Их в разведку водила Леля - Георгий Борисович Пороженко

— А я-то думала, стрелять учиться пойдем, — вздохнула самая старшая из девушек, 24-летняя Надя Белова с седой прядкой в каштановых волосах — след от работы электросварщицей на оборонном заводе.

— Санаторий, да и только, — иронически заметила довольно громко, так, чтобы все слышали, Зоя Суворова.

— Не волнуйтесь, — усмехнулся дежурный, — еще на-занимаетесь…

Откуда им, неугомонным, было знать, что из их шестерки уцелеют только двое — Нина Шинкаренко и Тоня Лапина?

Немного разочарованные, девушки отправились выполнять установленный распорядок дня. Но не прошло и десяти минут, как Леля услыхала смех, топот ног, а затем чей-то звонкий девичий голос запел:

«Под Москвой фашисты, а они песни-пляски устроили!» — возмутилась Колесова. Решительно распахнула дверь в их комнату, но вместо того, чтобы одернуть девчат, сама, захваченная знакомой мелодией, негромко запела вместе со всеми:

— Знаешь что, Леля, — предложила Зина Морозова. — Перебирайся-ка к нам.

— Вот и кровать свободная, — поддержали девушки.

— Да я и сама об этом подумала, — призналась Леля. — Кто «за», поднимите руки! Принято единогласно…

А после ужина начался «вечер воспоминаний»: кто откуда, где учился, работал, как попал сюда. Выяснилось, что сестры Нина и Зоя Суворовы, Надя Белова — коренные москвички, Нина Шинкаренко из Краснодара, Тоня Лапина из Пензы, Зина Морозова из Курска. Зато биографии у всех оказались схожие, «рабоче-крестьянские». Все комсомолки, спортсменки, а с начала войны — сандружинницы и медсестры. И в эту часть пришли примерно одним и тем же путем, который тут же метко окрестили «хождение по райкомам». Не один раз пришлось девушкам побывать в райкомах и Московском горкоме комсомола, прежде чем они услышали: «Если не передумаете, завтра к 10 утра сбор у кинотеатра «Колизей»[4]…

Леля слушала нехитрые рассказы своих новых подруг и думала: «С виду обыкновенные девчата, а какие смелые и настойчивые, ведь с ними можно не глядя в огонь и в воду».

— Леля, а ты что помалкиваешь? — неожиданно услышала она голос Нины. — Рассказала бы о себе.

— Так ведь у меня все, как и у вас, — пожала плечами Леля…

5

В Центральном архиве ЦК ВЛКСМ сохранился бесценный документ — стенограмма беседы с Лелей Колесовой в ЦК комсомола, состоявшейся в начале марта 1942 года. В приведенном ниже отрывке из этой стенограммы лишь исправлены некоторые погрешности, допущенные стенографисткой. А в остальном это живой рассказ нашей героини о том, как она пришла в часть 9903.

«…До самого начала войны я преподавателем и старшей пионервожатой в школе работала[5]… Как раз в воскресенье 22 июня с группой восьмиклассников из похода по Подмосковью возвращалась пригородным поездом. Как всегда, песни пели… Только стали замечать — на каждой станции по радио военные марши играют.

А когда в Москву на платформу вышли, по репродуктору объявляют: «Работают все радиостанции Советского Союза!.. Сегодня в четыре часа утра… фашистская Германия…» Одним словом, война!

Я ребятам говорю:

— Едем прямо в райком комсомола!

Приехали, а в райкоме такое творится — яблоку негде упасть!.. В общем, ребят никуда не пустили и мне сказали: подожди!

— Ну, хорошо, — отвечаю, — все равно я на фронт уйду!

Днем в школе работала, вечерами на курсы сандружин-ниц ходить стала — так на фронт хотелось. Но тут нам сказали, что сандружинниц на фронт брать не будут, а вот медсестер чаще посылают. Но и курсы медсестер не помогли: дежурьте, говорят, в госпитале, а на фронте пока без вас обойдутся…

Как это, думаю, обойдутся! А кто раненых бойцов и командиров перевязывать будет? Вон какие кровавые бои идут повсюду! И стала я каждый день в ЦК комсомола бегать к Ильинским воротам. А там говорят: жди повестку. Все ждешь да ждешь. Как встаешь, сразу бежишь к почтовому ящику; как звонок, бежишь открывать: не повестка ли? Вот так целых полтора месяца прождала.

А потом вызывает меня секретарь нашего Фрунзенского райкома комсомола Миша Кобрин[6]:

— Ты украинский язык знаешь?

— А для чего это?

— Нужен, — отвечает, — человек со знанием украинского, в Западную Украину к партизанам направят.

— Так бы сразу и сказал, — говорю. — Украинский не хуже русского знаю.

Обманываю, конечно, — ведь ярославская я, из деревни Колесово, до сих пор «окать» не отвыкла. Да что делать, если по сердцу комсомольская работа подворачивается!

Велел мне Миша к завтрашнему утру автобиографию на украинском принести. Прибежала домой, говорю управдому: «Кто у нас в доме украинский знает?» Он назвал квартиру. Там мне мою автобиографию на украинский перевели. Всю ночь я ее зубрила. Наутро прихожу к Мише, кладу бумагу на стол.

— Хорошо, — говорит, — а теперь ты мне ее по-украински расскажи.

Рассказываю, он на меня посматривает, по глазам вижу — «неуд» схвачу.

— Ну-ка, еще раз повтори, — говорит Миша. — Или что-нибудь расскажи.

— Что, — спрашиваю, — разве плохо рассказала?

— Выговор у тебя какой-то странный, больно часто «окаешь».

— Это от волнения.

— Ладно, отправляйся в ЦК вместе с Эммой (она тоже в райкоме работала, хорошо украинский знала). Кто из вас лучше украинский язык знает, того и пошлют.

В ЦК комсомола на двери кабинета, куда нам идти, табличка с фамилией «Андреенко». Ну, думаю, все. А может, он москвич и украинского не знает. Эмма к дежурному зашла, и тот сказал, что Андреенко чистый украинец. Вижу, крах будет, и не пошла. А Эмме повезло, ее приняли.

Сказала Мише, что не прошла, он посочувствовал:

— Говорил же, у тебя выговор не тот.

— Но я. от тебя не отстану, — говорю, — пока на фронт не отправишь.

— Знаю, что не отстанешь.

А вскоре как раз разверстка в райком пришла, на троих. Тут уж мне повезло. На беседу вызвали в горком. Под конец беседы секретарь горкома комсомола сказал:

— Ты не говори дома, что в партизанский отряд, что-нибудь придумай.

Прихожу домой, а дядя Боря с тетей Наташей[7] в это время в Пушкино на даче были. Приезжаю туда с вещмешком, только ложку, кружку взяла. Тете Наташе сказала, что на трудфронт уезжаю. Она удивилась:

— Странный трудфронт. Хоть теплые носки возьми, калоши, свитер.

— Ничего не надо, тетя, там все дадут.

Но тетя все;ке навязала мне валенки с калошами.

Рано утром попрощалась и поехала в Москву. У «Колизея» уже была группа ребят и две девушки, все подозрительно