Пол Стретерн - Кьеркегор

Тезис: Бытие.

Антитезис: Ничто.

Синтез: Становление.

Посредством этой диалектики все стремится к большему самоосмыслению и в конечном счете к Абсолютному Духу, который, познавая себя, вбирает все существующее. Этот всеобъемлющий Абсолютный Дух заключает в себя даже религию, которая рассматривается как ранняя стадия конечной философии (то есть, разумеется, гегелевской). Привлекательность такой философии для интроверта понятна и объяснима – не последнюю роль играли Эдипов комплекс, религиозный и нарциссический аспекты.

Однако, как ни восхищался Кьеркегор Гегелем, его отношение к немецкому мыслителю с самого начала было диалектическим. Любовь уживалась с ненавистью, и в конце концов его собственная антигегелевская философия смешалась с гегелевскими концепциями, став до некоторой степени кьеркегоровской версией диалектики. Что важнее, Кьеркегор изначально с сомнением относился к Абсолютному Духу и его самопознанию. Он считал, что самопознания должно достигать на субъективном уровне. Для индивидуума субъективное важнее какого-то Абсолютного Духа. Область субъективного – предмет нашей главной заботы. Некоторые находчивые исследователи обнаружили во всем этом подсознательное эхо отношения Кьеркегора к отцу. И верно, в скором времени субъективный элемент обнаружится в противостоянии Абсолютному Духу (отцу).

В это время отношения сына с отцом претерпевают решительную перемену. Судя по всему, озабоченный передачей фамильного проклятия Кьеркегор-старший сделал несколько признаний своему крайне впечатлительному сыну и, в частности, рассказал, как давным-давно, на холме в Ютландии, проклял Бога. Говорят, Кьеркегор-младший отпрянул в ужасе от этих откровений, после чего ударился в пьянство и распутство.

Высказывались предположения, что за всем этим кроется нечто большее. Вполне возможно, что к этому времени Кьеркегор, устав от деспотического влияния отца, искал повода, чтобы освободиться от него. Также возможно, что признания набожного старика содержали не только теологический аспект. Не исключено, что он сознался и в прелюбодеянии, а точнее в том, что спал со служанкой (своей будущей второй женой, матерью Кьеркегора), когда его первая жена лежала на смертном одре. Это объясняло бы драматический – или срежиссированный им самим – поворот в поведении молодого человека (который отпустил вожжи вовсе не так уж сильно, как пожелал представить это другим). И наконец, высказывались догадки, что старик Кьеркегор сознался не только в детском богохульстве и грешках молодости, но и кое в чем посерьезнее. По мнению критика Рональда Гримсли, тайные записи в дневниках Кьеркегора-старшего свидетельствуют о том, что он бывал в борделе, где заразился сифилисом, который мог затем передаться сыну. Последующее поведение Кьеркегора-младшего отчасти подтверждает это страшное предположение.

В рамках кампании беспутства (включавшей такие омерзительные грехи, как шумные попойки в кабачках и хождение по главной улице с зажженной сигарой) Кьеркегор даже посетил бордель.

Как и случается с большинством в такого рода случаях (хотя лишь немногие решаются это признать), предприятие закончилось полным фиаско. Той ночью он оставил в дневнике малоразборчивую запись: «Боже мой, Боже мой… (Для чего Ты меня оставил?) …Это скотское хихиканье…» В миг отчаяния Кьеркегору вспомнились слова Христа на кресте. Как ни пытался он бежать от религии, она все равно была его духовным руководством.

Эпизод этот так и остался единственным за всю жизнь Кьеркегора сексуальным опытом. Позднейшие записи дают основание предположить, что его постигло нечто большее, нежели заурядное унижение. Он пишет, что ему «было отказано в физических качествах, необходимых для того, чтобы стать полноценным мужчиной». Также в его записях часто упоминается «заноза в плоти», а однажды – «диспропорция между телом и душой». Можно только догадываться о деталях этого очень личного несчастья, заключавшегося, возможно, в том числе и в половом бессилии.

Некоторые утверждают, что все это ставит Кьеркегора в особое положение, и, следовательно, его жизнь и творчество нужно рассматривать как «особый случай». Это утверждение совершенно не соответствует истине. Гораздо правдоподобнее представляется точка зрения, согласно которой эта личная трагедия стала незаживающей язвой, усиливавшей страдания Кьеркегора и доводившей их до той крайней точки, в которой он становился более человечным. Парадоксальным образом она и отчуждала его от жизни, и, на другом уровне, еще сильнее окунала в нее. Неизбывное страдание заставляло еще глубже осознавать и тщетность бытия, и самый сокровенный смысл человеческого существования.

