Борис Щербаков - В/ч №44708: Миссия Йемен

«Характеристика» преследовала меня со времен поступления в МГИМО. Я никак бы не смог попасть ни в институт, ни потом в благословенную Счастливую Аравию, не будь я экипирован надлежащей характеристикой, сначала из школы, потом из райкома КПСС, и так далее, и тому подобное, процесс оформления в командировку я уже описывал.

1-я спецшкола «с преподаванием ряда предметов на английском языке» приоткрыла мне в свое время дорогу в мир, который, как оказалось, значительно больше Сокольников. Я тогда и фамилий таких не знал в силу своей политической неосведомленности, а ведь в первой школе в соседних классах учились внуки многих известных в прошлом и в настоящем людей. Достаточно вспомнить Сашу Булганина, Славу Никонова (он, как известно, внук В. М. Молотова…), дети министров, дипломатов, архитекторов известных… Как я с Открытого шоссе туда затесался — отдельная история, но во многом случайно, конечно, благодаря моей тете Вале, дай ей бог здоровья, которая просто жила там неподалеку и знала про нее кое-что. В школе на общественных началах читали лекции о международном положении студенты из МГИМО, многие из класса туда же собирались поступать, у нас в классе учились (!) ИНОСТРАНЦЫ, сначала мальчик из Лаоса, я уж не помню, как его было и звать, потом из Вьетнама, потом индиец Нандан Унникришнан, так что мой выбор был предопределен — видеть «большой» мир я должен был! А уж по какой специальности двинуться в этот большой мир, то есть за границу, было не суть как важно. Но нужно было получить «характеристику-рекомендацию», и это было первым в жизни по-настоящему самостоятельным заданием, challenge в 17 лет, ни родители, ни репетиторы тут помочь не могли. Зато репетитор мой, Петр Иванович Польщиков, профессор географии, помог в другом.

Я собрал все надлежащие документы, включая «характеристику», и гордо принес их в институт на приемную комиссию. Получил направление на медкомиссию, и, не чувствуя подвоха, туда сразу же и отправился, на первом этаже, в подвале где-то, где тогда была поликлиника, на Крымском Валу. Прошел всех врачей и за финальной справкой вошел к главврачу.

Главврач Людмила Александровна, милейшая женщина в золотых очках и безупречной чистоты халате, «по отечески» мне и говорит:

— Ну что ж, все у вас нормально, все вот анализы хорошие, но вот зрение, конечно, слабое, не может быть дипломат (?) с таким зрением, так что не годен.

И пишет уже чернильной ручкой сверху на моем личном деле — «не годен». Я опешил:

— Как не годен, какой (цензура) дипломат, какое к дьяволу зрение, у меня полтора, дай бог, на оба глаза…

Я был в шоке, год занятий и все характеристики из райкомов шли прахом, но апеллировать к Людмиле Александровне было бесполезно. Она стояла, как айсберг, на пути моего корабля, готового к большому плаванию, и давать мне дорогу не собиралась, много позже я понял и причины столь требовательного отношения к физическому совершенству будущих «дипломатов».

В состоянии, близком к панике, я позвонил профессору Польщикову, который меня год натаскивал по экономической географии и прочил, в шутку, будущее «великого географа», он даже не удивился, сказал перезвонить через час, и через означенный час просто рекомендовал мне повторно зайти к Людмиле Александровне. Я покорно явился:

— Ну что ж вы, Борис Иванович, так бы сразу и сказали, что от Петра Ивановича идете… — журила меня Людмила Александровна, выписывая мне новую карту с заветным кратким «годен» на обложке жирным синим карандашом.

Так устроена была советская система доступа к благам, к образованию, да ко всему. Если ты не «от Петра Ивановича» (а я ведь и впрямь был от вполне реального Петра Ивановича, только я об обязательности этого условного пароля тогда просто не знал!), то ты вряд ли сможешь «пройти» даже первый уровень в этой увлекательной игре под названьем «жизнь и карьера».

Экзамены я сдал успешно, с проходным баллом и начал учиться в институте, где к своему удивлению, по первости, встречал «будущих дипломатов» с линзами по минус 8–10, что мне, повинуясь «тимуровскому» зову сердца, хотелось их за руку перевести через дорогу…

И отвечая на стандартный вопрос «А ты в МГИМО как поступил?», я всегда честно отвечал, что поступить-то сам поступил, но мне помогли… со зрением. Кстати, проверил на практике многих лет работы за рубежом — близорукость не мешает в работе настоящего «дипломата».

