Екаб Петерс - Валентин Августович Штейнберг

Сэра Роджера Кейсмента приговорили за «измену родине». Это было тем более неожиданно, что незадолго перед этим он получил титул лорда. В возрасте сорока восьми лет он, известный дипломат, предпочел отставку, удалился от дел, уехал на свою родину, в Ирландию. А позже лорд Кейсмент присоединился к тем, кто готовил во время войны, в 1916 году, Дублинское восстание против колониальной политики Англии, за независимость Ирландии. Выступление это, как признали историки, наносило чрезвычайный ущерб престижу и могуществу воюющей Англии. Кейсмента выследили, схватили.

Под сильной охраной его доставили в каменный Тауэр. Кейсмент не строил иллюзий. Знал, сколько этим мощеным двором тюрьмы-крепости прошло в последний путь знатных особ, даже королевской крови… Но он не чувствовал ни страха, ни отчаяния.

На суде Кейсмент произнес сильную и яркую речь о праве своего ирландского народа на свободу, призвав в свидетели бога. Представители же саксонской юриспруденции не вняли ничему, и вынесли приговор о безоговорочной смерти. Лорд Кейсмент должен был умереть!.. Прошлого у Роджера Кейсмента уже не было. В будущее он уже не верил, и мир людей ему представился абсурдным и иррациональным. Самообладание он сохранил до самой своей последней минуты.

Судьба Кейсмента всколыхнула чувства Екаба с новой силой. Его посетили совсем не странные мысли: очень разные люди в борьбе могут стать близкими по духу, по верности идее свободы.

…В тот день Екаб направлялся на работу, которая ему давно опостылела. Неожиданно он встретил группу взволнованных людей, шедших к Тауэру, их лица выражали боль и страдание, они не стыдились своих слез. Это были ирландцы, вынужденные покинуть родину, но и жалкая жизнь в Лондоне не давала им постоянного куска хлеба.

Екаб приостановился. Да, в этот день должен умереть Роджер Кейсмент! Он повернул обратно и последовал за бедно одетыми ирландцами, оплакивавшими соотечественника.

У Тауэра перекликалась стража, вооруженная алебардами. Толпа ирландцев (среди них он нашел и своих знакомых из подвальных прачечных Ист-Энда), жаждавшая свободы и справедливости, напомнила ему латышских крестьян, готовых молиться и бороться. Ведь и сам Екаб в царской России был в сходном положении.

Все крупнейшие газеты мира поместили подробности казни лорда Кейсмента. Американские, например от 3 августа 1916 года, сообщали, что задолго до часа казни у ворот тюрьмы собралась толпа, занявшая целых два квартала. Без двадцати девять тюремный колокол начал звонить. Он словно успокаивал толпу, которая на размеренные удары отвечала гулом и приветствиями. Позади тюрьмы, ближе к месту, где в Тауэре был установлен эшафот, столпились ирландцы.

Вдруг колокол замолчал. Толпу у тюрьмы сжала мертвая тишина. А там, за толстыми стенами Тауэра, осужденный восходил на эшафот. (Все происходило вне глаз толпы: благородная Англия дает возможность несчастным оставаться в последние минуты жизни наедине с палачом и со своими мыслями.) В девять — один сильный и мощный удар гулкого колокола: казнь свершилась, толпа разразилась воплями гнева и проклятий.

Ирландцы позади тюрьмы молились, стоя на коленях. Только один человек в толпе молча стоял во весь рост, склонив голову и не молился — это был Екаб Петерс. Его обуревали ярость и боль. (В Тауэре доктор констатировал смерть Кейсмента, а чиновник произнес традиционные слова: «Приговор был приведен в исполнение согласно закону и гуманным образом». Тело казненного зарыли на тюремном дворе и засыпали известью.)

Потом все произошло как в придуманном романе. В наш век парадоксальных событий и неординарных судеб действительно больше чудес настоящих, чем это обычно полагают. Как позже расскажет Луиза Брайант (американская журналистка, ставшая женой Джона Рида), которая сама слышала все из уст Екаба о его перипетиях крутой лондонской жизни: «Самая романтическая революционная история, которую я знаю, была рассказана мне им самим о его возвращении в Россию, связанном с казнью сэра Роджера Кейсмента». Удивительно, но ни один, кто писал о Екабе Петерсе, не придал значения этому факту. А ведь человек живет в определенных обстоятельствах, и чем они богаче, неординарней, а душа человека ранимей, чувствительней, тем он более отзывчив на добро, отвечая состраданием и справедливым гневом.

Переполненный новыми острыми чувствами, Екаб не пошел к своим утюгам и джентльменским брюкам: все это потеряло для него всякий смысл. Бродил по мокрым камням улиц Уайтчепла, по запутанным и грязным подъездам к Темзе. Впивался жадным взглядом в огромные корабли с русскими именами, от них веяло духом России! Все мысли и мечты юности (он их никогда не забывал) возвращались к нему в новом, преображенном значении. Он твердо решил возвратиться на Родину.

Детство — такая пора жизни, от которой у каждого в душе тянется пусть и слабенький, но светлый лучик. Екаб очень любил яблоки, их аромат, и особенно тонкий запах «белого налива», которые мать раскладывала в сундуке между рядами белья…

Вспоминал позже: «С восьми лет должен был искать себе пропитание и стал пасти скот у соседей-хуторян». Философия жизни была в деревне проста: если нет своей скотины — иди нанимайся к хозяевам. Родители Петерса явились на свет батраками, ими же и оставались.

Екаб учился в министерском училище; звучит громко, а на самом деле — двухклассная школа в волости. Учеба растянулась на четыре года. Все из-за той же жестокой необходимости заработать хотя бы кусок хлеба: есть ведь хотелось каждый день.

Три года он батрачил в баронских имениях. Осознанный мир юноши раздвинулся и расширился: Екабу стали близки, он пытался постичь до того совсем неведомые понятия, к которым тянулись все обездоленные, — добро, справедливость, честь… «Уже в школе я стал интересоваться борьбой против помещиков, но никакого представления о социалистах и социал-демократии у меня не было» — его слова о том времени.

Парни из Курземе[5] тянулись в Либаву (ныне Лиепая): город хоть небольшой, но в нем была другая жизнь. Не слаще, может быть, даже порой горше доли батрацкой, но там могла отыскаться работа на фабриках и в мастерских, которые к тому времени в городе быстро росли и расширялись. Многие становились моряками, плавали в далекие земли, в необычную жизнь… Екаб не стал моряком: «С переездом в Либаву в 1904 году я встретил бывших школьных товарищей, которые уже состояли в (революционных. — В. Ш.) организациях, и в мае я вступил в кружок Латышской социал-демократии[6] в гавани, где я работал на элеваторе».

Революционная социал-демократия в Либаве жила достойной жизнью. Разумеется, глубоко скрытой. Действовали такие известные подполью личности, как Я. Лютер-Бобис, Я. Ленцманис; целая семья Янсонов — Ян Янсон-Браун (в Англии к нему