Весной 1836 г. Кьеркегор испытал кризис отчаяния, вызванный видением собственного внутреннего мира, безнадежно пораженного цинизмом. Открытие потрясло его. За маской язвительного курильщика сигар и забавника скрывалась внутренняя пустота. Он начал всерьез подумывать о самоубийстве.

19 мая 1838 г. Кьеркегор пережил духовный опыт, о котором отозвался в дневнике как о «великом землетрясении»: «Только теперь… я нашел облегчение в мысли, что отец мой исполнял тяжкий долг, неся нам утешение религией, содействуя в том, чтобы лучший мир открылся нам – быть может, пусть даже в этом мы потеряли все…» Путь был открыт. Теперь он мог вернуться к Богу и примириться с отцом. Времени хватило едва. Через три месяца родителя не стало. В представлении Кьеркегора отец умер, чтобы он мог «стать чем-то». Богатое воображение часто толкало его к мифологизации событий, которые производили на него особенно сильное впечатление. Но таким способом он придавал значимость своей жизни.

После смерти отца Кьеркегору досталось значительное наследство, более двадцати тысяч крон. (По его расчетам, этого должно было хватить лет на десять, а то и двадцать.) Вот так в мгновение ока он стал одним из богатейших молодых людей в Копенгагене и завидным женихом.

На протяжении без малого шести лет Кьеркегор упрямо не сдавал университетские экзамены, главным образом потому, что отец хотел, чтобы он закончил изучение теологии и стал пастором, а его такая перспектива не привлекала. Но теперь все изменилось. Порассуждав диалектически (со временем это стало характерной чертой Кьеркегора), он убедил себя, что, поскольку избавлен теперь от отцовского понуждения, финансово независим и свободен от необходимости работать, то экзамены можно и сдать.

Далее последовали два года упорных занятий и примерного христианского поведения. В этот период он познакомился с молоденькой девушкой из хорошей семьи, Региной Ольсен. Хотя Регина и была почти на десять лет моложе, у Кьеркегора сложились с ней отношения глубокой привязанности. Он ухаживал за девушкой в полном соответствии с правилами того времени: посылал книги, читал вслух, а по воскресеньям они рука об руку прогуливались по улицам. Регина была сражена – богатый, блестящий кавалер, учтивые манеры да еще романтическая меланхоличность. Чувства Кьеркегора были не менее глубоки, но ограничивались исключительно духовной сферой. В своей невинности Регина едва ли обращала на это внимание: в приличном датском обществе такое поведение считалось нормальным. Физическая сторона любых отношений открывалась позже – и горе тому ухажеру, кто смел помыслить иначе! Какой наивной ни была Регина, она быстро поняла, что полюбила незаурядного человека.

К выбору книг для Регины Кьеркегор подходил очень и очень взыскательно, настаивал на детальном обсуждении заключенных в них идей, помогал верно интерпретировать прочитанное. Может показаться, что он стремился занять в отношении семнадцатилетней Регины такое же доминирующее положение, какое занимал когда-то его отец в отношении его самого. Но Кьеркегор вовсе не был таким же строгим и непреклонным. В глубине души он ощущал, что во всей ситуации есть что-то неправильное. Он все еще любил Регину. Иногда он отрывался вдруг от книги, которую читал ей, и девушка замечала, что он тихо плачет. То же случалось, когда Регина играла ему на пианино. «Кьеркегор ужасно страдал от своей меланхолии», – говорила она, и это трогательное наблюдение обернулось со временем трагическим пророчеством.

Они обручились, когда Кьеркегор сдал экзамены, и он начал готовиться к тому, чтобы стать пастором. Ему хотелось жить нормальной жизнью. Но нормальная жизнь была не для него – и он это знал. Духовно, физиологически, эмоционально, физически – едва ли не на каждом из этих уровней такая жизнь была невозможна. И все же невозможное случилось: он влюбился. Регина стала для него не просто духовным протеже, как он считал вначале. В то же время Кьеркегор чувствовал, что его притягивает другая, за гранью нормальной, «высшая» жизнь. Пока он еще не в полной мере понимал, что это за жизнь, и знал только, что хочет писать, заниматься философией и посвятить себя Богу. И ради этого – как подсказывал внутренний голос – придется пожертвовать всем остальным.