и мы просим вас сделать свой посильный вклад. Будете у нас флагманским специалистом по монументальной пропаганде.

— Я готов, — отозвался Кербель. — Только для работы нужны материалы, которых здесь не достать.

— Что именно?

— Гипс, глина. В Москве на гипс наложено табу. Сам Бурденко, говорят, гипсом распоряжается. Конечно, сейчас больше всего он нужен медицине.

— Ну что ж, Москва не за горами, отправляйтесь с моим письмом. Как раз завтра летит туда бомбардировщик ТБ-3 за медикаментами, и я прикажу, чтобы вас взяли.

Решимость командующего была лучшим подтверждением его серьезных намерений. Так Кербель оказался в Москве. А там все пошло как по маслу. Он явился к известному скульптору Мухиной, она в свою очередь обратилась к Бурденко, и была получена тонна гипса. Глину помогли добыть друзья.

Скоро Кербель со своим драгоценным грузом вернулся на Север. Погода выдалась на редкость мерзкая, самолет садился в пургу, снега намело по колено. Хорошо, что подоспел командир полка Петр Сгибнев со своими летчиками: на сани погрузили ящики, сами впряглись и потянули груз в землянку, отведенную скульптору тут же, на аэродроме…

Первой удачей Кербеля стал скульптурный портрет Бориса Сафонова, погибшего в воздушном бою над конвоем летом 1942 года. Кербель не был с ним знаком. Но друзья Сафонова охотно помогали скульптору своими советами. И таким образом портрет Сафонова стал чуть ли не плодом коллективного творчества. Потом появились бюсты Петра Сгибнева, Захара Сорокина, Николая Бокия, Павла Климова и других асов.

Выполнив задания Головко, скульптурная мастерская перебралась в Полярный — к подводникам. Там Кербелю тоже вручили список героев, которых надо «отобразить». Но