Алексей Варламов - Шукшин

Но ему не поверили. Свидетельствовал против Макара Леонтьевича председатель сельсовета Баранов, много лет спустя в своих показаниях раскаявшийся, но тогда показавший: «…За время пребывания в колхозе относился вредительски к колхозному имуществу, злоумышленно загребал хлеб в солому и мякину, портил машины и совершал ряд других вредительских действий, направленных на срыв колхозного хозяйства…»

Родная сестра Макара Анна Леонтьевна вспоминала, как после допроса брат пришел к ним, заплакал и сказал: «Всё, сестричка, заарестуют меня…»

В ночь на 25 марта ОГПУ провело в Сростках спецоперацию, было арестовано несколько десятков человек. Пришли и за Макаром Шукшиным.

«Забрали мужа. Выдумали глупость какую-то. Ночью зашли, он выскочил в сенцы, ну а в сенцах на него трое и навалились. Ребята перепугались. Наталья дрожит вся, а Василий губу прикусил аж до крови: мама, куда это батю? А самого как лихоманка бьет…» — вспоминала Мария Сергеевна.

Шукшин записывал, очевидно с ее же слов, эту историю так:

«А когда взяли отца, она сама же плакала. Всё ждала: отпустят. Не отпустили. Перегнали в Барнаул. Тогда мать и еще одна молодая баба поехали в Барнаул. Ехали в каких-то товарных вагонах, двое суток ехали. (Сейчас за шесть часов доезжают.) Доехали. Пошли в тюрьму. Передачу приняли.

— Мне ее надо было сразу уж всю отдать, а я на два раза разделила, думаю: пусть знает, что я еще здесь, все, может, легче будет, — рассказывает мать. — А пришла на другой день — не берут. Нет, говорят, такого.

Потом они пошли к какому-то главному начальнику. Сидит, говорит, такой седой, усталый, вроде добрый. Посмотрел в книгу и спрашивает:

— Дети есть?

— Есть, двое.

— Не жди его, устраивай как-нибудь свою жизнь. У него высшая мера наказания.

Соврал зачем-то. Отца реабилитировали в 1956 году, посмертно, но в бумажке было сказано, что он умер в 1942 году.

В чем обвинили отца, я так и не знаю. Одни говорят: вредительство в колхозе, другие — что будто он подговаривал мужиков поднять восстание против Советской власти.

Как бы там ни было, не стало у нас отца».

Эти записи были сделаны Шукшиным в 1959 году, когда он еще не знал, что усталый, добрый, седой начальник сказал его матери правду: 21 апреля 1933 года тройка вынесла постановление, согласно которому 72 жителя Сросток и Макар Леонтьевич Шукшин в их числе были приговорены к расстрелу. 28 апреля приговор был приведен в исполнение. Не знал Василий Макарович и того, что на допросах его отец признал свою вину: «Я, Шукшин Макар, решил полностью и чистосердечно признаться. Признаю себя виновным в том, что состоял в контрреволюционной повстанческой организации в колхозе “Пламя коммунизма”. Привлек меня агроном Сростинской МТС Малявский в июне 1932 года, когда я был перевозчиком горючего. Произошло это при следующих обстоятельствах: в поле я сидел в походной тракторной будке, когда ко мне подошел агроном Малявский. Он стал говорить о недостатках продуктов, создавшейся тяжелой жизни и многом другом. Сказал, что виной всему этому — колхозы. Когда жили в индивидуальном хозяйстве, все было хорошо, всего вдоволь. Нужно развалить колхозы, тогда все будет снова хорошо. Видя, что я с ним согласен, Малявский предложил мне вести подрывную работу по развалу колхоза и создать для этой цели контрреволюционную ячейку. Его предложение я принял. Выше я уже говорил, что старший агроном Малявский дал мне на расходы 50 рублей. Позже он выдал мне частями еще 250 рублей. Денег у него я не просил ни разу, он сам выдавал мне их на пашне — отзовет в сторону и даст денег. Это меня ободряло, и я с большим желанием проводил вербовку… Извиняюсь перед всей советской властью за то, что по малограмотности я послушал Малявского. Записано с моих слов верно и мне прочитано. Ходатайств не имею. Об окончании следствия объявлено».

Каким образом это признание было выбито, остается только догадываться. Но достаточно хотя бы стилистически сравнить, что говорил Макар Леонтьевич на предварительном допросе и что после ареста в ходе дознания, чтобы понять, где его подлинные слова, а где нет.

Малявский, согласно данным сайта «Мемориал», получил пять лет тюрьмы, которые впоследствии заменили более мягким наказанием — запретом проживания в крупных городах в течение пяти лет. Впрочем, по другим данным, его увезли в Новосибирск и дали десять лет. На сайте дата его смерти — 1933 год. Что там было на самом деле, неизвестно…

Мать — как рассказывается во всех биографиях — после расстрела мужа поменяла детям фамилию на свою девичью, и до получения паспортов Василий и Наталья числились Поповыми, а ей нужно было этих Поповых растить и поднимать.

В этой истории нет ничего необычного. Сколько таких Макаров, здоровых, сильных, жадных до работы, двухсердечных, двужильных было безвинно замучено, измордовано, расстреляно, сожжено в «пламени коммунизма», сослано в лагеря или в гибельные северные края, как больно до сих пор аукается нам это горе и дает о себе знать. Но можно почти наверняка утверждать, что если бы не кровавый, трагический замес шукшинского рода, не было бы писателя и режиссера Василия Шукшина, автора «Калины красной» и романа «Я пришел дать вам волю». Он вышел из нашей национальной беды, она его взрастила, она была его думой, его болью, к ней он обращался в своем творчестве, с нею держал ум в аду и не отчаивался, из-за нее никогда не искал облегченных путей и торных дорог, шел своей тропою, упрямый, скрытный, зашифрованный человек, которому его мало поживший отец словно завещал силушку и успел нашептать свои наказы. Шукшин нечасто писал об этом прямо (хотя кое-что и написал, например, во второй части романа «Любавины»), он никогда не рассказывал о своей семейной трагедии ни советским, ни иностранным журналистам, он с этим жил…

В не опубликованном при жизни Василия Макаровича рассказе «Самые первые воспоминания» (другое его название «Солнечные кольца») говорится о том, что происходило после ареста Макара Леонтьевича:

«Нас хотели выгнать из избы. Пришли двое: “Вытряхивайтесь”.

Мы были молоды и не поняли серьезность момента. Кроме того, нам некуда было идти. Мама наотрез отказалась “вытряхиваться”. Мы с Наташкой промолчали. Один вынул из кармана наган и опять сказал, чтоб мы вытряхивались. Тогда мама взяла в руки безмен и стала на пороге. И сказала: “Иди, иди. Как дам безменом по башке, куда твой наган девается”. И не пустила — ушли. А мама потом говорила: “Я знала, что он не станет стрелять. Что он, дурак, что ли?”».

Сам по себе этот текст поразителен употреблением местоимения «мы» — мы были молоды, мы промолчали, причем речь идет о женщине и о детях, одному нет четырех, а другой и двух годков. Но в итоге «мы» остались жить в своей избе. Мария Сергеевна работала в колхозе, а детей, покуда были совсем маленькие, оставляла отцу и матери. В тех же «Самых первых воспоминаниях» есть такая сцена: