Михаил Девятаев - Побег из ада

Принимаю решение: пробить облачность во что бы то ни стало, а иначе нам не избежать смерти. И это не безопасно в условиях нашего полета, но все же риска меньше. Ради сохранения жизни товарищей я должен преодолеть все трудности «слепого» полета. Начал набирать высоту. Еще темнее стало в кабине. Всё мое внимание сосредоточено на приборной доске. Самолет послушно метр за метром поднимает нас ввысь. Но нам кажется, что мы вот-вот врежемся в землю… Прошло пять минут, а коварное облако становится все плотнее. Мы ждем, когда оно кончится, а ему нет и, кажется, не будет конца. Вокруг сплошная ночь. Руки и ноги уже одеревенели от напряжения. Сколько времени мы летим вслепую, не представляя, где верх, где низ, — десять, двадцать, тридцать минут? Не знаю. Каждая минута нам представляется вечностью.

Вдруг, как в глубоком колодце, на миг блеснул свет, и снова наступила темнота. За этот короткий срок я убедился в нормальном полете самолета. Ждем, что скоро выберемся из облачности. Это были самые тягостные секунды ожидания…

— Солнце! — вскрикнули все одновременно, когда самолет вырвался из мрака и засеребрился в ярких солнечных лучах. Слезы радости затуманили мне глаза. Друзья отвернулись в разные стороны, чтобы не показать своего волнения, облегченно вздыхали, вытирая рукавами мокрые щеки. Теплые лучи согревали плексиглас, наши худые, высохшие тела. На сердце стало светло и радостно. Мы вырвались из мрака, нам светило солнце свободы!

Взглянув на часы, захваченные у убитого конвоира, я сориентировался по солнцу и установил, что летим не на восток, а на северо-запад. Беру курс на восток, на Родину. Горючего в баках более тысячи килограммов. Спасибо фрицам — не поскупились. Пожалуй, до Москвы хватит. Но «штурман» у меня больно уж ненадежен, у него даже карты нет.

— Ищите карту, — говорю «экипажу», — она должна быть где-то в кабине.

И действительно, карту нашли, но не ту — это была карта Западной Европы, а мне нужна была Восточная Европа, карта нашей родной советской земли. Пришлось всё время ориентироваться по солнцу. Да, как я и думал, само сердце, без карты и компаса ведет меня туда, куда были устремлены наши мысли и взоры во все дни фашистской неволи!

В прорыве облачности мы увидели на море караван фашистских судов. Сопровождавшие их истребители заметили нас. Три «мессершмитта», отделившись от остальных, пошли нам навстречу. Тут мы перетрусили, как никогда. «Очевидно, по радио им уже сообщили о нашем побеге, и теперь они перехватывают нас, — думал я. — Сейчас чесанут из пулеметов — и конец нашему полету…».

— Всем спрятаться в фюзеляж! — приказываю своей полосатой команде.

Стервятники прошли надо мной в 20–30 метрах. Я видел даже лица гитлеровцев. С трепетом в сердце ждал, что сейчас резанут по мне из пулеметов. Однако пролетели и огня не открыли. Я продолжал вести самолет по взятому курсу, не показывая виду, что испугался их.

Если им не сообщено по радио о нашем полете, то они могут и не догадаться, в чем дело. Оглянулся назад, не разворачиваются ли, чтобы атаковать меня. Нет, они уже присоединились к группе самолетов, сопровождающих корабли. Опасность миновала.

Вдали виден берег Балтийского моря. Пересекаем какой-то залив и летим уже над сушей. Впереди ясно обозначилась линия фронта. Грудь распирает от радости и счастья: еще немного — и мы будем на родной земле, среди своих, советских людей! Но радость сменилась новой тревогой. Откуда-то неожиданно вынырнул «Фокке-Вульф» и привязался к нам. Фашистский летчик, летевший со стороны фронта, наверно, был удивлен: что за авиатор летит к линии фронта с выпущенным шасси? Он поднялся выше нас и нахально стал заглядывать ко мне в кабину. Очевидно, его удивление было еще большим, когда он увидел за штурвалом немецкого самолета летчика в диковинной полосатой форме. Он всё кружился и смотрел на меня, как на обезьяну. А у нас дух захватывало от его любопытства. Сейчас, думаем, даст сразу со всех пулеметов, и конец нам. Жизнь наша висела на волоске. Когда фашист в третий или четвертый раз повис надо мной, вокруг нас стали рваться снаряды зениток. Это советские батареи встречали вражеские самолеты. «Фокке-Вульф» оставил нас и пошел на запад.

Белые дымки рвущихся зенитных снарядов вспыхивали вокруг самолета. Осколки стучали по кабине, по фюзеляжу и плоскостям. Потом самолет вздрогнул от сильного толчка. За спиной у меня раздались крики членов «экипажа».

— В правом крыле пробило дырку больше метра!

— Правое шасси перебило!

— Двое ранено!

— Михаил, садись скорее!..

Выбираю место для посадки, пока вас не встретили и не взяли в оборот советские истребители. Вижу вспаханное поле. На нем — лужи, местами снег. Нелегко посадить здесь бомбардировщик, но делать нечего, дальше лететь нельзя.

Иду на посадку… Сильный удар, треск. «Подломилось шасси», — мелькнуло в голове. Самолет на брюхе пополз по грязи, остановился.

— Здравствуй, родная Отчизна! Мы дома!

— Вылезайте, черти полосатые! — кричу «экипажу».

И впрямь, трудно сказать, на кого мы походили тогда в полосатой одежде, с бирками на груди, перемазанные грязью. Еще совсем недавно гитлеровцы на нас кричали: «Русские свинья, плохо работаешь!» И вот мы на свободе! Не вышли, а выпорхнули из самолета, все упали на родную землю, целовали ее и плакали, не стесняясь друг друга.

С автоматами, ручными пулеметами и гранатами приближались к нам советские воины.

— Эй, фрицы! Сдавайся!..

— Хенде хох! — доносились до нас их голоса.

— Братцы, мы не фрицы! — отвечаем мы. — Мы свои, советские! Из плена бежали на фашистском самолете!..

Слыша родную речь, но все еще не доверяя, солдаты и офицеры остановились. Им, видимо, непонятно было, как это русские люди оказались на фашистском самолете. Мы наперебой объясняли им историю своего перелета. Они подошли к нам. И вот мы уже обнимаемся и целуемся с братьями по оружию. Видя, какие мы измученные, солдаты на руках понесли нас в расположение своей части, находившейся на отдыхе после жаркого боя. И не куда-нибудь, а прямо в столовую принесли нас и сразу угостили солдатским обедом, вкуснее которого ничего нет на свете.

Вечером мы слушали рассказы наших гостеприимных друзей о победах Советской Армии, о том, как были изгнаны оккупанты с нашей родной земли. Мы рассказали им о пережитом нами в фашистском плену и как нам удалось вырваться из когтей смерти. Нам хотелось тут же идти в бой с врагом, чтобы скорее одержать победу, освободить из тяжелой неволи товарищей, всё еще томящихся на фашистской каторге.

Мои друзья по перелету находили земляков, беседовали с ними о родных местах. Иван Кривоногов встретил солдата из Горьковской области. Володя Немченко оживленно разговаривал с белорусом, сибиряк Петр Кутергин обнимался с воинами из Новосибирской области, Михаил Емец делился своими переживаниями с украинцами. Нас окружили казахи, татары, узбеки, грузины. Все они были для нас как родные братья.