Конечно, что лукавить, элемент большой случайности во всем моем поступлении был — у меня не было «блата», не было инструмента гарантии, «позвоночного» права поступать в неприступный бастион тогдашней элиты. Тот единственный звонок в поликлинику, что по доброте душевной сделал Петр Иванович, дал мне шанс, и я, отринув сомнения в успехе, таки промылился в святая святых. Везение. Хотя я не подпадал под квоту «детей рабочих и крестьян», не служил в армии, и вообще был человеком «с улицы», против фамилии которого не стояло требуемого крестика в экзаменационных ведомостях. Не у всех, кончено, но у большинства ребят, с кем я потом учился, родители были из соответствующих сфер — внешторговские работники, дипломаты, партийные руководители, из госорганов и спецслужб, иногда очень и очень высокого ранга, что называется с фамилиями «из газет». Понятно, что им «крестик» был обеспечен.

Я, помню, поразился на очередном экзамене по экономгеографии, когда я долго и обстоятельно рассказывал товарищам-абитуриентам билеты, почти два часа они не впускали меня в кабинет сдавать экзамен, чтоб просто послушать ответы, подтянуть свои знания. Один из ребят, ставший впоследствии моим другом, Витя Нерсесов, у него папа послом оказался, качая ногой на подоконнике, с удивлением спросил:

— Откуда ты все это знаешь?

Немая сцена.

Как это откуда? Да учил я, блин, долгими вечерними часами мотался к репетиторам, просиживал штаны в библиотеке вместо того, чтобы бездельничать во дворе с приятной компанией. А как иначе? Тогда я еще не знал, что можно, оказывается, и иначе…

Под окном моей квартиры, аж о трех комнатах (!!!) в жилом хабирском доме в Таиззе постоянно стоял огромный трейлер — рефрижиратор, и денно и ночно тарахтел по естественной своей рефрижираторной необходимости, так как иначе бы его содержимое, понятное дело, испортилось бы на жарком йеменском солнце. Одно было не понятно: почему этот чертов трейлер должен был стоять именно под моими окнами? Спать было решительно невозможно, даже от чтения отвлекал всепроникающий гул машины.

Наверное, с тех самых пор я не могу, физически не переношу шум улицы за окном, даже совсем слабый. Память с садистским вожделением немедленно возвращает к тем бессонным ночам. Объяснялось все очень просто — трейлер принадлежал хозяину, у которого мы снимали этот самый жилдом. Хозяин помимо прочего занимался и торговлей в нескольких своих магазинчиках, розницей продуктовой, и в том числе продавал замороженных французских кур. Для нас это был деликатес, из-за цены, в первую очередь, да и вообще, в Советском Союзе выпотрошенные, чистые французские куры (или голландские, помните, в «Мимино»?) ценились много больше своих коллег — синюшных совхозовских бройлеров, которые, к тому же, к несчастью впечатлительных домохозяек, были еще и с ногами и с грустно поникшей головой.

… «Хозяин»… — магическое слово. В те времена нам было трудно, невозможно представить, что огромным домом, на 30 квартир, в котором мы обитали, можно владеть!!! Вернее, что им может владеть кто-то, кроме государства.

Общественный уклад СССР не допускал никаких видов собственности, кроме государственной, кооперативной (ну, это почти то же самое), и личной. А в личной собственности, ну никаким образом, многоквартирный дом был недопустим, это был нонсенс, мозги плавились от конфликта понятий, как это, у дома есть хозяин!??. Дальше — больше: магазины с курами, и те, в собственности какого-то неизвестного Али Махмуда, в юбке и с джамбией, и рефрижиратор его, гад, спать по ночам не дает. Все это казалось мало того, что несправедливым, но и каким-то противоестественным, не правильным. Но: страное дело, эксплуататор трудового народа, куриный барон Али Махмуд вызывал…уважение и трепет! По своей инопланетной сущности, наверное, по природе своей загадочной, вытравленной из нашей генетической памяти уже несколькими поколениями комиссаров «в пыльных шлемах».

Сейчас это уже никого из молодежи не удивляет, ну, подумаешь, владелец угольного разреза какого-нибудь, или заводов — пароходов, не говоря уж о домах да куриных рефрижираторах. В те светлые времена, (а не забывайте, что по мудрому предвидению Нострадамуса нашего времени, Никиты Сергеевича Хрущева, до полного и окончательного наступления Коммунизма для нашего поколения оставалось каких-то 2–3 года), мы не могли и представить, что хозяин — это такой же человек, как и мы, просто существующий и работающий в другой политической системе, допускающей подобные вольности с собственностью, себе и людям своего народа на благо. Не могли, и спали бы себе спокойно, если б не рефрижиратор, правда….